наконец, однажды женятся. Вплоть до самой церемонии они не верят, что это произошло, и снова ссорятся. Их мирят, но гости уходят со свадьбы с неприятным осадком, морально готовясь к разводу. Как ни странно, брак не распадается! В результате уже и золотая свадьба. Всю жизнь прожили, всю жизнь проссорились. Соседи недовольны, что они вечно докучают, но им-то всё равно! Чем дальше жуёшь, тем ярче вкус. Они и не подозревают, что их в жизни большинство, как лотков с шашлыками вдоль дороги. Они всю жизнь недовольны, но не могут расстаться. У них так и не получается толком отпраздновать свадьбу, но когда наступает пора последнего кусочка и жизнь уже на излёте, приходит горькое сожаление. В ночной тишине твердят друг другу: «Почему я тогда не был(а) с тобой чуть поласковее?», «Дай ещё шашлычка!» На самом деле им хочется начать всё сначала, но снова получится то же самое, и жизнь всегда будет представлять такую милую сцену.
Самая интересная свадьба — свадьба велосипедов. Оба колеса такие глупые! Дурак женится на дурочке или дурочка выходит замуж за дурака. И хотя невеста с женихом ровня, но, по сути, они не равны — кто-то один всегда впереди, а другой позади, или один ближе к центру, а другой дальше. Даже когда дело доходит до свадьбы, один всё равно рвётся вперёд, а второй догоняет. Между ними всегда дистанция. Тот, что сзади, всегда поддерживает темп, всегда догоняет, как ниточка с иголочкой. Если внимательно посмотреть и подумать, то всё не так, как кажется. Крутой именно тот, что сзади. Он постоянно подталкивает вперёд. А первый всего лишь марионетка. Но поскольку он охотно признаёт, что тот, который сзади, хорошо к нему относится, то мирится с этим. Такие свадьбы определяют внешний вид проспектов — кругом одни велосипедные колёса, друг за дружкой, каждому колесу по паре. Иногда такие пары расходятся — чаще всего заднее колесо хочет прорваться вперёд, и тогда проблем не миновать. Ведь если заднее крутится слишком сильно, это приведёт к катастрофе.
Если сравнивать, то Цзинь Янь больше нравилась арахисовая свадьба. В большинстве случаев в каждом стручке два орешка, они соседи, живут совсем близко друг от дружки, но каждый сам по себе и не хочет общаться. Как так можно? Цзинь Янь очищала орешки от скорлупы. Золотой отрок и Яшмовая дева[43]… Почему вы сдерживаете чувства? Цзинь Янь помогала им соединиться. В своей ладони она устраивала маленькую тайную свадебку. Они действительно подходят друг другу — условия у молодых почти одинаковые. Просто смущаются. Цзинь Янь прямиком направляла орешки в комнату для новобрачных, сама снимала с них одежду. Молодые оставались голенькие-голенькие — очень чувственно! Сразу видно, друг от друга без ума. Их любовь — словно весна, воцарившаяся на всей земле.
Цзинь Янь как-то раз привлекла и Тайлая. Она взяла его ладонь и положила туда «молодых», а Тайлай возьми да и скажи:
— Кушай сама!
Идиот. Идиот. И-ди-от!
Конечно, если поразмыслить, то нельзя же заботиться только о чужих свадьбах, надо подумать и о своей. Но разве ж она думала? Она мешкала, сравнивала, взвешивала. Что лучше — свадьба на китайский манер или западный? Никак не решить… Но если не решить, то она-то тут при чём? Цзинь Янь приходила в ярость! Ей хотелось обе. Кто сказал, что молодые могут жениться только раз? Это же не основной государственный принцип. Цзинь Янь решила, что сначала хочет «выдать себя замуж» в свадебном платье, а потом чтоб Тайлай «брал её замуж» при свете множества восковых свечей. Что нужно для двух свадеб? Правильно, деньги! Цзинь Янь не жалко было потратиться. По-китайски в словосочетании «тратить деньги» тот же иероглиф, что и для слова «цветок». Смысл понятен. Деньги — это почки, это набухшие бутоны. Стоит их «потратить», и тогда каждая купюра с треском развернётся. «Стоит ночью весенней ветру подуть, и на множестве грушевых деревьев распускаются цветы».[44]
Глава двенадцатаяГао Вэй
Ду Хун не смела и поверить, что так быстро смогла закрепиться в массажном салоне. К счастью, Ду Хун знала свои достоинства и недостатки и понимала, что её мастерство пока не могло привлечь большое количество постоянных клиентов. На самом деле, ключевая проблема была давно уже понятна: Ду Хун пользуется своей «внешностью» ради выгоды. Когда Ду Хун впервые «вышла в свет», она ещё не могла в полной мере осознать всю важность внешности для девушки, но сейчас она поняла, что внешность — ещё и производительная сила.
