Иначе говоря, «прежде чем искусственный интеллект начнет понимать, что черная и белая кошка — это одно и то же животное, ему нужно обработать колоссальное количество маркированных фотографий и видео»[154]. Вот тут ему на помощь и приходят «фабрики данных». Цель государства — выстроить институциональную и организационную рамку деятельности таких стартапов и использовать их результаты в своих интересах.
Между тем, в перспективе политика Пекина в этой области может иметь последствия гораздо более значительные, чем обеспечение паритета в соперничестве с США. Как представляется, в конечном итоге цель Китая — не просто быть конкурентоспособным на мировой арене, а перестроить сам подход к государственному управлению. Как во внешней политике Китай противопоставляет международным отношениям прошлого с присущим им насилием и ставкой на силу идеалистичную идею о «сообществе единой судьбы человечества», так и в области социально-политического развития нынешнее руководство КНР, как мы уже отмечали, стремится к созданию новой модели, гораздо более справедливой, основанной не на эксплуатации и стремлении к наживе, а на гармоничном распределении благ и обязанностей.
В этом проявляется традиционный для Китая патерналистский подход. Так, государство уподобляется отцу семейства, основная функция которого — забота о благе общества. А применение цифровых инноваций рассматривается как способ сделать эту заботу максимально эффективной. Иначе говоря, воплотить ту утопическую идею об идеальном обществе и государстве, которая ранее была характерна для философов-легистов. Только на новом технологическом уровне — с применением анализа «больших данных» и искусственного интеллекта.
Можно предположить, что со временем государство сможет управлять обществом на основе рекомендаций ИИ, которые, как считается, будут объективны, потому что будут основаны не на субъективных ощущениях, а на беспристрастном анализе данных. Соответственно, будет учитываться такой объем вводных, который нигде и никогда не учитывался в государственном управлении.
В случае успеха мы сможем констатировать, что китайская система станет реальной альтернативой западной политической модели. Даже нынешняя китайская политическая система при всех ее слабостях и непопулярности за пределами КНР на многие вызовы эпохи отвечает не хуже, а системное внедрение в нее методов искусственного интеллекта и анализа «больших данных» способно и вовсе совершить настоящую революцию в социальной и политической инженерии.
Очерк четырнадцатый. Цензура, социальный и цифровой контроль
Другая тема, напрямую касающаяся политической и социальной инженерии, — тема цензуры. Традиционно она является одной из наиболее спекулятивной в представлениях об этой стране. В большинстве материалов Китай представляется эдаким «цифровым концлагерем», в котором мучается несчастное население. Надо сказать, с одной стороны, дым здесь не без огня — в плане введения цифровых методов контроля КНР действительно впереди всей планеты.
С другой стороны, население вполне спокойно приняло эти правила игры и, более того, само по себе является главным их исполнителем. Фактически цензура в Китае — это система ограничений по всем известным чувствительным для властей точкам, в которой решающее место принадлежит самоцензуре. В десятилетие правления Си Цзиньпина, безусловно, вслед за общим трендом на «закручивание гаек», в цензуре и цифровом контроле Китай вышел на новый уровень.
Но, вопреки желанию многих наблюдателей повесить всех собак на нынешнее коммунистическое руководство, цензура в китайской цивилизации имеет многовековые традиции. Самым известным из древних проявлений цензуры можно считать кампанию первого императора Китая Цинь Шихуана по «сожжению книг и погребению книжников» . Цинь Шихуан полагал, что конфуцианские ученые лишь забивают населению голову бесполезными идеями и препятствуют появлению единой идеологической доктрины, в качестве которой должны выступать установленные императором законы.
С некоторыми вариациями едва ли не каждый основатель китайской династии в той или иной степени повторял модель Цинь Шихуана. Классический пример — правление Чжу Юаньчжана , основателя империи Мин , который, придя к власти, запретил не только обширный список «вредных книг», но и отдельные иероглифы, употребление которых могло напомнить о его былом низком происхождении: он родился в семье крестьянина, долгое время был буддийским монахом, а власть захватил во главе повстанческих отрядов «красных повязок» .
Деление всей культуры на официальную и неофициальную, не санкционированную государством, настолько распространилось, что для Китая стало привычным появление такого жанра в публицистике, как вайши («внешняя», или «неофициальная история»). Многие художественные произведения, ставшие со временем классикой китайской литературы, в свое время подвергались цензуре. Самый известный пример — бытописательный роман «Цветы сливы в золотой вазе» (начало XVII в.), из которого неоднократно вырезали сцены, считавшиеся непристойными.
