я и улыбающаяся среди леса других рук. Ша Фумин видел, что она улыбается. Улыбки трепетали и цеплялись одна за другую. Раз, два, три, четыре. Да, всего четыре. Они расползались во всех направлениях, украшая каждый уголок. Ша Фумин тихонько вздохнул с облегчением, всем телом ощущая невыразимую лёгкость. Словно пёрышко на ветру. Он ощутил лёгкость даже в костях. Словно вешние воды, текущие на восток.[57]
Давно такого не было. Очень давно. Ша Фумин по-прежнему хлопал глазами, что было сил изображая, будто его это всё не касается. Замечательное чувство — он радуется, а вроде как и не при делах, чествуют-то другие! Как ни крути, а он был благодарен Ду Хун. Благодаря несчастному случаю, который с ней произошёл, массажный салон ожил и стал, как раньше. Вот только цену Ду Хун пришлось заплатить слишком высокую. Лучше бы он был на её месте.
Если бы он сломал большой палец… Если бы он сломал большой палец, то из больницы бы его встречал Чжан Цзунци? Возможно. Очень даже может быть. На его месте Ша Фумин так бы и поступил. Он понимал, что их связывает, — неизвестно, смогли бы они пройти испытание богатством и почестями, но совершенно точно разделили бы невзгоды. Вероятно, им просто надо поговорить. Да, поговорить. Ша Фумин пошевелил губами и вдруг понял одну вещь. Для слепых рот — это не просто рот. Это не верхняя и нижняя губа, а верхнее и нижнее веко. Здесь же расположен и зрачок. На кончике языка. Внезапно Ша Фумин увидел свет, исходивший из кончика языка, слабый, мерцающий, блуждающий, но всё-таки свет. Этот свет мог озарять. Ша Фумин поднял голову, открыл рот и вдруг вздохнул. Вздох превратился в луч света, похожий на гвоздь, мощный, обладающий непоколебимой пробивной способностью.
Ша Фумин тайком вывел доктора Вана и вытащил его на крыльцо. Каждый зажёг себе сигарету, и они бесцельно слонялись перед входом в массажный салон. Доктор Ван ничего не говорил. На самом деле Ша Фумин и не надеялся, что доктор Ван что-то скажет, а раз тот молчал, то и Ша Фумин молчал. Ша Фумин в итоге не выдержал и заговорил первым:
— Лао Ван, я тут беспокоюсь. Я кое-чего не сказал им. Если я попрошу отдавать Ду Хун клиентов на массаж ног, а они не согласятся, что тогда делать? Приказать я не смогу, не посмею.
Доктор Ван усмехнулся — на ум пришла старая пословица о том, что все влюблённые глупцы. Ша Фумин не был полноценным влюблённым — он любил безответно, а безответная любовь делает людей не просто глупыми, а идиотами.
— Эх, ты, — голос его моментально обрёл серьёзность. — Ты чем дальше, тем чаще ведёшь себя, как зрячий. Мне не нравится. Ничего не надо говорить, всем и так всё ясно, в итоге всё будет именно так, как я сказал.
Пока Ша Фумин и доктор Ван слонялись возле салона, радостная атмосфера в комнате отдыха достигла своего апогея благодаря Цзинь Янь и Сяо Кун. Цзинь Янь подошла вплотную к Ду Хун, подняла обе руки и внезапно сказала громким голосом:
— Тишина! Прошу минуту внимания!
Все знали, что произойдёт дальше, и сразу затихли. В комнате отдыха тут же повисло приятное нетерпение.
Вжик! Стремительно расстегнулась молния. Звук был мелодичным, нежным, вкрадчивым, быстрым, словно песня о настоящей любви. Это Цзинь Янь открыла сумочку, сумочка всегда висела у неё на груди, и теперь Цзинь Янь открыла молнию. Она достала из сумочки толстую пачку банкнот разного размера[58] и, держа её в одной руке, второй нащупала руку Ду Хун и сунула ей деньги со словами:
— Это небольшой подарок от всех нас, ну, ты понимаешь, от чистого сердца!
