Репродуктивная модернизация создала не только индивидуумов, соответствующих новым, современным, якобы научным нормам («качественный ребенок», «хорошая просвещенная мать» и так далее), но и отклоняющихся, так называемых «отсталых» лиц, которые были исключены из государственного режима социального обеспечения и добродетели, так как не вписывались в нормы. Одна громадная категория бедняков включает в себя пары, которые нарушили правила и довели до конца неразрешенную беременность. В то время как родители подвергались жестким санкциям со стороны государства, их незапланированные отпрыски, известные как «черные» дети, страдали даже больше. Если только родителям не удавалось обеспечить им регистрацию по месту жительства (в первую очередь — удостоверение личности), незапланированные дети воспринимались как несуществующие лица и лишались государственного обеспечения — от образования и здравоохранения до права на работу, брак и даже смерть. Еще один тип «несовременных людей» включает в себя тех, кто отверг консервативные государственные нормы деторождения, сексуальности и брака. Однополые пары, незамужние матери и бездетные взрослые жили жизнью людей, выброшенных на обочину общества, и сталкивались с мощным социальным давлением, принуждающим их приспособиться.
Политика также исказила структуру населения, ускорив старение, выкосив трудоспособную часть и оставив поколению единственных детей, числом более 150 миллионов, тяжелый груз самостоятельной заботы о стареющих родителях. Отражая желание многих сельских жителей иметь сыновей, политика также породила огромный гендерный разрыв среди новорожденных: 119 мальчиков на 100 девочек, один из самых высоких показателей в мире. В то время как женщины выходили замуж за партнеров, стоящих выше на социальной лестнице, где-то 20–40 миллионов мужчин, в основном находящихся внизу социальной иерархии, остались холостыми, не в состоянии жениться культурно приемлемым образом. Эти люди, известные как «голые ветви», были обречены на жизнь вне закона.
Так что изменилось теперь, когда от политики «Одна семья — один ребенок» отказались? Выдвигалось две основных версии: больше свободы и больше младенцев.
Западные СМИ радостно приветствовали решение КПК, назвав его концом десятилетий «варварского ужаса» (по выражению газеты Boston Globe) и началом новой эры репродуктивной свободы для китайских семей. Давайте рассмотрим само это масштабное утверждение, отставив в сторону сомнительные допущения, скрытые в таких заявлениях (например, что Китай несвободен, а Америка — подразумеваемый контраст — свободна, или что политика не менялась по существу за 35 лет). Более пристальный взгляд на то, как эта политика вписана в политический дискурс и структуры управления Китая, наводит на мысль, что без прочих изменений конец политики «Одна семья — один ребенок» не слишком расширит область репродуктивной свободы.
Официальное обоснование политического сдвига ясно дает понять, что он не имеет никакого отношения к репродуктивным правам, зато тесно связан с проблемой демографических изменений — особенно со спадом количества работоспособного населения и ростом числа престарелых, что угрожает планам Китая войти в число процветающих высокоразвитых стран. С начала 1980-х годов население рассматривается как «стратегическая область долгосрочного государственного интереса». Даже если бы политика либерализовалась еще сильнее (например, охватив пары, живущие без регистрации брака, или разрешив трех детей), она ненамного расширила бы репродуктивную свободу для отдельных личностей, так как население — первоочередной интерес государства. С начала 1970-х годов планирование населения было частью планирования развития. В отличие от других стран, где программы планирования семьи стимулируют супружеские пары к деторождению, в рамках китайских государственных программ по планированию деторождения государство определяет количество детей, которые должны родиться в семьях, чтобы удовлетворить нужды страны. (В китайском контексте употреблять термин «планирование семьи» было бы неверно.) Планирование деторождения остается одной из немногих «базовых государственных стратегий», которых, как заявил председатель Си Цзиньпин в мае 2016 года, Китай должен придерживаться в долгосрочной перспективе.
Китай не отказался от государственного планирования деторождения. Хотя центральный правительственный статус Государственной комиссии по планированию семьи, образованной в 1983 году, был понижен ее слиянием с Министерством здравоохранения в 2013-м, сам аппарат государственного планирования деторождения остается на месте. Он включает в себя государственный мониторинг деторождения, компенсационные социальные платежи, взимаемые с нарушителей, санкции против чиновников, чьи муниципалитеты превышают лимиты рождений, национальный закон и бесчисленные нормативные акты для населения, плюс государственные и квазигосударственные конторы по планированию деторождения. Изменяя политику, государство не стало ни переопределять демографический проект, ни распускать организационные и правовые структуры, управляющие планированием семьи; вместо этого оно лишь внесло дополнительную «поправку» в правила деторождения, заменив разрешение иметь двух детей парам, где один из супругов является единственным ребенком (нововведение 2013 года), разрешением на двух детей для всех супружеских пар.
