Сян Тяньцзун внимательно смотрела на стол, на котором виднелись хаотичные, но при этом упорядоченные капельки. Это она. Это её имя. Сян Тяньцзун наклонила голову налево — посмотрела. Наклонила голову направо — посмотрела. Что за странный язык! Они всё время разговаривали, но на самом деле писал-то Ша Фумин на «иностранном» языке. Ощущение было странным, любопытным, забавным. Романтичная сцена — нарочно не придумаешь! Сян Тяньцзун обеими руками потрепала Ша Фумина за щёки и крикнула на весь бар:
— Ты реально крутой!
Ша Фумин интонации понимал так же хорошо, как слова. В этой интонации Сян Тяньцзун он почерпнул уверенность в полной мере. Тем более она всё ещё держала его лицо в руках. Ша Фумин выпрямил шею, кашлянул разок и хотел растянуть губы в улыбке, но побоялся, что Сян Тяньцзун, увидит и не стал улыбаться. Сделать это было трудно, но он сумел-таки, пустив в ход недюжинные способности к самоконтролю. Улыбка может сослужить и хорошую службу, и дурную — всё зависит от случая. Иногда из-за улыбки человек может утратить авторитет, а этого Ша Фумин допустить никак не мог. Он сохранил самообладание и снова заговорил, в этот раз слова звучали прямо-таки как научный доклад:
— Это очень молодой язык. Его изобрёл человек по имени Хуан Най. Ты, возможно, про него ничего не слышала, а вот его отца ты точно знаешь, поскольку это личность, известная в новейшей истории, демократ, один из главных руководителей Синьхайской революции — Хуан Син. Хуан Най был младшим сыном Хуан Сина и родился уже после его смерти. В молодости Хуан Най очень любил футбол, из-за этого получил травму и потерял правый глаз, а в тысяча девятьсот сорок девятом году в левом глазу началась отслойка сетчатки, и с тех пор Хуан Най ослеп на оба глаза.
Наш горячо любимый премьер Госсовета Чжоу Эньлай был очень обеспокоен болезнью Хуан Ная, и в тысяча девятьсот пятидесятом году отвёз его в СССР, ну, если быть точным, то в бывший СССР, но болезнь зашла к тому моменту слишком далеко, так что лечение не возымело эффекта. Благодаря мраку Хуан Най ещё лучше понял, в чём смысл света, он осознал, насколько многочисленным слепым необходима азбука, которая позволила бы изучать культуру и делиться своими мыслями. Однако в ту пору в Китае популярны были две азбуки для слепых, и обе они обладали гигантскими недостатками. Тогда Хуан Най принял решение изобрести новый шрифт для слепых.
После бесконечных опытов, провалов и корректировок Хуан Най в тысяча девятьсот пятьдесят втором году создал систему фонетического письма для слепых, взяв за основу пекинское произношение и путунхуа, а на следующий год, после утверждения министерством образования, эту азбуку стали использовать по всему Китаю.
После появления азбуки слепцы разом обрели глаза, многие стали преподавателями, писателями, музыкантами. В Чжэнчжоу одна слепая девушка по имени Ван Хун после долгих стараний в итоге даже стала ведущей радиопередач.
На самом деле всё это Ша Фумин рассказывал не просто так, а наизусть. Сколько раз он слышал этот рассказ, единственное, что он вставил от себя, была ремарка про «бывший СССР», а всё остальное выучил назубок. Но разве мог Ша Фумин ограничиться только цитированием чужих слов по памяти? Поэтому он добавил:
— На самом деле китайский шрифт для слепых — это помесь нашего фонетического письма, пиньиня, и латиницы. После «движения четвёртого мая»[28] многие учёные ратовали за латинизацию китайской письменности, жаль, что впоследствии замысел не воплотили, а вот если бы воплотили, то сэкономили бы минимум половину времени, которую мы тратим при изучении языка. Только азбука для слепых пошла по пути латинизации, так что на самом деле она отвечает требованиям науки.
Вот что больше всего хотел сказать Ша Фумин. Когда самое важное было сказано, Ша Фумин счёл нужным замолчать, чтобы предоставить слово собеседнице.
— Отчего ты такой умный? — прочувствованно спросила Сян Тяньцзун.
Ша Фумин ощутил восхищение девушки. Его тело словно воздушный шарик, надутый насосом, готово было воспарить от удовольствия. Шестнадцатилетний парень ответил:
— Я шёл своей дорогой, а другие пусть говорят, что хотят.
Вот, вроде, как и ответил. Подумал-подумал: нет, так не пойдёт, — и добавил ещё одну фразу, сказав её со всей серьёзностью:
— Пока другие пили кофе, я всё это время тратил на учёбу.
В баре на заднем фоне музыка закручивалась, словно по спирали, виток за витком, создавая ощущение близости, проникающее в самое сердце. И, повинуясь этому чувству, Сян Тяньцзун вдруг сделала кое-что из ряда вон выходящее. Она отпустила Ша Фумина, взяла его руки и прижала к лицу так, что ладони Ша Фумина практически закрывали всё лицо. Он не осмеливался пошевелить руками. Держался изо всех сил, лишь бы не шелохнуться. Зато пошевелилась Сян Тяньцзун. Она покрутила шеей в разные стороны, завершив за Ша Фумина эту волнующую ласку.
