В общем, цена на уголь в Китае вслед за общемировыми котировками выросла, а доходы электростанций, формирующиеся по государственным тарифам, остались на прежнем уровне, и они не смогли в нужных объемах закупать уголь для производства энергии. Руководство ряда регионов к концу августа получило предписания о необходимости сократить энергопотребление, так как уровень производства в предыдущие месяцы превысил рекомендованную макроэкономическими ведомствами планку. Электростанции в таких провинциях просто прекратили работу, а возобновить ее не смогли из-за дефицита угля.
Уже в сентябре энергии стало не хватать настолько, что во многих городах ввели веерные отключения света, а работающие в энергоемких сферах предприятия остановились. Отрезвление наступило быстро. Уже осенью 2021 года были предприняты решительные меры, направленные на восстановление угольного производства, но по более продвинутым технологическим стандартам. Энергетикам также разрешили самостоятельно определять цены на свою продукцию, а не отдавать ее по фиксированным тарифам.
К концу года китайское руководство справилось с неожиданным энергетическим кризисом, но ценой отказа от обвальной декарбонизации. Уже в 2022 году процент угля в китайской энергогенерации вновь достиг уровня 61 %[78]. Движение к «экологической цивилизации» натолкнулось на банальную нехватку доступной энергии.
Призыв властей к «экологической цивилизации» противоречит другому призыву — наращивать внутреннее потребление. Как уже говорилось, Китай давно хочет слезть с «экспортной иглы», когда доходы национальной экономики зависят от поставок и продажи китайских товаров на внешние рынки. Для этого Китай необходимо превратить в более-менее замкнутую экономическую систему, где большая часть производимых могучей китайской экономикой товаров в самом Китае и будет потребляться. (Как, собственно говоря, и было большую часть истории человечества.) А для этого некогда бережливых и рачительных китайцев необходимо заставить потреблять, потреблять, потреблять.
В борьбе за это все средства хороши. И электронная коммерция, и анализ больших данных, и искусственный интеллект, и постоянные распродажи, и «день холостяка», и «черная пятница», и длинные выходные, о которых подробнее можно будет прочитать в очерках ниже.
Британка Фуксия Данлоп так описывала обычный китайский званый ужин середины нулевых: «Никто из присутствующих не испытывал сильного чувства голода, но ужин оплачивала какая-то фирма, а в Китае не принято накрывать столы скромно. Мой друг заказал роскошных алых креветок со сложным гарниром; целую рыбу, приготовленную на пару; крабов, тушенных с чили и чесноком; свиную ногу; огромное количество блюд из курятины, утятины и говядины; дорогие дикие грибы; супы и пельмени. Все это выглядело вульгарным, блюда были кричаще показными — и на вид, и на вкус; явно не обошлось без пищевых красителей, бульонных кубиков и глутамата натрия. Мы вертели в руках палочки, поклевывая немного того, немного другого. Я не заметила, чтобы кто-нибудь за столом ел в полном понимании этого слова. Большей части блюд через несколько часов предстояло отправиться на корм свиньям»[79].
С началом антикоррупционной кампании Си Цзиньпина привычке много и напоказ потреблять, казалось, был нанесен удар, но, похоже, пришелся он лишь по официальным мероприятиям с участием чиновников. В Китае по-прежнему принято заказывать намного больше, чем сможешь съесть. Дарить бесполезные безделушки во множестве красивых коробочек и пакетиков. Менять старый работающий телефон на новый, только потому что ты можешь себе это позволить. Когда в магазине я спросил у продавца, будет ли новенький Huawei работать три года, продавец, казалось, просто не понял моего вопроса — зачем ему работать три года, если через год можно будет купить новую модель, с еще более совершенной селфи-камерой и функцией дополненной реальности?
Государство не одобряет расточительства, но в основном из-за коррупционной составляющей. О том, что оборотная сторона «тотального потребления» — это истощение ресурсов и загрязнение окружающей среды, думают значительно меньше. Не только тяжелая, но и самая что ни на есть легкая промышленность «мастерской мира» (производство материалов для обуви, одежды, сумок) — это очень и очень грязная индустрия. И если в западном мире в моду постепенно входит умеренность, то в Китае, где потребление — важная политическая задача, это пока далеко не так. Поэтому и все призывы к «экологической цивилизации», сопровождаемые стимулированием внутреннего рынка, выглядят не очень убедительно. И вряд ли стоит от них ждать быстрого результата. Пока результатом является то, что остановлено падение Китая в экологическую пропасть. Но надолго ли?