С внешностью напрямую был связан и тот факт, что все постоянные клиенты Ду Хун были исключительно мужского пола. Возрастная категория между тридцатью пятью и сорока пятью годами. Ду Хун своей привлекательностью была довольна, горда, но это ощущение было в новинку. Новое ощущение приносило удовольствие. Если бы не случай, она так всю жизнь и прожила бы в неведении. Ду Хун знала, что она «хорошенькая», но не догадывалась, что она «красавица». «Хорошенькая» и «красавица» — два совершенно разных понятия, за которыми скрыта совершенно разная суть. На самом деле это и являлось поводом для гордости Ду Хун, но тут она обнаружила одно обстоятельство: молодые, неженатые мужчины редко приходили к ней на массаж, из-за чего она чувствовала невыразимое одиночество. Правда, Ду Хун нашла для себя убедительную причину: у молодых мужчин со здоровьем всё отлично, обычно такие и не ходят в массажный салон, ну… почти. В конце концов, ведь это вовсе не потому, что Ду Хун недостаточно привлекательна для них. Просто она вообще лишена шанса общаться с ними. А если бы они пришли? Что было бы тогда? Тоже сложно сказать…
Хорошо знать о собственной красоте, но не всегда. Ду Хун почувствовала, что потихоньку всё больше и больше углубляется в размышления. Девушки всегда так: все проблемы начинаются после осознания собственной привлекательности. На самом деле Ду Хун немного жалела, что в курсе того, как выглядит.
Дела шли хорошо, общаться приходилось со многими людьми, причём разными. Человек — существо странное, каких только людей не бывает. И почему эта разница так велика? Можно сказать, каждый человек неповторим. Ду Хун хоть и не видела этих мужчин, но всё-таки делала им массаж, разговаривала с ними, так что отчётливо ощущала различия. Некоторые толстые — некоторые худые, некоторые накачанные — некоторые хилые, некоторые интеллигентные — некоторые невоспитанные, некоторые смешливые — некоторые молчаливые, от некоторых пахло алкоголем — от некоторых — табаком. Но, несмотря на всю разницу, между ними была одна общая черта — у каждого из них был мобильный телефон, благодаря которому появлялась и ещё одна общая черта — во всех телефонах хранились «байки». Первая «байка», которую услышала Ду Хун, была такая. В одной деревне муж отправился на работу, и к жене тут же прибежал любовник. Они ещё не успели приступить к делу, как муж вернулся, оказалось, что он забыл взять мотыгу. Жена не растерялась, велела любовнику залезть в холщовый мешок и спрятала его за дверью. Муж взвалил на плечо мотыгу и собирался уже было уйти, но, подойдя к двери, заметил набитый чем-то мешок. Он пнул мешок, приговаривая: «Ой, а что в мешке-то?» А любовник из мешка благим матом заорал: «Кукуруза!»
Это была первая услышанная «байка», смешная до жути! Потом она послушала ещё несколько подряд, но «байки» стали посложнее. Не каждая из «баек» была такой же простенькой, как анекдот про кукурузу. Ду Хун по молодости не понимала смысл многих баек. А раз не понимала, то приходилось спрашивать. Она глупо таращилась на гостя и непременно хотела спросить, в чём же соль байки. Но стоило задать вопрос, как до неё доходило без объяснений, а как только доходило, она готова была провалиться сквозь землю, чувствуя, будто соприкоснулась с чем-то гнусным, гадким, низким. Кровь приливала к лицу. Ду Хун ужасно расстраивалась, словно сама вывалялась в грязи. Однако байкам не было конца и края, и в итоге Ду Хун привыкла — нельзя же постоянно затыкать клиентам рот. Ду Хун быстро раскусила такой тип мужчин: они чрезвычайно увлекались рассказыванием анекдотам девушкам, и чем дальше, тем больше распалялись, словно все эти истории сами выдумали. Ду Хун таких не любила, притворялась, что не слышит, а если и слышит, то не понимает. Но как бы то ни было, она понимала, а тогда нестерпимо тянуло рассмеяться. Смеяться Ду Хун не хотелось, но смех тяжело сдержать, так что приходилось смеяться, а потом она чувствовала себя так, словно мух поела.
Поскольку у всех были мобильники, а в каждом из мобильников хранились байки, то Ду Хун узнала, что весь мир — мобильник, а настоящий облик жизни — это байка.
Все байки обладали одной общей чертой — сальностью. Ду Хун, разумеется, знала слово «сальный» — это противоположность постному. Сало скрывает за собой мясо, плоть, и неразрывно с ним связано. «Сального» Ду Хун на самом деле боялась, ощущая страшную неловкость. Слушая сальности долгое время, Ду Хун в общих чертах поняла, что представляет собой этот мир, можно даже сказать, дала ему оценку: мир, в котором она живёт, — сплошная сальность. И то, чем она восхищалась, то, что носило гордое звание «общество», — тоже сальность. Все мужчины сальные, и женщины не лучше. Мужчины и женщины ни минуты не сидят без дела, постоянно заняты. Мир полон случек и совокуплений, помешательства и безумия, без всяких преград. Ду Хун даже немного обрадовалась. Хорошо, что она слепая, а то не знала бы куда глаза девать. Люди постоянно ублажают свою плоть, их плоть «играет».
Ду Хун помнила, как уехала из дома в первый раз. В тот момент она действительно испытывала ужас, беспокоилась, что не сможет закрепиться в этом обществе, но нужно признать, что одновременно с ужасом в её сердце жило и ещё одно чувство — надежда. Она с нетерпением ждала незнакомых людей, незнакомые события, новую жизнь. В то время Ду Хун всё делала с надеждой, что этот мир признает, примет её, чтобы потом слиться с ней воедино. Жизнь имела смысл, и на это были нацелены все мечты Ду Хун. Но сейчас вездесущие мобильники и вездесущие байки показали подлинную карти