Лица, ответственные за планирование населения и развития в Китае, явно надеются, что изменение политики простимулирует бэби-бум и сдвинет вверх коэффициент рождаемости, который сейчас находится на неприемлемой отметке 1,7 ребенка на каждую женщину. (Эксперты сходятся во мнении, что для предотвращения спада населения необходим показатель в 2,1 ребенка на каждую мать.) Недавняя история обновления политики в Китае говорит о том, что рост коэффициента рождаемости, скорее всего, будет невелик. Из 11 миллионов супружеских пар, которым было разрешено завести двух детей согласно послаблению 2013 года, лишь 15 % решили это сделать. В крупнейших мегаполисах эта цифра была наполовину меньше. Хотя многие пары до сих пор мечтают о «полной семье» с одним сыном и одной дочерью, экономические требования к качественному воспитанию единственного ребенка делают эту мечту недостижимой для всех, кроме самых богатых. Судя по всему, Китай, как и многие страны (и их становится все больше), которые пытались, но не смогли поднять коэффициент рождаемости со дна, на долгие предстоящие годы останется с крайне низкой рождаемостью.
Раз изменение политики не принесет ни репродуктивной свободы, ни интенсификации роста населения — что изменится и будет ли это поводом для радости или тревоги? Я пойду вопреки тенденции и скажу, что снижение государственного контроля несет в себе риски, так как власть государства заменяется властью рынка. Репродуктивные идеи и практики рыночного образца могут показаться предпочтительными, так как рыночные силы работают косвенно (и в основном незаметно), меняя индивидуальные желания. Но рынок несет коварные последствия. Создавая правила политики, государство, при всем своем всемогуществе, должно было принимать во внимание справедливость между социальными секторами, чтобы ограничить коллективный протест. Хотя официальная норма насаждалась небрежно, а иногда не насаждалась вовсе, это все же была норма равенства — общего страдания, — где целое поколение попросили принести жертвы во благо будущих поколений. Напротив, в условиях рынка фактической нормой является неравенство, основанное на платежеспособности, а результатом — растущий разрыв между богатыми и бедными.
В особенности с 1990-х годов, когда Китай решительно вышел на мировой рынок, рыночные силы и потребительские нормы играют все более важную роль в воспроизводстве населения, создавая обширную пропасть между репродуктивными богачами и бедняками. Многим таким тенденциям государство активно противится, но безрезультатно. Среди того, что теперь можно купить за деньги, — «лишние» дети, ставшие важнейшим статусным символом. В то время как бедные обязаны подчиняться правилам деторождения, чтобы избежать огромных штрафов, новая прослойка богатых знаменитостей — из самых заметных можно назвать звезду футбола Хао Хайдуна и режиссера Чжана Имоу — открыто нарушает правило одного ребенка, радостно платя штрафы, чтобы завести столько детей, сколько хотят.
Еще одна вещь, которую можно купить за деньги, — первоклассное здравоохранение для молодых матерей. Если в 1980-е и 1990-е годы хорошей матерью была та, кто приносит себя в жертву, чтобы родить «качественного» ребенка, теперь это та, кто тратит огромные деньги, чтобы побаловать себя, получая индивидуальные услуги женского здоровья и красоты в одном из новых SPA-центров для матерей в Китае. Традиционные послеродовые практики «месяца затворничества» также были пересмотрены и превратились в арену классового состязания. В то время как богатые могут заплатить 30 000 долларов и провести 28 дней затворничества в роскошных дворцах для рожениц с круглосуточным уходом, средний класс вынужден довольствоваться нянями, помогающими по дому, а бедным может вообще не достаться послеродового отдыха.
Для богатых деньги также могут решить проблему бесплодия, стремительно обострившуюся в последние годы. Хотя суррогатное материнство нелегально, родители, способные заплатить до 240 000 долларов и готовые пойти на риск, могут нанять суррогатную мать, чтобы та выносила их ребенка. Еще за деньги можно купить роды в Америке. Родильный туризм — крупный бизнес, особенно в Калифорнии, и супружеские пары, готовые заплатить 60 000 долларов и достаточно везучие, чтобы ускользнуть от полицейских рейдов, могут родить гражданина США, получая перспективу грин-карты в будущем. С концом политики «Одна семья — один ребенок» движущая сила воспроизводства населения еще дальше сместится в сторону рынка, увеличивая и без того широкие классовые разрывы в здравоохранении, размере семьи и социальном статусе.