— Глядя в лицо этого джентльмена, я не заметил на нем усталости от «бремени белого человека», — словно сам себе, заметил Андрей.
Мастер промолчал.
Лодка прошла Шалунин «бык», слева потянулся остров, на котором, за низким песчаным взъемом, виднелась большая отара овец, пасущихся меж редкими тополями. Енисей замедлился, расходясь между островами, узкая горная долина распахнулась в близкую лесостепь. На правом берегу горы были еще высоки и круты, увенчаны острыми пиками Красноярских столбов.
— Вишь каменье, — указала Рыжая на ближний пик Такмака, — ужасть высокое. Тятя говорит, зарок на ем лежит: до скончания веков никому на то каменье не влезть.
Андрей на Такмак ходил как на прогулку, а его институтский дружок Серега как-то выспорил бутылку, пропрыгав по такмаковскому ходу, называемому «Корыто», со связанными за спиной руками. Что и говорить, далеко ушел прогресс!
— Тюлькина землица пошла, — сказала Глаша. — Не знам, почему Тюлькина. Татары так звали.
— «Тюльгу-пиг» по-кыргызски «Лиса», насколько я понимаю. А овцы чьи на острове? — спросил Мастер.
— Татарския. Вишь, спереди — то Абытая остров, князца татарскова. Дале ишшо один, поболе того будет — там сына ево, Татыша, скотина ходит; Татышев, стало быть, остров .
По левому берегу пошел крутой скалистый склон. В узкой впадине, зажатой широкими скальными стенками, падала темная полоска ручья, дальше поднимался знакомый ход, ведущий наверх; вот и тот откос, с которого Андрей прыгнул, оказавшись в этом времени. «Плюнуть на все, пробраться сюда и прыгнуть снова? Сработает, нет? Вряд ли. Сработает, когда пошлет Мастер или приведут обстоятельства — сами по себе, без моей воли».
Крутой склон закончился, средь тайги проглянули поля, появились избы с огородами. Андрей по привычке глянул, как тут у них картошка — цветет ли уже? ан нету еще на Руси — картошки — все больше репа с капустой. Неяркий облачный день был наполнен легкой серо-зеленой дымкой, пронизанной тенями тайги и гор. Все вокруг двигалось — катились темно-зеленые волны, гармошкой ходили в них отраженные берега, плыли лодки, грузные дощаники, тянулись длинные плоты. Над текущей рекой туманно-серыми горами тянулись облака, под ними поворачивались на ходу таежные хребты и сопки, выступая одна за другой. Показался высокий безлесый конус Николасвской сопки — вулкана, неведомо когда потухшего; за ней открылся длинный спуск Афонтовой горы, покрытой прохладными лесами — тихим осинником, веселым березняком. Под спуском пошел мелкий, степной уже, сосновый лес, растущий на ровном месте, которое сужалось к Стрелке — глинистому мысу при впадении в Енисей речушки Качи — татарской Ызыр-сух.
Из-за Афонтовой горы волной поднялась степная сопка Кум-Тигей — по-казачьи Караульная. Сухие склоны ее изрезаны оврагами и выступами шершавого рыже-розового известняка — отсюда Кзыл-Яр, «Красный берег» по-местному, а стало быть, и Кзыл-Яр-Тура — Красноярск, «Город Красного берега». Город-крепость, без спросу поставленный в земле кыргызов, мышеловкой перекрывший пути на север, — и за то смертно ненавидимый ими, да так ни разу и не взятый. На Караульной горе виднелась смотровая вышка, и сам город уже показался за сосновыми верхушками, приближаясь деревянными шатрами острожных башен, церковными луковками, бревенчатой стеной Большого города, мелькнувшей за леском.
— Куда здесь лодки подходят? — спросил Андрей у Глаши.
— Вон туды правься, ко взвозу — тама все чалятся.
Высокий енисейский берег заворачивал влево, над ним поднималась невысокая стена Большого города, ограждающая предместье — Посад. Далее, за тесовыми избяными крышами, выступали бревенчатые стены Малого города — мощной пятибашенной крепости, стоящей на самой Стрелке. Именно эти шатровые кровли башен и видел Андрей зимой — только тогда на них лежал снег. В стене Большого города были устроены ворота, от них к реке спускалась дорога — «взвоз» по-местному. Подо взвозом в реку рядами уходили мостки, к которым были зачалены лодки, струги, карбазы и иные сибирские суда. Покачивались частые мачты, на берегу и мостках толпился народ: пестрые бабы, подгородние да посадские мужики в длинных серых азямах, мелькали военные кафтаны казаков, иные из них проезжали верхами, грозно покрикивая. Все яснее доносилось тележное скрипенье, людской гомон, крик, брань, стук переволакиваемых, перекатываемых бочонков и кулей. Мычали коровы, блеяли овцы, тявкали собачонки.
Мастер с Ченом подняли весла, Андрей, уже освоившись с рулем, медленно подводил лодку к мосткам. Рыжая Глаша причесывалась, охорашивалась, оправляя свой нехитрый наряд. В мутной воде плавало черт-те что — рыбьи головы, яичная скорлупа, щепки какие-то; все это откатывалось от круглого носа, разрезавшего воду, — наконец, толкнувшись о борт струга, лодка несильно стукнулась о позеленевшее бревно причальной намости. Глаша привычно выскочила, закрепляя чалку на торчащий серый обрубыш. «Ну вот, с возвращеньицем!»
— Welcome to old Krasnoyarsk! — приветственно произнес Андрей.
