Доставив меня до ворот кампуса, этот дядька, распираемый жаждой общения, совершил вообще нечто из ряда вон выходящее. Едва я слез с мотоцикла и протянул ему деньги, он неожиданно схватил меня прямо через джинсы за то, что в старинных романах авторы именовали «сокровенной серединой тела». Пока я стоял, остолбенев от растерянности, разинув рот и размышляя, стукнуть ли по его немецкому кумполу, чтобы он ему в плечи вошел, китаец подмигнул мне и доверительно сообщил: «У тебя очень большой! Я чувствовал, когда ты сзади сидел! Русские – молодцы! Боевой народ во всем!»
С тех пор я старался, по возможности, избегать езды на мототакси.
Но в тот злополучный день автобуса все не было и не было. Дождь на время прекратился, но низкие тучи упрямо наползали на верхушки высоток и хотелось успеть домой до новой волны ненастья.
Восседавший на своем мототроне неподалеку от остановки водила приветливо махнул рукой и протянул второй шлем. Помня, что главное – не садиться слишком близко, я принял приглашение, залез на потертое сидение и назвал адрес. Водила на этот раз попался молчаливый и сосредоточенный на дороге. Вел он свой мотоцикл уверенно. Мы ловко помчались среди потока машин, вклиниваясь в просветы между рядами, лицами и коленями ловя мокрый ветер и брызги из-под шин. Поэтому я даже не сразу сообразил, что случилось. Внезапный крен, металлический звук удара, и вот я уже со всего маху прикладываюсь об асфальт, неведомая сила волочет меня по нему, подкидывая и кувыркая несколько раз, прежде чем окончательно приложить о бордюрный камень.
Боль пришла не сразу. Сначала я даже попытался подняться, но сил хватило лишь на то, чтобы ползком выбраться из лужи и сесть на бордюр. Шлем с меня слетел в какой-то момент – но голова была вроде цела, лишь сильно гудело в ушах. А вот левая рука висела и не слушалась, наливаясь болью. Порванный рукав набрякал темным, с пальцев текло, по луже змеились разводы… Вокруг мигом образовалась толпа – и даже хлынувший снова дождь не разогнал ее, в глазах рябило от разноцветных зонтиков, ярких дождевиков, одинаковых пятен лиц – с каким-то непонятным равнодушным любопытством меня разглядывало несколько десятков человек. Появился водила – прихрамывая, подошел и принялся о чем-то спрашивать, но быстро потерял ко мне интерес, переключившись на полемику с толпой. Гомон поднялся несусветный – громче всех кричал пожилой дядька в угвазданном дождевике, виновник аварии, влетевший на полном ходу в наш мотоцикл на своем электровелосипеде. Дядька тыкал пальцем в сторону моего водилы, поворачивался к толпе, ища поддержки. Водила гневно раздувал ноздри и взывал к народу в поисках справедливости. Назревали долгие китайские разборки, и я решил покинуть место происшествия. С трудом поднявшись, прислушался к себе – ноги держали, голова кружилась, но несильно. Навернулись мы всего в квартале от ворот кампуса моего университета. Расталкивая уцелевшей правой рукой зевак и стараясь не смотреть, что там у меня с левой, пробрался через толпу. Никто не препятствовал, лишь пара человек что-то говорили мне, но я не понимал. Дождь хлестал в лицо и в чем-то даже помогал держаться на ногах.
До кампуса я добрался весь вымокший, наполовину окровавленный. Дедки-охранники в серой форме выбежали из-под навеса, забегали вокруг, осторожно завели меня к себе в будку и принялись названивать куда-то. Я вспомнил о своем телефоне и с удивлением нащупал его в кармане – не вывалился, не разбился, но не работал. Скорее всего намок, пока я валялся в луже.
Никуда звонить мне и не пришлось. Переполох в университете поднялся нешуточный. Довольно быстро в будку примчался перепуганный завкафедрой, за ним следом прибежали мои студенты-старшекурсники. Все они с ужасом рассматривали меня, пара впечатлительных студенток начала плакать. Это встревожило меня не на шутку – я принялся снова ощупывать себя и просить дать мне зеркало. Но полюбоваться собой не удалось – подъехало вызванное такси, и в сопровождении все того же завкафедрой, мирового мужика, и двух самых толковых парней с четвертого курса я отправился в военный госпиталь. Там у коллеги-китайца работал завотделением двоюродный брат, а значит гуаньси были надежнее некуда – родственные.
В госпитале нас направили в большущий зал ожидания, с множеством окошек, больше похожий на банковский холл. Слышалось даже стрекотание кассовых аппаратов. Я ожидал увидеть кучу захворавших китайских военных, но вместо них на пластиковых неудобных стульях, рядами стоявших в центре зала, обнаружил обычных людей с медицинскими картами и талончиками в руках. Может, это были военные в отпуске или члены их семей, а то и вообще люди с улицы – выяснять мне не хотелось. Я сам ощущал себя на птичьих правах тут.
