фронт работ по удалению «крамольной информации». Они самостоятельно блокируют ненадежного пользователя и произведенный им контент, так что в публичное пространство попадает только отфильтрованная и «благонадежная» информация.
Им помогают «фабрики цензуры» — небольшие компании, сотрудники которых целыми днями просматривают интернет-страницы, маркируя кодовые слова, фразы, гифки и мемы, намекающие на китайских лидеров, компартию и всевозможный негатив, с ними связанный[158]. При этом пока вычисление крамолы производится в ручном режиме. Изворотливый человеческий ум все еще способен обмануть алгоритмы, и высокая степень омонимичности китайского языка с большим количеством отсылок к многотысячелетней истории Китая ему в этом сильно помогает.
Сотрудники «фабрик цензуры», которые каждый день проходят тренинги по новым интернет-мемам, такие фокусы вычисляют и добавляют их в стоп-листы, которые затем поступают на рынок. Результатом работы одной из цензорских систем, Rainbow Shield, является список из 100 тысяч базовых «нежелательных слов» и более трех миллионов производных от них. Само по себе их употребление может ничего не означать, но если в тексте или личном сообщении таких слов много, это повод обратить на пользователя пристальное внимание.
Однако на практике ситуация не выглядит такой уж драматической — прежде всего, для самих китайских пользователей Интернета. Большинство из них отлично осведомлены о том, что является «красными линиями» для цензуры, и просто старается их не пересекать, продолжая в целом вести полноценную «сетевую жизнь».
В большинстве случаев китайские юзеры не пользуются западными ресурсами, но не потому что им запрещено, а потому что неудобно, да и вообще незачем. Во-первых, на каждый запрещенный западный сайт есть свой китайский аналог, который и функциональнее, и загружается быстрее, и выглядит на китайский вкус лучше (все мигает и движется). Во-вторых, большая часть общества вполне искренне разделяет официальный взгляд на чувствительные темы: Гонконг, Тайвань, Синьцзян и так далее, а западная повестка, связанная с особыми правами сексуальных и расовых меньшинств, от подавляющего большинства китайцев бесконечно далека и непонятна ему[159].
Кроме того, при желании цензурные ограничения легко обойти. Хорошо известно, что китайские дипломаты, активно ведущие аккаунты в западных соцсетях и полемизирующие на этих площадках с зарубежными коллегами, делают это с ведома и разрешения руководства страны. Использование «запрещенных соцсетей» при этом никого не смущает.
Более того, при всех ограничениях, декларируемых правительством, находясь в Китае, так же легко найти информацию о событиях на площади Тяньаньмэнь 4 июня 1989 года, деятельности секты «Фалунь дафа» или, допустим, порнографию, как и в любой другой стране мира. Эффективность «Великого китайского файерволла» тут ненамного выше, чем блокировки «Роскомнадзора» в России.
Собственно, государство, как кажется, и не ставит целью полностью остановить распространение той или иной информации. В большинстве случаев это невозможно. Взять те же события на площади Тяньаньмэнь — по-прежнему жива масса очевидцев, информация повсеместно распространена в Гонконге и зарубежных странах, куда массово выезжают китайские туристы. Существуют даже китайские кинофильмы, подробно рассказывающие о протестах[160]. Официально они не получили прокатного удостоверения, но их по-прежнему можно найти на видеохостингах.
Скорее, задача властей заключается в том, чтобы четко показать, что такое хорошо и что такое плохо. А далее самоцензура и традиционное для Востока уважение к государству сделают все остальное. Знать (и даже обсуждать) события на площади Тяньаньмэнь — допустимо, но постить в соцсетях 4 июня картинки с шестью и четырьмя зажженными свечами, то есть публично проявлять сомнения в правильности действий властей, подрывая авторитет государства, — нет.
В общем, практика цензуры в Китае отлично вписана в традиционную для этой цивилизации модель взаимоотношений государства и общества. Ограничения со стороны государства на распространение информации существовали всегда — как всегда существовали и способы обсуждать эту информацию, не переходя грани допустимого и не оспаривая авторитет властей, не заставляя их «терять лицо». И, хотя текущие тенденции по ужесточению контроля над распространением информации, связанные с правлением Си Цзиньпина, очевидны, говорить о том, что предпринимаемые меры особенно эффективны, пока не приходится.
А вот «ноу-хау» эпохи Си Цзиньпина действительно могло перевернуть все. Но пока дальше экспериментов (причем не самых удачных) дело не продвинулось. Речь о разрекламированной и многих напугавшей системе «социального кредита» , сообщения о которой появились в 2014 году.