— Ну-ну… — Голос Мастера был какой-то странный, неуверенно-настороженный.
— Все, побегла я! — подхватив узелок, крикнула с мостков Рыжая. — Поутре на ярмонке встренемся!
— Удачи тебе! — крикнул в ответ Андрей, но та уже не слышала — настоящая горожанка, перекинулась словом здесь, ругнулась там, и вот уже высоко на взвозе направлялась к воротам. Остальные тоже вылезли на мостки, разминая затекшие ноги.
— Что будем делать? — спросил Андрей.
Странно, но он совершенно не представлял, что теперь делать. И уж совершенно не чувствовал себя хозяином, в чей город прибыли гости.
— Мы в город, Чен остается караулить лодку, — скомандовал Мастер, — Андрей, бери товар и пошли.
Протолкавшись сквозь береговой народишко, они поднялись к воротам по горячей сухой дороге с затвердевшими тележными колеями, заросшей по краям пыльным подорожником.
— Ты вот что, — негромко сказал Мастер, — не очень-то расслабляйся. Если есть в голове сентиментальность по поводу возвращения домой, выкинь ее оттуда как можно скорее. Помни, это чужой для тебя город и, скорее всего, враждебный.
— Как это враждебный? Я так не чувствую.
— Просто поверь на слово и делай то, что тебе скажу. Ты понял?
— Да, Ши-фу.
Пыльные лопухи росли у темно-коричневой стены, сложенной из палей — толстых окоренных бревен, для крепости еще и обожженных. Записавшись у воротного, они вошли в узкую оживленную улицу, ведущую к острогу. Вдоль улицы плотно стояли бревенчатые избы с крутыми тесовыми крышами — двухэтажные, с маленькими квадратными окошками; рядом островерхие торцы амбаров, высокие глухие ворота и, наконец, соединявшие все массивные заплоты — глухие ограды, собранные из толстых плах, вставленных в пазы вертикальных столбов. Кое-где покачивали ветвями невысокие березы, торчали круглые черемухи, за тесовыми углами крыш поднимались освещенные солнцем шатры крепостных башен. Мастер внимательно оглядел улицу.
— А не хочешь ли ты… выпить? — вдруг предложил он Андрею, указывая на одну из потемневших построек. — Насколько я понимаю, это заведение называется кружало.
— Похоже на то.
— Помню, говорил мне писатель Дун Юэ: «Древние не чурались винной чарки и даже прославляли достоинство опьянения». Древние не чурались, так и нам не пристало, верно? Как это говорят — «тяпнем по маленькой»?
— Тяпнем, почему нет?
Заскрипев, с трудом открылась тесовая дверь — темная, залощенная, снизу подгнившая, избитая сапогами. Андрей был в легком напряжении, самые мелкие детали остро бросались в глаза. В кружале вдоль стен шли лавки, перед ними стояли грубо сколоченные столы и такие же табуреты; напротив входа была широкая стойка с подъемным проходом, сбитая из толстых досок, за ней полки, уставленные широкими узкогорлыми бутылями из тусклого стекла. Окошко, затянутое бычьим пузырем, заплыло жиром и намертво въевшейся пылью. За стойкой устроился потный широкобородый целовальник в рубахе с косым воротом — стеклянный стакашек тонул в лапище, поросшей черным волосом. Народу в кабаке было много, чадно, шумно — кто кореша за грудки хватал, кто песни орал, кто девку блудную (на том языке, «блядскую жонку») в углу лапал.
«Нда, заведение… — хмыкнул Андрей про себя. — А наш притончик гонит самогончик!» Увидев свободный стол, Андрей уселся за него, кинув тюк на лавку. Мастер подошел к стойке, спросив «мерзавчик»— малую бутыль зеленого вина, к нему горячих пирогов с капустой и копченой ряпушки — мелкой енисейской селедки.
— Чена бы сюда. Ему все злачные места как дом родной, — заметил господин Ли Ван Вэй, поставив все на стол, — ну да ладно, он свое возьмет. Что ж, с возвращением тебя! — набулькав водки, китаец поднял стаканчик.
— Все-таки с возвращением? — спросил Андрей, чокаясь и закусывая вкусной рыбкой.
— А как же!
— Может, вы и правы, — начал было Андрей и замолк, оглянувшись на соседний стол.
— Эй, дед! — грубо поинтересовались оттуда. — В лоб хошь?
За столом устроились трое «братков», намерения которых читались без всякой телепатии. Не хотелось приезд в родной город начинать с банального мордобоя. Может, Мастер подскажет, как лучше себя вести — судя по всему, господин Ли Ван Вэй не новичок в подобных заведениях. А главное, он явно знал, зачем они зашли в этот кабак.
— Это мне или вам? — спросил Андрей Мастера.
— Вот и разберись, — спокойно посоветовал тот, — но помни: без убийства! А я отойду на минутку-другую, потолкую с этим почтенным человеком, — кивнул он в сторону красномордого целовальника, который стоял, широко раскинув руки и уперев в засаленную стойку пудовые кулаки.
Краем глаза Андрей оглядел гадюшник и ситуация ему не понравилась: фон происходящего непотребства как-то изменился, словно изогнувшись вокруг их столика. Ближе всего сидел темноволосый курчавый парень с длинными усами и колючим небритым подбородком. Жиган — так мысленно назвал его Андрей, — сощурив и без того узкие глаза, недобро поглядывал в спину Мастеру, мирно облокотившемуся на стойку.