Ша Фумин держал руку Ду Хун в своей ладони, но до этого не осмеливался посмотреть, что с ней, а сейчас осторожно погладил, и волосы на его макушке встали дыбом. Боже! Неудивительно, что Цзи Тинтин без остановки взывала к небесам. Оказывается, Ду Хун сломала большой палец.
Что такое большой палец правой руки для массажиста? Понятно без слов. У человека всего две руки, и если ты не левша, то левая рука выполняет вспомогательную функцию. А где точка приложения силы у правой руки? Правильно, в большом пальце. Все основные массажные техники требуют силу большого пальца. Если большой палец сломан, даже если врачи поставят спицу и срастят его, всё равно, считай, для массажиста правая рука потеряна. Слепые и так инвалиды, а Ду Хун теперь инвалид в квадрате. Рука — это не только лёд, это ещё сталь и железо.
У Ша Фумина в мозгу тотчас всплыло одно слово — «калека». Несколько лет назад в Китае не было слова «инвалид», и люди тогда называли инвалидов калеками, в итоге это слово стало для них самым табуированным, самым неприятным. Впоследствии общество сделало им огромную уступку, начав, наконец, называть калек инвалидами. Вот такой вот подарок от общества недееспособным людям. Языковой подарок в виде одного слова. Слепцы в восторге! Но, Ду Хун, любимая моя Ду Хун, ты больше не инвалид, ты калека. Ша Фумин поднял голову и, сидя в такси, «посмотрел» на небо. Он увидел звёздное небо. Звёздным небом был непроницаемый стальной лист, издававший неприятный запах.
Ду Хун ещё очень молода, она «маленькая». Как ей жить в будущем? Обеспечивать себя она уже не сможет. Всё, что у неё останется, — это время. В будущем у неё будет много-много времени, просто завались. Время — такая штука, в определённый момент у него лютая наружность, как у нечистой силы. Нечисть с торчащими клыками обступит эту юную красавицу со всех сторон. Кроме как быть изрешечённой множеством ран, другого выбора у неё не останется.
Но ведь время надо «проводить», Ду Хун, а как ты будешь его «проводить»?
Ша Фумин почувствовал жар под ложечкой, он опустил голову и сказал:
— Ду Хун, выходи за меня!
Ду Хун вытянулась всем телом и медленно высвободилась из объятий Ша Фумина. Она спросила:
— Господин начальник, как вы можете в такой момент произносить подобные слова?
Настал черёд Ша Фумина. Его тело тоже выпрямилось. И правда, как ты можешь в «такой момент» произносить «подобные слова»?
Ша Фумин снова заключил девушку в свои объятия и крепко прижал к себе:
— Ду Хун, клянусь тебе, я больше не заикнусь об этом.
Всё тело Ша Фумина умерло, лишь желудок продолжал жить бурной жизнью. Жить и болеть.
Ду Хун видела сон. На больничной кровати она постоянно видела один и тот же сон. Всё действие разворачивалось вокруг пианино. Музыка незнакомая, очень странная, словно воспоминания о былой обиде. Размах регистра поражал воображение, аппликатура была сложной и запутанной. Ду Хун играла. Странная мелодия вытекала с кончиков её пальцев. Каждый палец изливал чувства, пальцы были мягкими и податливыми. Ду Хун чувствовала в пальцах живость, они порхали сами по себе, словно океанские волны.
В этот момент Ду Хун поднимала обе руки. На самом деле она не играла, а дирижировала. Она дирижировала хором, в котором четыре голоса: сопрано, меццо-сопрано, тенор и бас. Особенно ей нравился бас — бас обладает особой проникновенностью, это фон для всех прочих звуков, бас звучит фоном, растягивается до непостижимой глубины.
Сон Ду Хун приближается к развязке. Происходит нечто страшное. Ду Хун дирижирует обеими руками, но мелодия звучит издалека и никак не смолкает. Ду Хун волнуется, она пытается нащупать клавиатуру и пугается. Она вовсе не играет на пианино. Пианино играет само по себе. То одна клавиша нажимается, то другая. Словно ими управляют руки призрака.
От прикосновения к клавиатуре Ду Хун просыпается, вся в холодном поту, а пианино продолжает играть без остановки.
Цзи Тинтин не уехала, она всё-таки осталась. Почему не уехала, она не сказала, а остальным неудобно было спрашивать. Ду Хун дважды подгоняла её: уезжай, прошу тебя! Цзи Тинтин ничего не отвечала и молча ухаживала за Ду Хун. В сердце Цзи Тинтин возникла лишь одна логическая цепочка: если бы не свадьба, то она бы не уехала, если бы она не надумала уезжать, то Ду Хун не стала бы её ждать, а если бы Ду Хун не стала её ждать, то с ней не случилось бы несчастье. Сейчас, когда Ду Хун в таком состоянии, если она уедет, то как с этим жить? Единственное, что оставалось делать Цзи Тинтин, — это заниматься самобичеванием, она даже подумывала о смерти.