Говоря эти слова, Цзинь Янь на самом деле уже растрогалась. Голос её дрожал. Все это ощутили. Каждый мог расслышать взволнованное сбивчивое дыхание. Ду Хун, сжимая толстую пачку, снова и снова ощупывала её травмированной рукой со словами:
— Спасибо всем!
Цзинь Янь ждала. Сяо Кун тоже ждала. Все присутствующие ждали. Они ждали самого волнующего момента. Нет, им не нужна была признательность Ду Хун. Не нужна. Но ведь это такая нежная и трогательная сцена, не должна была обойтись без бурного выражения чувств и объятий, без горячих слёз, брызгающих во все стороны. Так всегда происходит в книгах и фильмах, и в телевизоре тоже, в реальной жизни не может быть иначе.
Поблагодарив всех присутствующих, Ду Хун ещё раз повторила то же «спасибо всем», а напоследок сказала:
— Я действительно всем вам очень благодарна!
Голос её звучал спокойно — никакой патетики, только вежливость. Так называемого «апогея» не произошло и всё закончилось таким вот равнодушным образом. Равнодушие стало сюрпризом для всех. Действительность отличается от книг, от фильмов, телепередач и новостей в газетах. Собравшиеся не знали, как дальше должна развиваться ситуация. В этот момент равнодушие в комнате отдыха уже не было просто равнодушием, а превратилось в беспомощность.
К счастью, пришли клиенты. Всего трое. Ду Ли начала распределять массажистов. Она громким голосом выкрикивала имя массажистов, радостно сообщая, что им надо идти к клиентам. Разве мог у такой сцены мог быть финал лучше, чем тот, где всё запутывается ещё сильнее? Доктор Ван стоял на улице и, разумеется, не слышал. Ду Ли специально вышла на крыльцо и во всё горло заорала:
— Доктор Ван! Работать!
К одному клиенту пошёл доктор Ван. Ко второму — Чжан Игуан. К третьему — Цзинь Янь. В первый момент атмосфера в салоне снова вернулась в обычное русло. Ду Хун подошла к двери в комнату отдыха, оперлась на дверь и стала дёргать её туда-сюда. Ограничитель хода звучал мелодично: щёлк! И ещё раз — щёлк!
Ещё находясь в больнице, Ду Хун узнала, что на двери в комнату отдыха установили ограничитель хода на магните. У неё была горячая линия с Гао Вэй. Забавно, что Ду Хун, лёжа в больнице, знала о том, что творится в массажном салоне, лучше и подробнее, чем раньше. Гао Вэй рассказывала ей обо всём, что происходило в салоне — это всё равно, что «увидеть собственными глазами», разницы никакой. Рот Гао Вэй постоянно передавал «последние известия». «Последние известия» в исполнении Гао Вэй были всеобъемлющими, углублёнными и касались самых разных аспектов. Помимо отчётов, «последние известия» Гао Вэй включали в себя «передовицы» и «обзоры со стойки администратора». Потихоньку Ду Хун поняла мотивы Гао Вэй — все «последние известия» пронизывала центральная мысль, можно даже сказать, идеологическая линия. Идеологическая линия сводилась к одному — Гао Вэй всячески давала понять, насколько хорошо Ша Фумин относится к Ду Хун. Тогда все «передовицы» и «обзоры» становились ясны, обретали цель. Цель проста: Гао Вэй надеялась, что Ду Хун сможет отплатить добром за добро и будет «поласковее» с Ша Фумином.
Ду Хун не нужны были такие «последние известия». В душе всё смешалось, она испытывала раздражение. Но Ду Хун не могла закрыть глаза Гао Вэй, а уж тем более рот. Ду Хун готова была признать, что Ша Фумин вовсе не такой, как она думала раньше, он хороший и вовсе не похабный. Он относится к Ду Хун со всей серьёзностью, но Ду Хун его не любит. Не любит, и всё тут. Что бы Ша Фумин не делал для неё, она готова испытывать признательность, но не любовь, а это совершенно разные вещи.