В баре чуть поодаль слева в углу сидел очень высокий старшеклассник, центральный нападающий баскетбольной команды четырнадцатой школы, а к его груди прижималась яркая миниатюрная девица. Этого Ша Фумин не мог знать. Ещё четыре дня назад это место на груди центрального нападающего принадлежало Сян Тяньцзун, но теперь оно было захвачено какой-то бесстыдницей. Сердце Сян Тяньцзун обливалось кровью, она не могла просто так проиграть, надо было что-то придумывать. И пока она «что-то придумывала», ей подвернулся Ша Фумин, и Сян Тяньцзун, долго не думая, схватила его за руку. Ей обязательно нужно было появиться перед центральным нападающим в компании какого-нибудь парня.
Пока Сян Тяньцзун «слушала» Ша Фумина, она ни на секунду не сводила глаз с левого угла, постоянно наблюдая за парочкой «бесстыдников». Центральный нападающий тем временем глядел в окно, а глаза Сян Тяньцзун смотрели с вызовом, как и глаза яркой «малявки». Вызов был довольно забавный, девушки отнюдь не метали взорами громы и молнии, напротив, излучали счастье и нежность. Это было соревнование, их личная олимпиада. Они мерялись, чей взгляд более нежный, легкомысленный, кокетливый, одним словом, соревновались, кто из них веселее и счастливее. Победила «малявка», у которой взгляд вышел более очаровательным, а поза более соблазнительной, а от неё самой веяло «туманами над холодной водой».[29] Как могла Сян Тяньцзун проиграть ей? Сян Тяньцзун перестала смотреть на эту кокетку, перевела взгляд и уставилась на Ша Фумина. Взгляд её всё более подёргивался поволокой, практически до стадии помешательства. Она испытывала полное, не знающее преград, удовлетворение. А ну-ка попробуй изобразить такое, мала ещё! Съела? А глаза у тебя так и сверкают из-за контактных линз! Что, думаешь, я не в курсе?
Ша Фумин не видел, но это не значило, что он не осознавал, что чувствуют другие люди. Он очень даже осознавал. Вот только кое-чего он всё-таки не знал, а именно тайну левого угла. Счастье же пришло, застигло врасплох!
— Хорошо прогуливать уроки?
— Хорошо.
— Тебе весело?
Ша Фумин пошевелил губами, сразу даже не найдя подходящих слов. Шестнадцатилетнему подростку трудно было описать свои переживания. В мозгу Ша Фумина всё смешалось, но не окончательно затуманилось. Он всё так же помнил танские стихи и процитировал одну строку:
— О чувствах этих не раз придётся мне вспоминать![30]
Он тяжело вздохнул, и остался чрезвычайно доволен своим ответом.
Сян Тяньцзун прижалась к его груди со словами:
— Я хотела бы так сидеть. Всю жизнь.
Ша Фумин сунул в рот кубик льда. Во рту всё плавилось, а кубик льда пылал.
Ша Фумин так и не узнал, откуда пришла его любовь и куда она потом делась. Эта любовь в баре продлилась не «всю жизнь», нет, его жалкая «коротенькая любовь» продлилась лишь два с лишним часа. А потом исчезла. Совсем исчезла. Два с лишним часа — краткий миг. Два с лишним часа — целая вечность. Почему можно назвать два с лишним часа «вечностью», Ша Фумин впоследствии испытал на себе. Любовь исчезла без следа — о ней пришлось лишь «не раз вспоминать», как в том стихотворении. Ша Фумину остались только воспоминания и сны. Во снах Ша Фумина присутствовали всегда две вещи — рука и лёд. Во снах она обвивалась, ласкала, говорила сладкие слова кристально чистым голоском, а потом внезапно превращалась в лёд. Лёд — штука упрямая, какая бы ни была во сне температура, лёд оставался льдом, он дрейфовал в воспоминаниях Ша Фумина и за все эти годы так и не растаял. Ша Фумина всегда тревожило то, что льдины имели форму руки со сросшимися пальцами. Как Ша Фумин не пытался, но не мог ухватиться. По поверхности воды плавали руки, холодные, твёрдые, гигантские.
«Коротенькая любовь», длившаяся два с лишним часа, оказала на Ша Фумина колоссальное влияние. Его страстно влекли глаза — нормальные зрячие глаза. Насчёт второй половины и супруги у Ша Фумина сформировалось жёсткое требование — обязательно надо жениться на зрячей. Только зрячая поможет ему стать частью общества, частью того самого «мэйнстрима».
В итоге Ша Фумин всё откладывал с женитьбой. «Зрение» и «мэйнстрим» — два ключевых слова, загородивших Ша Фумина. Они стали не просто требованием к потенциальной невесте, а прямо-таки верой. Люди всегда так: обретая в один прекрасный день веру, решительно и энергично начинают тратить время впустую.
Обычно слепые надеются найти себе партнёра со зрением лучше, чем у них самих. Это продиктовано реальной необходимостью, но с примесью тщеславия, особенно у женской половины. Им нужно обойти друг дружку. Если тебе удастся однажды найти нормального зрячего парня, то тебя ждёт слава и дополнительные поздравления.
Ша Фумином двигало не тщеславие, он просто придерживался своей веры. Если не найдётся зрячей девушки, то лучше уж он никогда не влюбится и не женится. Но перед лицом «красоты» его вера пошатнулась. Вера вообще такая фальшивая штука — иногда она может развалиться от одного движения души.