Разве могла Цзи Тинтин не понимать, что Ду Хун вовсе не хотела, чтобы она себя винила, а хотела, чтобы она побыстрее поехала домой и устроила свадьбу? С другой стороны, если Цзи Тинтин ни с того ни с сего вдруг останется, то это на самом деле будет мучительно для Ду Хун. Чем дольше она здесь пробудет, тем сильнее будут мучения Ду Хун. Уезжать или не уезжать? Цзи Тинтин сходила с ума. Она постоянно тихонько сидела на краешке постели Ду Хун, держа её за руку. Иногда она легонько сжимала руку Ду Хун, но большую часть времени просто держала, так что у обеих устали пальцы. Одному богу известно, насколько похожи были в этот момент мысли обеих девушек: каждой хотелось сделать, как лучше для другой, но не получалось найти подходящего пути или способа. И сказать не получалось — как не скажешь, всё не так. Так прошло два или три дня, и тогда Ду Хун, чтобы вынудить Цзи Тинтин уехать, перестала с ней общаться. Даже пальцем не разрешала до себя дотронуться. Две лучшие подруги зашли в странный тупик. Жаль, что нельзя было вытащить из груди сердца и, окровавленные, показать их друг другу.
В итоге к отъезду Цзи Тинтин решительно приложила руку Цзинь Янь. Цзинь Янь приехала в больницу и обнаружила, что Ду Хун и Цзи Тинтин не разговаривают. Цзи Тинтин лебезит перед Ду Хун, а та не обращает на неё внимания. Изо рта у Цзи Тинтин пахло тошнотворно. У Цзинь Янь засосало под ложечкой, но она не могла ничего сделать, не могла ничего сказать — оставалось только одной рукой держать за руку Цзи Тинтин, а второй Ду Хун. В левую руку ей вцепилась Цзи Тинтин, а правую крепко сжимала Ду Хун. Это были две потерявших надежду руки, и сама Цзинь Янь в тот момент испытала отчаяние.
Поскольку они давно уже дружили, то Цзинь Янь понимала чувства и Цзи Тинтин, и Ду Хун. Обеим пришлось несладко, но так продолжаться не может. Тогда Цзинь Янь учинила самоуправство. Пригодилось её природное умение брать на себя всю ответственность. Цзинь Янь ничего не сказала, вернувшись в массажный салон, получила у Ша Фумина расчёт и попросила Гао Вэй купить билет на поезд, а Сюй Тайлаю велела вместо Цзи Тинтин собрать все её вещи. На следующий день утром Цзинь Янь вызвала такси, и вместе с Тайлаем они поехали в больницу. Она обманом выманила Цзи Тинтин из палаты и вместе с Тайлаем силком усадила её в такси, после чего так же силой посадила на поезд. Пара пустяков, и Цзи Тинтин уже едет домой. Затем Цзинь Янь вернулась в больницу, вынула мобильник и набрала номер Цзи Тинтин, но ничего не сказала, а передала трубку Ду Хун. Ду Хун сначала не поняла и с сомнением взяла телефон, но услышала на том конце провода крик Цзи Тинтин:
— Сестрёнка!
А потом она услышала стук колёс поезда. Ду Хун сразу же поняла. Всё поняла! А как только поняла, так заорала в трубку:
— Сестрёнка!
От этого крика стало плохо обеим, они замолчали, в трубке повисла тишина, лишь слышен был стук колёс. Тук-тук, тук-тук. Поезд мчался в неизведанную даль, всё дальше и дальше. По мере того как увеличивалось расстояние между ними, усиливалось и ощущение пустоты в сердце Ду Хун. Она не могла удержаться, закрыла телефон и прильнула к груди Цзинь Янь со словами:
— Сестрица Цзинь Янь, обними меня! Обними меня!
Глава двадцатаяШа Фумин, доктор Ван и Сяо Кун
Сяо Ма ушёл, Цзи Тинтин ушла, Ду Хун в больнице. В массажном салоне разом стало меньше на трёх сотрудников, он заметно опустел. Оказывается, «пустота» — это нечто вполне конкретное, каждый может безошибочно почувствовать её, одно слово — пустота.
Потихоньку все успокоились. Ша Фумин пригласил мастера, чтобы установить в комнате отдыха у двери ограничитель хода на магните. Сейчас стоило кому-то открыть дверь до упора, то ограничитель хода сразу издавал громкий звук. Этот щелчок означал, что дверь упёрлась в стену, то есть можно быть спокойным.
Звук, призывавший к спокойствию, оказался коварным. Он постоянно намекал на кое-что, а именно на большой палец Ду Хун. Намекал каждый раз, и в итоге, наоборот, все тревожились.
Мысли всех были заняты большим пальцем. Большим пальцем Ду Хун. Раздвоившимся вследствие удара. Раздвоившийся палец заслонил собой всё остальное, прочно обосновавшись в умах каждого из сотрудников салона. Теперь все были исключительно осторожны, боялись любых резких движений. В итоге атмосфера в салоне царила безрадостная.
Ша Фумин стал вести себя иначе, чем раньше, то и дело подходил ко входу в комнату отдыха и стоял там. Он потратил очень много времени, развлекаясь с дверью. Он опирался на дверь, снова и снова тянул дверь на себя, чтобы оторвать её от магнитного ограничителя хода, потом толкал, чтобы она закрылась, снова тянул, снова толкал. В безрадостном салоне постоянно слышны были щелчки магнитного ограничителя. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Щёлк.
Ша Фумин со своим щёлканьем всех достал, но никто не осмеливался ему это сказать, в основном все его жалели. Ша Фумин тайно влюблён в Ду Хун — это перестало быть секретом. Он наверняка очень сожалел о случившемся, поскольку ему давно говорили, что надо установить на двери в комнату отдыха ограничитель хода, он всегда обещал, но в итоге забывал. В каком-то смысле он непосредственный виновник происшествия. Его никто не призывал к ответственности, но это не значит, что он сам не считал себя виноватым. Он мог лишь раз за разом открывать дверь, снимая её с магнитн