Очерк седьмой. Борьба за социальное равенство
Третья ключевая задача, за которую взялся Си Цзиньпин после прихода к власти, — самая сложная. Это преодоление постоянно расширявшегося в последние десятилетия разрыва между богатеющими и всеми остальными. И хотя результаты здесь пока наименее очевидны, возможно, в будущем именно это направление политики Си будет признано его главным вкладом в развитие Китая.
Классическая китайская цивилизация не была царством социальной справедливости и всеобщего равенства. Имущественное расслоение имело место на всех этапах ее развития, причем периоды кризисов, как правило, были связаны с усилением зажиточных семей — так называемых «великих домов» (совсем как во вселенной «Дюны» Фрэнка Герберта).
«Великие дома» богатели и приобретали слишком большое влияние, однако стремились платить в казну налоги не пропорционально своему богатству, а меньше, что подрывало налоговую базу империи, становилось причиной коррупции и центробежных процессов на окраинах.
В противовес идеалом для идеологов китайской государственности всегда было гомогенное общество множества одинаково богатых (или одинаково бедных) и относительно бесправных земледельцев, которые платили бы в имперский бюджет одинаковый налог и поставляли в армию рядовых воинов.
Подобная концепция, как считается, была воплощена в древности в системе «колодезных полей» , при которой вся земля была поделена на равные наделы, облагаемые равными налогами. Посмотрите на иероглиф цзин 井 («колодец») или представьте поле для игры в крестики-нолики, в котором все клеточки по краям — это наделы отдельных домохозяйств, а клеточка в центре — «государственное поле», которое обрабатывается сообща всей крестьянской общиной. Вот таков идеал китайского социального порядка, позволяющий достичь «всеобщего благоденствия» гунтун фуюй . Именно к нему призывали в древности реформаторы, озабоченные ослаблением китайского государства и рисками краха очередной правящей династии.
Современные историки считают «колодезные поля» мифологемой, а многочисленные апелляции к их «возрождению» — не более чем средством политической борьбы[80]. Впрочем, периодически сильные правители, попадавшие на «драконий трон», максимально приближались к тому, чтобы сделать сказку былью, безотносительно того, чем они руководствовались — идеалистичными представлениями или политическим прагматизмом.
Хорошо известен сюжет, связанный с первым императором Китая Цинь Шихуаном , который боролся с торговцами и тем, что сейчас назвали бы «креативным классом», опираясь на земледельцев, вся жизнь которых была бы подчинена государственным задачам и регламентирована до мелочей. «Идеальное тоталитарное государство», созданное Цинь Шихуаном, развалилось сразу же после его смерти, однако пример оказался заразителен.
Последняя к данному моменту попытка повернуть Китай к классической схеме Цинь Шихуана «сильное государство — слабый народ» [81] была предпринята Мао Цзэдуном в 1950–1960-е годы. Сложно отрицать, что во времена его социально-экономических экспериментов Китай почти достиг искомого состояния равенства — все были одинаково бедны и одинаково бесправны — однако к моменту смерти председателя Мао в 1976 году Китай оказался на грани гуманитарной катастрофы и далее уже просто физически не мог строить «великое благоденствие» в столь радикально эгалитарном прочтении.
Поэтому инициированные его преемниками социально-экономические реформы отталкивались от противного. Вдохновляясь идеями российского «нэпа», Дэн Сяопин «легализовал» идею того, что в «начальной стадии развития социализма» возможно социальное неравенство: «Достигать зажиточности за счет честного труда законно. Разрешить части людей и районов переходить к зажиточной жизни раньше других — новое средство»[82].
Сейчас можно констатировать: именно этот завет Дэн Сяопина был воплощен наиболее полно и последовательно. «Архитектор реформ» действительно никогда не обещал, что богатым и процветающим станет сразу весь Китай, — однако масштаб расслоения в Китае, как на уровне отдельных домохозяйств, так и на уровне целых макрорегионов, поражает.
Индекс Джини, который отражает уровень неравенства в стране, по разным оценкам достигает в Китае отметок от 40 до 60 пунктов (нуль в этой системе координат означает полное равенство, а сто — полное неравенство). Для сравнения: в 1980 году, на заре китайских реформ, индекс Джини в КНР составлял 30[83], в России он даже после перестройки и приватизации составляет не более 40[84], а показатели современного Китая сравнимы с такими странами, как Бразилия и Мексика, а также Руанда и Камбоджа. Причем, как утверждают некоторые исследователи, в середине правления Ху Цзиньтао он доходил до 73