Чжан Цзунци сделал страшное лицо и заорал:
— Вы слышали или нет? Сколько можно, а? Вы уважаете общественный порядок? Ну-ка быстро, все разошлись по своим комнатам!
Тётушка Цзинь не осмеливалась пошевелиться. Она посмотрела на Чжан Цзунци — у него потемнело лицо, затем посмотрела на Ша Фумина — то же самое. Тётушка Цзинь обернулась и неожиданно встретилась взглядом с Гао Вэй. Глаза Гао Вэй медленно закрылись, а потом снова открылись и уставились на тётушку Цзинь. Среди множества незрячих глаз встретились две пары здоровых. В них читались самоуверенность, вызов, но, разумеется, и сомнение. К счастью, две пары глаз в одном вопросе достигли-таки взаимопонимания, и на пороге своих комнат глаза, отрываясь друг от друга, оставили друг другу тайную весточку: что ж, поживём — увидим…
Глава четырнадцатаяЧжан Игуан
Подсчёт кусков баранины изменил массажный салон, в нём воцарилась нерадостная и безмолвная атмосфера, в которой улавливалось напряжение. Все ощутили, что в салоне, возможно, скоро что-то произойдёт, но ничего так и не происходило. Это не означало, что опасность миновала, напротив, что-то произойдёт обязательно, просто пока ещё не время. Поэтому каждый из сотрудников ждал, «посматривая» по сторонам незрячими глазами. Обстановка в массажном салоне реально изменилась. Самым ярким признаком стало то, что оба директора внезапно стали очень обходительными со всеми сотрудниками. Питание стало заметно лучше. Если сравнивать, то Чжан Цзунци стал заметно больше говорить, причём помимо пустой болтовни в речи появились фактически и элементы «администрирования». Дурное предзнаменование. Этот признак говорил в пользу скрытого факта — между двумя директорами произошла серьёзная размолвка. Каждый формирует свой фронт и борется за общественные силы.
Борьба за общественные силы всегда страшное дело, поскольку в определённый момент общественность может превратиться в бомбу, и если она «бабахнет», то часть людей устоит, а часть попадает.
В этой ситуации сложнее всего рядовым сотрудникам. Ты должен встать в строй и решить, «с Ша» ты или «с Чжаном», третьего пути не дано. Выбирать, к кому примкнуть, самое трудное, ведь кто знает, какой из отрядов выживет? Разумеется, поражения не стоит так уж бояться — всегда можно уйти. Но какой слепой захочет по собственной воле уйти? Хлопотно. Стоит свернуть свой матрас валиком, похожим на кальмара, как под ногами внезапно появляется несметное количество дорог, которые тебе снова придётся пройти одну за другой.
В такой напряжённой атмосфере совершенно внезапно Чжан Игуан проникся к Сяо Ма. Только появлялась свободная минутка, как Чжан Игуан ощупью добирался до Сяо Ма и по-дружески обнимал его за шею. Сяо Ма понял превратно: раньше Сяо Ма не общался с Чжан Игуаном, а сейчас, когда надо быть начеку, чего это он подкатывает? Сяо Ма решил, что Чжан Игуана подослал кто-то из директоров, либо Ша, либо Чжан. Сяо Ма давно уже принял решение, что не станет присоединяться ни к одному из отрядов. Он не хотел быть ни на чьей стороне. Стоило Чжан Игуану приобнять его за шею, как Сяо Ма решительно вырывался. Ему не нравились руки Чжан Игуана, не нравился запах, исходивший от его подмышки, сильный и состоящий из множества компонентов.
«Куда же ты убегаешь-то? — думал Чжан Игуан. — У меня к тебе важный разговор, для твоего же блага!»
Для человека с приобретённой слепотой Чжан Игуан был не совсем обычным. Люди с приобретённой слепотой по большей части чрезвычайно нервные, а успокаиваются только тогда, когда впали в отчаяние, поэтому у окружающих создаётся впечатление, что они живут на пределе физических и духовных сил. А Чжан Игуан таким не был. Он выжил при взрыве газовой смеси. Тот взрыв унёс жизни ста тринадцати его друзей. Сто тринадцать человек штабелями заполнили целую комнату. А Чжан Игуан выжил. Он сотворил чудо. Разумеется, заплатить пришлось глазами. Однако выжившему Чжан Игуану не слишком-то мешали его «глаза» — чёрными глазами он пристально смотрел в собственную душу, которую переполняли безбрежная радость и, разумеется, такой же безбрежный ужас.
Ужас Чжан Игуана был запоздалым страхом. Запоздалые страхи всегда мучительны, куда мучительнее, чем потерять глаза. В этом смысле утрата зрения отодвинулась на второй план. Поскольку Чжан Игуан не видел теперь света, то ему долгое время казалось, что он под землёй, в шахте. Он крепко сжимал трость, а в минуты, когда ужас подступал, садился на табуретку и начинал тростью тыкать вверх. Этого хватало, чтобы понять, что над головой потолок, и это не шахта.
Ужас — это змея. Эта змея не кусает людей, а лишь обвивается вокруг. Она чуть что ползёт Чжан Игуану на грудь, обвивается вокруг его сердца, а потом сжимается. Больше всего Чжан Игуан боялся, когда змея сжималась — он тут же начинал задыхаться. Но сжиматься-то она сжималась, и ясно одно — сердце Чжан Игуана сокращалось тоже. В этом плане ужас хорош. Ох, как хорош! Раз уж выжить означает испытывать ужас, то и у ужаса непременно есть ощущение того, что ты жив. Парень, ты жив! Поблагодари богов, ты отвоевал себе жизнь, ты всех провёл.