В основе самой идеи «социального кредита» лежали идеи скоринга — оценки надежности гражданина на основе показателей его платеже- и кредитоспособности. Кампания по разработке и внедрению социальных рейтингов была рассчитана на 2014–2020 годы и должна была завершиться созданием централизованной базы данных, которая в режиме реального времени выставляла бы каждой компании и каждому жителю оценку его надежности, сообразно которой он получал либо дополнительные социальные возможности, либо, напротив, штраф.
В течение пяти лет различные варианты тестировались в 45 городах с охватом более 10 млн человек и с началом пандемии коронавируса фактически были свернуты — с весьма неоднозначными результатами. Как выяснилось, обработка «больших данных» о поведении граждан в Интернете (поступают от мессенджеров, электронных магазинов и так далее) и их перемещениях в пространстве (поступают от камер слежения на улицах и внутри помещений) требует таких грандиозных вычислительных мощностей и новых алгоритмов, которые в масштабах всей страны пока не может себе позволить даже Китай.
К тому же перспектива тотального контроля напугала значительную часть самого китайского общества: дисциплинированного, но, как уже видно из предшествующих очерков, вовсе не безгрешного. А властям показалось гораздо более эффективным не ранжировать «кнут и пряник» для каждого конкретного гражданина, а включать тотальные ограничения для всех в тех специфических случаях, когда это оправдано соображениями безопасности государства и общества (как это было во время жестких антиковидных ограничений).
Так что пока эксперименты с внедрением системы «социального кредита» ушли в плоскость отдельных корпоративных инициатив. Например, гораздо более успешно развивается частная рейтинговая система Sesame Credit («Чжима синьюн», ), разрабатываемая компанией «Алибаба» для оценки миллиарда своих клиентов. Принципы, по которым работает Sesame Credit, привели бы в восторг Генри Форда.
Вот что говорит руководитель программы Ли Инъюнь: «Мы исходим из того, что те, кто по 10 часов в день играет в компьютерные игры, неблагонадежны. А те, кто регулярно покупает подгузники, вероятно, ответственные родители, и их рейтинг должен расти. Рейтинг будет влиять на получение скидок и прочие бонусы, которые может предоставить торговая корпорация, например, брать велосипед в аренду без залога»[161].
Аналогичную рейтинговую систему разработал и главный конкурент «Алибабы» — компания «Тенсент». Только упор в ней сделан не на покупки, а на поведение в интернет-мессенджере WeChat.
Другой пример — из жизни. С ним столкнулся мой коллега, выехавший в Китай на работу в один из университетов. Местная государственная больница инициативно внедрила внутреннюю систему оценки дисциплины своих пациентов в части опозданий и отмены записи.
Работает она так. Начальный уровень рейтинга составил 100 баллов. За своевременное выполнение всех условий заключенного с больницей договора пациент получает: + 3 балла за раз (максимум можно набрать 110 баллов); 0 баллов, если пациент опоздал, но не более, чем на 15 минут; минус 1 балл, если опоздание от 15 до 30 минут; минус 2 балла, если опоздание от 30 до 45 минут, и так далее. Схожая градация штрафов — за неявку на прием. В отношении каждого пациента ведется рейтинг, на основании которого ему присваивают категорию и вводят (или не вводят) ограничения: 80 баллов и более (категории А и S) — никаких ограничений для пациентов; от 60 до 79 баллов (категория B) — невозможно записаться к специалисту онлайн, но без ограничений при записи офлайн; от 1 до 59 баллов (категория С) — невозможно записаться онлайн на любые услуги больницы, запись офлайн без ограничений, 0 баллов (категория D) — невозможно записаться в больницу вообще.
При этом спустя 30 дней ограничения автоматически снимаются, и рейтинг восстанавливается до 80 баллов. В минус баллы не уходят, категория D может быть снята по решению сотрудников больницы. Более 100 баллов рейтинг тоже может достигать (категория S), однако в чем преимущества такого высокого статуса, непонятно.
Рейтинговая система в конкретном этом кейсе носит весьма специфический характер. За «хорошее поведение» никаких дополнительных плюшек — типа скидки — не предполагается. Предусмотрено только наказание за «плохое поведение», но оно довольно быстро снимается, да и набрать меньше 60 баллов можно только при целенаправленном злостном нарушении.
В существующем виде подобные системы вряд ли представляют серьезную угрозу свободе личности и мало чем отличаются от многочисленных корпоративных программ лояльности, на которые с удовольствием подписывается сам человек. Другое дело, что необходимые инструменты для создания подлинно оруэлловской системы социального контроля уже получены: и речь в данном случае не только про средства сбора и обработки «больших данных», но и про грандиозную сеть видеокамер слежения, опутавшую всю страну и дополненную системой распознавания лиц.