к старик мелкими шажками по сцене семенит, и как военный герой перекувыркнется через голову и выскочит на сцену. Но вот наконец появляется молодая женщина[38]. Походка у нее – быстрое течение реки. Голос – звон золотых бокалов, переливы серебряных колокольчиков. Он звучит в сердце Вань-шоу. Поет женщина о печальном – юноше плакать хочется, поет о радостном – юноша смеяться готов.
И вот однажды женщина пела особенно хорошо, ее голос становился все звонче и звонче и вдруг весенним жаворонком взмыл в самую высь. Не стерпел тут Вань-шоу, выглянул из-за куста, хлопнул в ладоши и как закричит:
– Ай-я!
Вмиг смолкли гонги и барабаны, девушка исчезла, сцена ушла под воду. А по заливу волны пошли – словно буря на море разбушевалась. Юношу с ног до головы водой окатило, того и гляди, захлестнет. Уцепился он за куст, ухватился за дерево, залез на самую вершину горы. Обернулся – куда только волны подевались? Тишина да покой в заливе. Только с той поры не видел больше юноша того дива дивного.
Настала зима. На лугах высохли травы буйные, в небе закружились, заметались снежинки белые. Хозяева скотину всю домой угнали. И вот наступил третий день Нового года[39]. Отправился Вань-шоу своего старого дядю проведать. Видит дядя – вырос племянник, радостно ему и печально.
– Пора бы, – говорит дядя, – и о невесте подумать, да кто тебе, бедняку, дочь в жены отдаст?
Сказал так дядя, слезу уронил. Тяжко стало Вань-шоу, камень ему на сердце лег, и думает юноша: нельзя дядюшке огорчаться, старый он. Да как его утешить? Вдруг мысль одна пришла в голову юноше. Прикинулся он, будто рад-радехонек, и говорит:
– Не печалься, дядюшка, жену я себе нашел, вчера в дом привел, вот и поспешил к тебе с радостной вестью.
Услыхал это старик, не стал спрашивать, правда это или неправда, хлопнул племянника по плечу и говорит:
– Оказывается, смекалки да ума тебе не занимать. Не зря я на тебя надеялся. Вот счастье-то! А как бы мать обрадовалась, коли б дожила!
Собрался юноша домой, дядя его за ворота провожает и говорит:
– Один ты у меня в целом свете, никакой родни больше нет, так что хочешь не хочешь, а вскорости я к тебе в гости нагряну, племянникову жену поглядеть хочу.
Испугался Вань-шоу и отвечает дядюшке:
– Лучше не ходи! Лет тебе много, а дорога в горах трудная!
Не поддается старик на уговоры, на своем стоит:
– Легко, что ли, было тебе жену добыть? Пусть шаг мой в три пальца длиной будет, все одно приду!
Воротился юноша домой, тяжело у него на душе: скоро придет к нему его старый дядюшка, что он ему скажет, что покажет? В доме у него только ветер гуляет! Узнает дядюшка, что он неправду сказал, рассердится да опечалится. Как же быть? Думал он, думал – и придумал. Взял коромысло, повесил на него две корзинки, пошел на реку. Набрал глины, наполнил корзинки и грустный такой говорит сам себе:
– Не ведаешь ты, дядюшка, что племянник твой тебя обманул. Не знаешь, что радость твоя пустая.
Говорит так Вань-шоу, а слезы сами из глаз капают. Принес он глину домой, вылепил куклу, лицо ей мукою посыпал, чтоб белым было, нарисовал брови, длинные, вразлет, маленький рот чуть приоткрытый, вот-вот, кажется, заговорит кукла, просверлил два глаза, – глядят, будто живые. Смотрит Вань-шоу на куклу, тяжко вздыхает. И ладная она, и красивая, а все равно кукла, не человек.
Шестого дня первого месяца ровно в полдень постучался в ворота дядюшка. Аж пот прошиб юношу, на лбу испарина выступила. Но в спешке, как говорится, без смекалки пропадешь. Схватил юноша куклу, на кан положил, подушку ей под голову подложил, сверху одеялом прикрыл и побежал ворота отворять. Вошел дядюшка, веселый такой, по сторонам посматривает, ищет – нигде не видать племянниковой жены. Только хотел про нее спросить, а племянник скамейку ему пододвинул и говорит:
– После дальней дороги первым делом отдохнуть надобно.
Только уселся старик, а Вань-шоу опять суетится:
– Поди жажда тебя одолела. Я пойду, мигом воды вскипячу.
Не успел дядюшка и слова вымолвить, а Вань-шоу уже за хворостом убежал.
Воротился, вскипятил воду, напоил дядю и опять куда-то умчался. Уж очень хотелось ему чем-нибудь вкусным попотчевать дядюшку, да ничего у него не было, ни горстки лука, ни кореньев. Стыдно юноше, стоит он перед дядюшкой, не знает, что делать. А дядя отхлебнул кипятку и поставил чашку на место. Сразу приметил, что не в себе племянник, и говорит:
– Давненько я у тебя сижу, а жены твоей так и не видел. Ну-ка кликни ее, пусть потешит меня, старика!
Пуще всего боялся юноша этих слов. Отвечает он дяде:
– Хворает у меня жена. Уже который день с постели не встает!
Услыхал это дядюшка, опечалился, будто сам захворал, а может, сильнее, не стал кипяток пить, с места вскочил и говорит племяннику:
– Что ж ты раньше мне не сказал? Я пошел бы да проведал ее!