Всегда, когда выгадаешь, есть повод радоваться, особенно если речь идёт о жизни. Он сейчас должен был быть мёртв, и вся его ответственность закончилась бы. Но его жена не стала вдовой, у его родителей по-прежнему есть сын, а у детей — отец. О чём это говорит? О том, что вся его семья очень и очень выгадала. Что значит «выживший»? По сути, ему необыкновенно повезло — этот мир с ним уже не связан, он «мертвец», он живой «труп», еле заметный парящий «призрак», отныне и впредь он может каждый день жить только для себя. Он свободен!
Чжан Игуан провёл дома полгода, а через полгода решил уехать. Дома что за свобода? Ни полноты тебе, ни радости. А ему как-никак всего тридцать пять. Если считать за продолжительность жизни семьдесят лет, то его жизнь только-только перевалила за середину, и впереди ещё тридцать пять прекрасных лет. Нельзя же тридцать пять прекрасных лет растратить дома! Он и так ради своей семьи сделал всё, что мог, даже компенсацию за утрату зрения отдал им. Но теперь, будучи живым «трупом», он не должен больше приносить ничего в жертву ради семьи. Он новорождённый и должен благоденствовать в этом тёмном мире.
Чжан Игуан приехал в Сюйчжоу и выучился китайскому традиционному массажу туйна. Вообще-то массаж делать несложно, главное, чтоб сила была. Но по сравнению с тяжёлым физическим трудом в шахте в течение шестнадцати лет — просто ерунда. Безопасно, надёжно, ещё и поболтать и посмеяться можно. Чжан Игуан не мог нарадоваться своему выбору. Через год Чжан Игуан успешно завершил глобальный переворот в собственной жизни, превратившись из шахтёра-инвалида в полноценного массажиста. Разумеется, если думать о заработках, то нужно было иметь квалификационный сертификат. Но это не сложно. Ста тринадцати друзьям вместе погибнуть сложно? Да. Очень даже сложно, и такое сложное дело шахте сделать удалось. Разве же трудно будет раздобыть один-единственный сертификат? Чжан Игуану понадобилось всего-навсего четыреста юаней, пачка сигарет «Секвойя» — и проблема с сертификатом уладилась. Справивший себе сертификат, Чжан Игуан вышел на проспект, в пачке оставалась последняя сигарета. Он закурил, закашлялся и внезапно подумал, что это хорошие сигареты, «кинг сайз», то есть королевский размер. Наверняка их курили все императоры всех династий на протяжении истории, недаром же они так называются? Он выкурил эту последнюю сигарету, выкурил, чувствуя себя императором, вкус у сигареты оказался, по правде говоря, неважнецкий, но как бы там ни было, Чжан Игуан всё равно стал императором. Стать императором так просто? Да, вот так вот просто!
Чжан Игуан скомкал пустую пачку и выкинул на улице. Он купил билет на поезд и уехал в Нанкин. Это древняя столица, золотое дно. В поезде он потирал руки от нетерпения, все десять пальцев горели огнём. Чжан Игуан почувствовал, что пальцы давно уже грезили о той жизни, к которой он стремился.
В Нанкине Чжан Игуан, получив зарплату за первый месяц, ощупью нашёл «парикмахерскую».[51] Он хотел стать императором. Хотел на заработанные деньги найти «свою» женщину. Какая понравится — ту и выбрать. Чжан Игуан сразу же раз и навсегда полюбил проституток. Но для него девушки не были обычными проститутками — он «перебирал таблички с именами наложниц»:
— Моя фаворитка! Моя фаворитка!
Девушки смеялись. Даже те, что снаружи, смеялись. Девушки никак не ожидали, что этот слепой парень окажется таким забавным. Возомнил себя императором. Ты слышала, что он говорит, оплачивая счёт? Чжан Игуан говорил:
— Жалую!
Чжан Игуан частенько наведывался в «парикмахерскую» и уже после трёх-четырёх походов ощутил, что в его душе произошли довольно сильные изменения: он прекратил «скучать», прекратил «томиться», стал куда оживлённее и веселее, чем когда работал в шахте. Чжан Игуан помнил, как тоскливы были времена, пока он работал на шахте, как всем сердцем стремился «туда». Стремиться-то стремился, а ни разу не сходил, пожалел денег. Это же надо потратиться! А у него дома двое недееспособных родителей и двое детей, которым надо учиться. Оставалось лишь сдерживаться. Если сдерживался долго, то по ночам постоянно «стрелял вхолостую» — наступало непроизвольное семяизвержение. Чжан Игуан стыдился. Друзья, глядя на перепачканные простыни, смеялись над ним и дали ему очень язвительное прозвище «Ракета, „земля-воздух“», сокращённо «Земля-воздух». Сейчас, оглядываясь назад, можно сказать, что это прозвище «Земля-воздух» было совершенно лишено смысла — он был всего лишь свиньёй. Для жены он был кастрированным хряком, боровом, а для начальника шахты — некастрированным. Когда грянул настоящий холостой выстрел, его продали вместе с потрохами, разве так называемая «компенсация» — это не цена за груду мяса?
К счастью, Чжан Игуан ослеп. Пока с глазами всё было в порядке, он ничего не видел, но стоило ослепнуть, как этот простой деревенский парень всё разобрал, как следует. Разве он «Земля-воздух»? Вообще-то он император!