Руководители Коммунистической партии Китая еще до прихода к власти уже проводили жесткие кампании по цензурированию партийных документов — самая знаменитая из них получила название чжэнфэн («упорядочивание стиля»). В рамках чжэнфэна в 1940-х годах под лозунгом «Несовершенный стиль в литературе приводит к несовершенному стилю работы!» цензура документов фактически привела к чистке партийных рядов. В этом они мало отличались от партии Гоминьдан , которая управляла страной, — цензура и там была в почете.
В общем, патерналистская по своей сути идея о том, что государству виднее, какой информации можно циркулировать в обществе, а какая является вредной, во все времена была характерна для Китая. И что крайне важно понимать: ничего зазорного в этой идее не видели и не видят ни китайская политическая элита, ни обыватели. В большинстве случаев они действительно согласны с тем, что меры по ограничению распространения информации нужны, и, придя к власти, они сделали бы точно так же.
С приходом к власти Си Цзиньпина цензура как минимум не стала мягче. При желании весь очерк можно было бы составить исключительно из перечисления различных примеров цензуры в Китае: как в области традиционных носителей информации (газет, литературы, кино), так и в цифровой сфере — в Интернете.
Примеров огромное множество, и многие из них являются хрестоматийными. Даже люди, далекие от Китая, знают про «Великий китайский файерволл»[155] и про то, что в КНР заблокирован Google, не работают YouTube, Instagram, Facebook, Twitter[156] и многие другие популярные на Западе интернет-ресурсы.
Продвинутые пользователи в курсе, что в Китае есть своя, «китайская» версия «Тик-Тока» (называется Douyin ), а международный «Тик-Ток» заблокирован. Или, например, что в китайских книжных магазинах можно купить путеводители Lonely Planet по любой китайской провинции, но нет путеводителя по всей стране, — из-за того, что остров Тайвань в нем назван отдельной суверенной страной.
Наконец, знатоки смогут объяснить, что китайская цензура в целом нацелена на зачистку информации, которая ставила бы под вопрос единство страны в заявленных границах и авторитет руководства. Существует даже такое понятие, как «Три Т»: Тяньаньмэнь, Тибет, Тайвань. Им с подачи американских журналистов обозначаются три наиболее чувствительные темы, которые для Пекина, как красная тряпка для быка.
Впрочем, с тех пор как появилось это понятие, появились и новые триггеры для цензуры: сейчас это, прежде всего, положение в Синьцзян-Уйгурском автономном районе, вопрос сохранения автономии в Гонконге и целесообразность жестких мер по борьбе с коронавирусом (об этом — в третьей части книги). Любая критика на эту тему воспринимается в штыки, а потому также подлежит зачистке, хотя это не всегда целесообразно, а зачастую и просто смешно.
Например, многие темы оказались популяризованы самим фактом наложения на них ограничений и в результате стали более известными, чем были до введения цензуры. Например, кто бы всерьез задумывался о сходстве Си Цзиньпина и Винни-Пуха, если бы власти не банили жестко любую картинку с намеками на это. А новости о том, что внутри «Великого китайского файерволла» запретили изображения пустого стула, вызвали волну интереса к личности Лю Сяобо , нобелевского лауреата, которого китайские власти не выпустили из тюрьмы для получения премии[157].
Примета нынешнего времени — сакрализация личности китайского лидера, которая поддерживается в том числе с помощью жестких цензурных средств. Российские СМИ, работающие на китайскую аудиторию, столкнулись с этим во время освещения визита Си Цзиньпина в Москву в марте 2023 года.
Государственная канцелярия интернет-информации КНР , основание которой в 2014 году стало одним из первых нововведений Си Цзиньпина в этой сфере, ставила многочисленные препоны. Все новости из негосударственных источников с упоминанием не только имени Си Цзиньпина, но и просто его должности, подвергали дополнительной премодерации. Закрывали возможность комментирования, а в некоторых случаях занижали трафик или вовсе скрывали сами материалы, даже довольно безобидного содержания.
Относительно новостей о китайском лидере существуют даже ограничения по времени публикации — так, нельзя было ничего публиковать из аэропорта до того момента, как борт с Си Цзиньпином покинет Москву. Дополнительной проверке подвергаются любые новости с переговоров и приемов, в результате чего у китайских СМИ они всегда выходят значительно позже, чем у зарубежных журналистов.
И это при том, что с конца 2010-х годов процедура премодерации существует при публикации любых китайских информационных материалов, включая онлайн-стримы, — они идут с задержкой в несколько секунд. В этом заинтересована сама администрация сайтов, которые фактически создают собственные цензурные системы, работающие параллельно государственной цензуре. Именно на них и падает основной