В «последние известия» Гао Вэй попала какая-то суматоха, и Гао Вэй внезапно начала вещать для Ду Хун в прямом эфире. Получился масштабный и пространный репортаж в прямом эфире. Ду Хун слышала, как Гао Вэй тихо передаёт с места событий:
— Директор Ша и доктор Ван ушли. Цзинь Янь ведёт Сяо Кун в комнату отдыха. Цзинь Янь только что громко крикнула в коридоре: «Все на собрание!». Не знаю, что они там такое затеяли.
Благодаря мобильнику Гао Вэй Ду Хун слышала, как Цзинь Янь внезапно сказала:
— Мы считаем себя неравнодушными, но на самом деле мы равнодушные, и так дальше продолжаться не может!
Говорила практически одна Цзинь Янь. Говорила целых пять минут, а то и шесть. Ду Хун поняла, что так называемое «собрание» на самом деле — сбор пожертвований. Цзинь Янь агитирует собравшихся сделать для неё, Ду Хун, «хоть что-то». Непонятно, сердилась ли Цзинь Янь на себя или на других, но голос её дрожал. Она взволнованно лила слёзы. В итоге, из-за этих рыданий, её выступление звучало и благозвучно, и неприятно, попросту говоря, превратилось почти в угрозы. Каждый должен был выразить согласие. Цзинь Янь не просто произносила речь, она увещевала, она приказывала. «Бедняжка Ду Хун» теперь «такая», «что она сможет?» Она «ничего теперь не сможет»! Мы не можем «бесстрастно смотреть на это», мы не можем «оставаться в стороне». Ду Хун и не представляла, что Цзинь Янь может быть такой пылкой, была поражена её ораторскими способностями. В конце Цзинь Янь сказала: «У нас одинаковые глаза, одинаковые зрачки, что мы в итоге увидим? Нужно поступать по обстоятельствам!» Цзинь Янь не только разглагольствовала, но она и делала. Самая первая сделала. Можно сказать, преисполнившись гордости. Цзинь Янь, не обсудив с Тайлаем, внесла деньги за себя и за него. Сяо Кун прославилась своей скупостью — каждая копейка была для неё такой же круглой и чёрной, как её зрачки. Но перед лицом такого кипучего энтузиазма Сяо Кун не подкачала, доктор Ван куда-то ушёл, и она внесла деньги также «от имени доктора Вана» — за себя и за него. В комнате отдыха поднялась волна возбуждения, все растрогались до слёз.
Ду Хун сжимала трубку в руке и всё это слышала. Она дрожала. Она зажмурила глаза и крепко сжала губы, не издав ни звука, не желая, чтобы какой-то из её звуков долетел до того конца провода. Какие хорошие братья, какие хорошие сёстры! У Ду Хун сердце кровью обливалось, а внутри перекатывалась тёплая волна. «Прямой эфир» не закончился. Цзинь Янь и Сяо Кун пересчитывали наличные и параллельно обсуждали: нельзя, чтобы пошёл слушок. Не надо говорить доктору Вану, раз уж «ты уже за него внесла», тем более «не надо говорить Ша Фумину». «Их с Ду Хун дела нас не касаются».
Ду Хун закрыла телефон, сунула его под подушку и прилегла. Она разволновалась, она была тронута, но при этом нарастали тоска и отчаяние. Беспощадный факт — её жизнь кончилась. Ду Хун это понимала. Остаток своей жизни она сможет лишь полагаться на кого-то и жить в постоянной признательности. Она теперь ниже всех людей на головы, ниже как здоровых, так и слепых. Что у неё есть? А ничего нет, осталась лишь «красота». Что такое «красота»? Это как выход через ноздрю — вроде он и твой, а на самом деле тебе не принадлежит. Как вошёл, так и вышел. Неуловимый.