Кровь уже почти не шла, приложенная к руке кипа салфеток перестала промокать насквозь. Плечо и локоть саднили, но не настолько сильно, чтобы стонать или сидеть, стиснув зубы. Завкафедрой куда-то умчался – вот кого было мне действительно жаль, так это его, выглядел он несчастным и перепуганным. Студенты мои, впрочем, тоже сидели со мной рядом, с трагическими выражениями лиц. Вряд ли им раньше приходилось видеть кого-нибудь из своих лаоши, преподавателей, в таком вызывающем виде. Тут к нам решительным шагом подошел рослый и моложавый мужик в белом халате. Из-за его спины выглядывал наш запыхавшийся завкафедрой. Как бывают непохожи друг на друга двоюродные братья! Мой босс внешностью сильно походил на Дэн Сяопина в изгнании, а вот его родственнику можно было смело играть в сериалах офицеров Гоминьдана. Какое-то время они тихо переговаривались о чем-то. Врач цепко вглядывался в меня, словно оценивая предстоящий фронт работ. Жестом показал убрать салфетки, осмотрел руку, задрал рваный рукав моей футболки и удовлетворенно кивнул. По его приказу студенты вскочили и принялись поднимать меня.
Минут через сорок я лежал, тщательно обтертый намоченной в теплой воде губкой (слава богу, это не поручили сделать моим студентам, а взяла на себя немолодая, очень заботливая медсестра) на операционном столе под ярко горящими лампами. Без одежды – старая была больше непригодна. За новой, выдав ключ, я послал одного из своих сопровождающих. Позади были дискуссии по поводу вида анестезии – завкафедрой требовал от брата усыпить меня общим, а брат, поддерживаемый мной, настаивал на местном. Оставшийся студент осторожно воздерживался. Победил разум, меня обезболили несколькими уколами, подождали немного и принялись зашивать. Раны были не такими уж серьезными, но полюбоваться на меня каждые несколько минут заходили какие-то люди в халатах. Хорошо, что ту самую часть, которая так привлекла моего первого мотовозницу вновь появившаяся заботливая тетушка-медссестра прикрыла простыней, избавив меня от страха услышать обсуждение на тему «улаоваев все по-другому!».
В смежную с операционной комнатой небольшую приемную дверь была распахнута и врач, зашивая мне плечо, громко переговаривался с коллегами. Темой, естественно, был предстоящий ужин. Заказ был уже сделан и доставка ожидалась с минуты на минуту. Я и представить себе не мог, что покрытого пылью и уличной гарью разносчика могут не просто пропустить в больницу, а разрешить ему беспрепятственно ввалиться в приемную, со своими кульками и лотками. Но именно так все и произошло. Голоса оживились, задвигались стулья, зашуршала упаковка и в операционную донесся отчетливый запах лапши, мяса и чего-то еще острого и будоражащего нюх. Мне показалось, мой врач затосковал – лицо его было наполовину скрыто повязкой, но глаза стали явно печальными. Не удержавшись, он уточнил у коллег, все ли в порядке с его порцией. Выслушав заверения, что все прислано правильно и ожидает его, стынет, он вздохнул, посмотрел на меня – я замер от нехороших предчувствий – и сказал по-английски: «Не волнуйся. Я сначала с тобой закончу, потом поем». Я выдохнул. Теперь я не сомневался, что попал в руки настоящего профессионала, способного к самопожертвованию ради пациента. Не зря он был похож на офицера, пусть и сериального.
Зашил он меня отлично. И даже, когда пришло время снимать повязки, отказался от предложенного мной благодарственного обеда. Лишь пожал руку и сказал, что был рад попрактиковать свой английский. Пригласил заходить еще и искренне посмеялся ответу «Спасибо, уж лучше вы к нам!»
«Когда нет денег – нет любви»
Китай – это не другая планета, как часто любят его называть блогеры-путешественники. Это просто необычная, очень интересная страна со своей длинной историей и традициями, растянутыми не на века даже, а на тысячелетия. А люди всегда остаются людьми, во все времена – со своим желаниями, надеждами и даже пороками. Поэтому в Китае есть практически все, что имеется и в других странах. В том числе, конечно, и проституция. Отношение властей и общественной морали к этому явлению далеко не всегда было отрицательным. Так уж сложилось, что в течение столетий проституция была неотъемлемой частью культуры. Наложницы славились умением складывать изящные стихи и поддерживать беседы. Женщинам легкого поведения посвящались картины, сочинялись в их честь музыкальные произведения, о них слагались легенды. Конечно, далеко не всегда и не везде все происходило так возвышенно. В узких переулках на окраинах существовали невообразимо грязные дешевые бордели и притоны, в которых почти потерявшие человеческий облик женщины были готовы обслужить невзыскательных клиентов. На заре прошлого столетия за ситуацией принялись следить и взяли ее под государственный контроль. В Китайской Республике – многим известной сейчас под названием Тайвань – труженицам секс-индустрии выдавали специальные разрешения на работу, ставили их на учет. Хозяин борделя давал за каждую девушку свое поручительство, оформлял документы – все это было обязательно и строго контролировалось властями.
Двадцатый век с его упрощением нравов все более вытеснял древние традиции, наступая и на консервативный Китай. Заведения, где состоятельные господа прежде всего наслаждались пением и актерским мастерством девушек, а все остальное считалось просто приятным завершением вечера, постепенно вырождались в заурядные публичные дома. В них уже никому особого дела до лицедейства не было, а устремлялись туда исключительно за сексуальными утехами. Канули в прошлое времена, когда посещение борделя больше походило на выход мужчин в свет, где они отдыхали или собирались обсудить текущие дела. Города разрастались, менялся состав населения и его численность, количество солдат и работников с соответствующими их жизненному уровню запросами увеличивалось стремительно. Публичные дома расширяли свои штаты, набирая любых девушек, особенно из городской и деревенской нищеты. Ни о каких возвышенных отношениях, искусстве и тонком вкусе уже речи не шло. Рынок реагировал на растущий спрос. Многих девушек продавали в такие дома их же родители – отношение к женщине в Китае было немногим лучше, чем к животным.