Одни за другими возникают каганаты и ханства, которые иногда превращаются в «кочевые империи», становясь фактором глобального масштаба. Их присутствие является атрибутом средневековой Мир-Системы, во многом определяя динамику ее развития. И когда кочевые империи перестанут угрожать оседлой части Старого Света, то это станет одновременно и причиной, и следствием окончания средневекового периода.
Оседлые государства либо находили адекватный ответ вызову Степи, либо погибали. Чтобы выстоять, они должны были обладать сильной бюрократией, содержать армию и возводить укрепления, вести активную дипломатию (подкуп вождей, натравливание одних племен на другие и т. д.) — все это требовало денег. Жизнестойкость империи определялась наличием большого слоя свободных крестьян, которые платили налоги и служили в армии. А для этого нужно было составлять кадастры, организовывать регулярное налогообложение — без многочисленного чиновничества здесь нельзя было обойтись. Подробнее об этом мы поговорим ниже. Важно понять, что такие империи дорого стоили обществу.
Очень часто отсутствие империи, отсутствие политического единства в регионе исторически совпадали с расцветом экономики и культуры. Но если Степь была рядом, регион мог стать легкой добычей кочевников, когда им на какое-то время удавалось собрать свои силы в кулак. В таком случае вариантов взаимодействий с оседлым населением было много — от «дистанционной эксплуатации» до образования кочевниками нового государства на завоеванной территории или «наслаивания» военной элиты кочевого происхождения на оседлое общество. При этом кочевые империи в чистом виде появлялись не так часто. Но они приводили в движение массы других племен, создавали пример для подражания, оставляли наследников кочевых традиций. Сам кочевой элемент в государствах, устремленных к новым завоеваниям, мог быть относительно невелик, достаточно было памяти о великих степных империях. Тимура, в чьей империи кочевников было немного, современники воспринимали в первую очередь как носителя кочевых традиций.
Страны, географически удаленные от кочевой угрозы, также могли рано или поздно ощущать ритмы пульсации Великой степи. Это происходило, когда империи, сумевшие противостоять номадам (или основанные кочевниками в результате завоевания), становились для таких государств «второго эшелона» либо угрозой (потенциальной или реальной), либо предметом подражания. И тогда уже они, в свою очередь, спешили создать свою сильную империю. Так, если укрепление Китая в период Тан произошло в ответ на вызов со стороны Тюркского каганата, то, возможно, ответом на вызов Танской империи в Японии стал «переворот Тайка», приведший к созданию «регулярного государства». И подобных примеров можно привести много. С течением времени круг стран, прямо или косвенно ощущавших на себе импульсы, рождаемые в Великой Степи, увеличивался.
Однако существовали регионы, где эти импульсы ощущались гораздо слабее и угрозы, как от кочевников, так и от закаленных в боях оседлых империй, возникали лишь эпизодически. Так было в той же Японии или в католической Европе. Здесь сосуществование и соперничество относительно небольших и самых разнообразных политических формирований могло растянуться надолго и привести к интересным результатам или даже к прорывам в культурной и экономической жизни. Феодализм, утвердившийся в Западной Европе, таким образом, прошел для нее безнаказанно. Средневековым европейцам можно было не совершать величайших усилий для создания могучей империи. Но подобную роскошь мало кто мог себе позволить. И в первую очередь это относится к Китаю.
Предисловие 2.
Предыстория средневекового Китая
Один из авторов этой работы более 30 лет занимается историей Вьетнама. Анализируя очень подробные вьетнамские источники, погодные хроники, воспроизводящие жизнь позднесредневекового вьетнамского общества буквально по дням и месяцам, он пытался воссоздать картину происходящих событий методом «вживания». Тем самым он невольно проникался психологией и мировосприятием вьетнамцев того времени. Для вьетнамцев же Китай был великим и могучим соседом, источником новаций во многих сферах жизни, но в то же время опасным и страшным врагом. Вьетнамцы прекрасно помнили, сколько раз китайцы вторгались на территорию их независимого государства и наносили ему огромный ущерб. Это не могло не наложить отпечаток на тексты, которые писали как сами вьетнамцы, так и занимающиеся их историей вьетнамисты, поневоле проникающиеся сочувствием и любовью к предмету своего исследования.
В данной работе автор-вьетнамист стремился быть объективным и всячески преодолевать тенденциозность изложения исторических сюжетов, заставлял себя не «подыгрывать Югу». Впрочем, в последнее время выясняется, что тенденциозность изложения была присуща в большей степени «северной» исторической традиции, делающей упор не только на государствообразующей, но и на цивилизаторской миссии двигающихся с севера хуася, будущих ханьцев — главного этноса современного Китая. Считалось, что, оттесняя и ассимилируя более древние народы Юга, они несли с собой более развитые хозяйство и культуру. Сегодня эти взгляды в значительной степени корректируются.
В 2016 г. вышел первый том «Истории Китая с древнейших времен до начала XXI в.»,[7] в котором была обобщена, проанализирована и представлена российскому читателю огромная работа, проделанная китайскими и российскими учеными, археологами и историками китайской письменной древности за последние 30 лет. Наиболее интересные для нас и в значительной степени меняющие представления о китайской древности главы этой работы написаны двумя российскими историками — Д. В. Деопиком и М. Ю. Ульяновым.
Во многом опираясь на их данные, мы познакомим читателя с древнейшей историей Поднебесной.
Китай доисторический и доимперский
Принято начинать предысторию Китая с поселений «прото-китайских» культур позднего неолита (3500–2500 гг. до н. э.), расположенных на Верхней и Средней Хуанхэ. Носители этих культур, говорившие на языках, относящихся к сино-тибетской семье, стали основой для этноса хуася, постепенно расселявшегося по Великой Китайской равнине, смешиваясь при этом с так называемыми аустрическими народами.[8]
Но на Янцзы гораздо раньше, уже в период среднего неолита (5500–3500 гг. до н. э.), существовали городские центры, в которых использовалась ранняя письменность. Аустрические народы научились возделывать рис, а рис с его высокой урожайностью давал возможность прокормить большое количество людей. Отсюда — более высокая плотность населения и более сложные структуры социального и политического развития, чем на Севере, на берегах Хуанхэ. В период позднего неолита и ранней бронзы в низовьях Янзцы формируются протогосударства, которые были «первичными», то есть сформировавшимися не под внешним воздействием, а самостоятельно. К числу таких политий прежде всего следует отнести «царство Мо» с городищем Моцзяо-шань, обладавшим всеми признаками политического центра: укрепленный дворец правителя, религиозные сооружения на высоких платформах. В царстве Мо существовала пока еще не дешифрованная письменность.
На втором этапе раннего бронзового века (2100–1800 гг. до н. э.) богатая культура аустрических народов значительно деградирует. Изменение климата, который стал не только холодным, но и сухим, привело к снижению урожайности риса. Это, в свою очередь, вызвало упрощение социальной и политической структуры. Городские политии на Нижней Янцзы в среднем бронзовом веке сменились менее сложными сельскими поселениями.
Просо, более приспособленное к изменившимся условиям, стало основой распространения ареала расселения хуася. Интенсивные контакты восточных сино-тибетцев с аустрическими народами, в ходе которых первые воспринимали социальный и политический опыт последних, закончились формированием государственности хуася.
Но хуася не имели той почти тысячелетней истории государственности, которая была у их южных соседей. Поэтому первая полития хуася, существование которой реально доказано,[9] появившаяся в период позднего бронзового века (конец 1600–1300 гг. до н. э.), судя по всему, была лишена сколь-нибудь развитого государственного аппарата.
Это политическое образование было создано родом Шан, и за 300 лет оно шесть раз меняло место своей «столицы». Государством Шан-Инь оно стало позже, около 1300 г. до н. э., когда правитель Пан-гэн обосновался в Инь (современный Аньян). От этого периода осталось немало археологических памятников, в том числе — иероглифических надписей на панцирях черепах и костях животных, предназначенных для гаданий.
В государстве Шан-Инь (1300–1027 гг. до н. э.) были заложены те политические традиции, которым было суждено развиваться в китайской политической системе на протяжении трех тысячелетий, что подробно описано в «Исторических записках» Сыма Цяня, жившего на полторы тысячи лет позже. Во главе государства стоял правитель — ван, обладавший высшей светской и религиозной властью. В управлении государством ван прибегал к помощи своих родственников, а также местной родовой знати. Большую роль в должностной иерархии играли жрецы и гадатели. Последние два правителя этой династии посмертно именовались «владыками» (ди), что близко к обозначению божества.
В это же время на Средней Янцзы существовало царство Чу, на нижней Янцзы к востоку от озера Тайху образовалось государство У, а еще южнее — государство Юэ. Во второй половине XI в. до н. э. государство Западное Чжоу (1027–771 гг. до н. э.) разгромило государство Шан-Инь, от которого ранее находилось в зависимости. Победив шанцев, чжоусцы многое восприняли от разгромленного противника. Однако роль политического ядра в Западном Чжоу играла не столица, а личное владение вана, вокруг которого располагались наследст