Сказал он так и пошел в комнату, где кукла лежала. Вань-шоу вперед дядюшки забегает, подошел к кану и говорит:
– Дядюшка тебя проведать пришел, поднимись, коли сил достанет.
Смотрит старик: одеяло – будто мешок набитый, значит, есть под ним кто-то. Поверил он, что жена племянника и впрямь захворала, спрашивает:
– Полегчало тебе, доченька?
Кто бы мог подумать, что после этих слов чудо приключится. Одеяло зашевелилось и женским голосом отвечает:
– Полегчало, дядюшка, да ты садись, пожалуйста!
Испугался Вань-шоу, руку от одеяла отдернул. «Как же так? – думает. – Сам глиняную куклу под одеяло клал, а она возьми да и заговори!»
Женщина тем временем села в постели, откинула с ушей волосы и говорит юноше с укором:
– Что же ты за человек такой! В кои-то веки дядюшка старенький к нам пожаловал, а ты разбудить меня боишься, будто я и впрямь занемогла. А чем, скажи, будешь гостя потчевать?
Видит дядюшка – сидит на кане племянникова жена жива-здорова. Собою ладная, речи складные. Радостно старику, будто цветок у него в сердце расцвел.
И говорит дядюшка:
– Сыт я, невестушка, ничего мне не надо. Лежи да отдыхай.
А у юноши сердце скачет, колотится. Будто встречал он эту женщину где-то, только никак не припомнит где. А женщина опять ему говорит:
– Нелегкий да неближний путь прошел дядюшка, пока сюда добрался. Как же его не накормить? Ты здесь сиди, а я стряпать буду.
Женщина мигом соскочила с кана и пошла в соседнюю комнату. Старик рад, на кан забрался, а у племянника, как говорится, сердце семь раз вверх подпрыгнуло, восемь раз вниз упало. Ведет он с дядей разговор, а сам слушает, что делается в соседней комнате, ни звука не пропускает. Вот застучал по доске нож: тук-тук. Вот огонь в печи раздувать стали. Будто и времени совсем мало прошло, вносит женщина пельмени, пар от них так и валит, так и валит. Пуще прежнего дивится юноша: из чего же это она пельмени сделала?
Поел дядюшка и веселый домой пошел. Проводил его Вань-шоу, воротился, смотрит – женщина в доме сидит, его дожидается. Теперь-то уж он все у нее выведает.
Спрашивает юноша:
– Кто ты, скажи мне наконец!
Опечалилась женщина, подняла руку, показала пальцем под стол и говорит:
– Может, померещилось мне, что там глиняная кукла?
Заглянул юноша под стол, а там мешок валяется. Посмотрел в мешок, а в мешке и в самом деле кукла!
Вздохнула тут женщина, да так печально, и говорит:
– Прежде мы чуть не каждый день с тобой встречались. Неужели не признал меня?
Вспомнил тут Вань-шоу. Да ведь это та самая женщина, которая на сцене тогда пела. И чудно ему, и радостно. А женщина поглядела на Вань-шоу и холодно так говорит:
– Не ломай ты себе головы, я всю правду тебе скажу. Знаешь, кто я? Карп-оборотень! Незавидная мне выпала доля. Живу одна-одинешенька, ни одного родного существа нет рядом, а хозяйка моя, черная черепаха, с малолетства заставляет меня пеньем ее ублажать. Не спросит, здорова ль я, больна ли, в любое ненастье на сцену гонит. Несколько дней назад отправилась куда-то черепаха поразвлечься. Дай, думаю, поплыву по течению. Поплыла и добралась до вашей деревушки. Слышу – горюешь ты да убиваешься, вот и решила тебе помочь, а заодно и дядюшку твоего утешить.
Понял наконец Вань-шоу, что приключилось, застыдился, покраснел и спрашивает:
– Уйдешь ты от меня или останешься?
Впервые счастье привалило юноше. Но настало утро, опустила женщина голову и горько заплакала.
Спрашивает юноша, да так ласково:
– Тебе бедность моя не по нраву?
Пуще прежнего заплакала женщина и говорит:
– Не вольна я над собой! Воротится домой черепаха, хватится меня, так и к тебе ненароком заявиться может. О себе я не пекусь – пусть бьет, пусть ругает. За тебя страшно. Не хочу я, чтоб ты из-за меня страдал.
Услыхал это Вань-шоу, потекли у него из глаз слезы. А женщина помолчала и говорит:
– Не горюй, Вань-шоу, не убивайся. Мы еще с тобой свидимся. Коли вспомнишь про меня, приходи к заливу, зайди за большой черный камень, трижды хлопни по тому камню легонько, я мигом выйду.
Сказала она так и тотчас же все слово в слово повторила, как бы Вань-шоу чего не пропустил. Потом тихонько к дверям пошла. Вышла за ворота, оглянулась, оборотилась струйкой голубого дыма и с ветром умчалась.
День прошел, другой пролетел. Отправился Вань-шоу к заливу. Спустился с крутого берега, смотрит – и впрямь черный камень в рост человека стоит. Сверху мох зеленый на нем, внизу цветы пестреют – мотыльки разноцветные. Юноша трижды легонько по камню хлопнул, как женщина его та научила. Исчез камень. А на его месте не то дверца, не то окошко, черным лаком крытое. Отворилось окошко, смотрит юноша – женщина из него вышла, рукой машет, велит Вань-шоу тишком да молчком в окошко лезть. Послушался Вань-шоу, влез в окошко. А там хоромы высокие да просторные. Провела женщина юношу в тесную темную каморку и тихо так говорит: