А что с экологической сознательностью в Китае в более ранние периоды? Многие тысячелетия китайцы вели разрушительную для окружающей среды деятельность — от массированной вырубки лесов до крупных гидроинженерных проектов (таких как каналы, ирригационные системы и плотины), террасирования крутых склонов и разработки технологий, которые позволяли сообществам все в большей степени менять свое окружение. Но на протяжении всей истории Китая разрушение окружающей среды сопровождалось тревогой за экологическую обстановку.
Зарождение экологической сознательности в Китае произошло гораздо раньше, чем древний философ Мэн-цзы (372–289 до н. э.) произнес свое знаменитое изречение: «Не закидывайте густых сетей в пруды и водоемы, тогда рыб и черепах тоже не под силу будет съесть. Ходите в лес с топорами и секирами в надлежащее время, и древесины у вас будет не под силу извести». Более ранний пример — Гуань Чжун, живший более двух тысяч лет назад, один из премьер-министров династии Восточная Чжоу (правила с 770 по 256 год до н. э.), советовал китайцам «не пасти слишком много скота на пастбищах, иначе пастбища не успевают восстанавливаться, и не сажать растения слишком тесно, иначе плодородие почвы истощится». А «Хуайнань-цзы», сборник текстов примерно такой же древности, сообщает, что те, кто процветает, позаботились о том, чтобы не вырубать леса, не охотиться и не ловить рыбу сверх меры и не злоупотреблять природой каким-либо иным образом. Что касается радикального экологического протеста в Китае, он восходит по меньшей мере к писателю VIII века Хань Ю, который поносил людей, разрушающих природу пахотой, вырубкой леса, севом, рытьем и строительством; он провокационно заявлял, что уменьшение людского населения пойдет на пользу и земле, и небу.
Конечно, большинство ранних китайских текстов и изображений не ставит вопрос об обращении людей с природой. Вместо этого они восхваляют красоты природы и дают часто искаженное, идеалистическое представление о людях, живущих в тесном союзе с миром. Некоторые художественные тексты — включая стихотворения, вошедшие в первую китайскую антологию поэзии, — даже доходят до прославления уничтожения природы человеком. Одно из таких стихотворений заявляет, что Небеса создали государство в том самом месте, где люди выкорчевали все дубы и вырубили сосны и кипарисы. В самом деле, освобождение земли под сельское хозяйство было важным маркером становления цивилизованности; народы, которые древние китайцы считали варварскими, призывали обратить внимание на свои успехи в вырубке лесов как знак прогресса.
Но во многих частях Китая последствия таких действий могли быть фатальными. Один поэт династии Мин (1368–1644) писал четыре столетия спустя:
Легко истребить сосны и бамбук,
а травы и семена всходят мало…
Когда в прошлом месяце мы шли через горы,
деревья на вершинах, казалось, толпились вместе,
но теперь, когда мы спустились с гор,
издалека мы видим, что они остры и голы.
Крестьянам нечем разжечь очаг,
и они жгут оси водовозных бочек.
Этот текст основан на ландшафте (район нижнего течения Янцзы), который на протяжении тысячелетий подвергался преобразованию руками человека, и в XVII веке этот регион стал уже окончательно неспособен удовлетворять человеческие нужды.
Еще столетием позже стихотворение Вана Тайюэ «Жалобы медных холмов» описывает истощенные рудники и исчезнувшие леса, предупреждая о последствиях дальнейшего уничтожения природы человеком:
Штольни рудников с каждым днем идут все глубже…
Что когда-то было работой на утро,
Теперь занимает не меньше десяти дней.
И деревья становятся все реже,
леса похожи на чисто выбритые головы.
Впервые они сожалеют,
что вся эта заготовка леса, день за днем,
оставила их без дров, которые им нужны…
Так плодородны холмы и моря,
что смешно было бы спрашивать,
не оттого ли они процветают,
что их защищает стихия…
Но если люди возьмут все,
если у них не будет ограничений,
они истощат небо и землю.
В буквальном прочтении изложенная в этом стихотворении тревога распространяется за пределы лесов до биосферы в целом. Здесь описана не цветущая природа и даже не такая, где пострадавшие области относительно ограничены, а целый мир, которому угрожает растущая численность человечества с непрестанно возрастающими запросами. Поэт признает, что призывы к осторожности могут показаться нелепыми, учитывая, насколько плодородной остается большая часть природы, но подчеркивает, что люди способны нанести непоправимый вред, и предупреждает, что они останутся ни с чем, если не умерят аппетиты.
Подобные тревоги высказывались и в последующие столетия, когда китайские власти разрешали, а зачастую и открыто приказывали, повсеместно уничтожать ландшафты страны. Официальная риторика вокруг «Большого скачка» (1958–1960) и Великой пролетарской культурной революции (1966–1976) поражала своим открытым противостоянием природе. Как хорошо известно, Коммунистическая партия Китая начала в буквальном смысле «войну с природой», чтобы «нанести природе поражение», заявляя, что «штурмовые отряды» должны захватить пастбищные угодья, а дикая местность должна быть расчищена для посадки злаков. После смерти Мао Цзэдуна в 1976 году руководители Китая уже не говорили так открыто о войне с природой и даже выпустили пропагандистские плакаты, призывавшие людей «озеленять родину», «сажать деревья и озеленять», «дорожить озеленением и ценить старые прославленные деревья». Но они полагали, что забота об экологии несовместима с экономическим ростом и мало что делали для охраны окружающей среды.
Невиданная индустриализация Китая при Дэне Сяопине и последующих лидерах привела к одному из первых мест в мире по загрязненности воздуха, воды и почвы. Стабильный экономический рост Китая в последние десятилетия кардинально поднял уровень жизни миллионов людей, но экологическая цена оказалась ужасающе высокой. Мэтью Э. Кан и Сыци Чжэн приводят статистические данные: в 2012 году 57 % грунтовых вод в 198 городах Китая были официально признаны «плохими» или «крайне плохими», а более 30 % рек в Китае получили статус «загрязненных» или «серьезно загрязненных». Далее, смог в Северном Китае в начале 2013 года более чем в сорок раз превышал уровень загрязненности, который Всемирная организация здравоохранения считает допустимым; лишь 1 % городского населения Китая живет в городах, где качество воздуха соответствует стандартам Европейского союза. Сейчас Китай — крупнейший в мире источник парниковых газов.
Хотя центральное правительство Китая подписывает различные международные экологические соглашения в попытках добиться мировой легитимности и, в конечном счете, лидерства, на муниципальном и региональном уровне сохраняются проблемы, так как местные власти часто игнорируют указания из Пекина из-за своих связей с местными промышленниками. Как часто отмечается, для многих, как в Китае, так и в мире, высшим приоритетом остается накопление богатства. Так что жонглирование продолжается — долгосрочный экологический прогноз Китая пока неясен, но экологическая сознательность его населения вряд ли уменьшится в ближайшее время.
V. Общество
22. Почему так важен конец политики «одна семья — один ребенок»?
Сьюзен Гринхол
В октябре 2015 года, через тридцать пять лет и один месяц после своего запуска драматическим Открытым письмом всем членам Коммунистической партии, политика, выступающая за одного ребенка во всех семьях, тихо завершилась кратким сообщением Центрального комитета КПК, что с 1 января 2016 года всем супружеским парам будет позволено иметь двух детей.
Некоторые восприняли конец печально известной политики «Одна семья — один ребенок» как судьбоносную перемену для Китая и его народа. Но так ли это? Журналисты и многие ученые воспринимали ее как просто демографическую меру, однако политика «Одна семья — один ребенок» была много больше этого. Направленная на повышение «качества» населения Китая вместе с ограничением его количества, она была центральным элементом гигантского, масштабного государственного проекта, стремившегося превратить отсталые массы Китая в конкурентоспособную рабочую силу и современных граждан, приличествующих мировой державе. В поисках смысла отказа от нее мы должны рассмотреть этот обширный контекст.
Политика «Одна семья — один ребенок» была одной из самых жестких и непопулярных мер репродуктивной политики, когда-либо применявшихся к многочисленной группе населения. И, хотя она была глубоко несовершенна — ни демографически обусловлена, ни политически выполнима, — государство было полно решимости укреплять ее, несмотря ни на что, позволяя в виде исключения некоторым парам в определенных обстоятельствах заводить двух детей. Неудивительно, что такая политика глубоко преобразовала Китай и его народ.
Некоторые последствия были в целом положительны. Хотя влияние на рождаемость было относительно скромным и с трудом подлежало оценке — заявление государства, что было предотвращено 400 миллионов рождений, завышено как минимум на 50 %, — проект соотношения количества и качества, работающий с рыночными силами и переменами в обществе, создал поколение образованных, здоровых, прагматичных граждан мира, способных вести Китай к мировому лидерству. Также этот проект модернизировал китайское общество, создав население с социальным и демографическим профилем современной нации.
Но человеческая цена этих свершений была огромна. Как можно измерить ущерб здоровью и психике сельских женщин, чьи тела десятилетиями выносили основную тяжесть этой политики? Как подсчитать последствия потери женских жизней, угасших из-за детоубийства, а впоследствии — из-за ставших обыденностью абортов при беременности девочкой у женщин, отчаянно желающих сына? Как охватить необъятную потерю родителей, когда рухнули их надежды на семью или потерян единственный ребенок? Этот ущерб неисчислим и невосполним.