Есть и более тонкие вопросы, добавляющие сложности в процесс определения, что именно значит (или не значит) закон. Так, на практическом уровне — в какой степени необыкновенный экономический рост Китая, благодаря которому более полумиллиарда людей выбрались из нищеты меньше чем за два поколения, произошел благодаря развитию правовой системы, вопреки этому развитию или полностью независимо от него (учитывая, что некоторые наблюдатели, даже на Западе, полагают, что способность правительства действовать относительно беспрепятственно и общая гибкость правил оказались экономически выгодны)? Если допустить, что закон содействовал экономической выгоде (по сообщениям, годовой доход на душу населения вырос примерно до 8000 долларов), как нам противопоставить эти успехи растущему неравенству, все более загрязненной окружающей среде и другим проблемам, по которым закон мало что сделал? В частности, что нам делать со сложными и потенциально конфликтными схемами применения закона к крайне тяжелому вопросу экспроприации земли, которая позволяет некоторым представителям строительного бизнеса энергичнее претендовать на то, что они могли заработать (облекая свои земельные активы покровом прав собственности), чем было бы в ином случае, в то время как другим (особенно крестьянам, проживающим на сельской земле, определенной как городская для строительных целей) остается лишь бессильная злоба от неспособности закона обеспечить им значимое возмещение? И это не временный вопрос, как подтверждает оценка выдающегося экономиста У Цзинляня, по которой китайские крестьяне за 2013 год недополучили более 700 миллиардов долларов добавленной стоимости земли, на которую когда-то имели права.
Другие вопросы поднимают нормативные или концептуальные проблемы. Например, как оценить материальные улучшения жизни в Китае, которые, предположительно, можно отчасти приписать закону, в противовес использования закона для подавления самовыражения и ограничения доступа к идеям, будь они выражены другими китайцами или иностранцами, которое в последние годы усиливается? Как реагировать на вероятность, что по этим вопросам возможны резкие расхождения во мнении среди граждан КНР, а также между китайцами и иностранцами? А еще — даже на более базовом уровне — когда граждане Китая взаимодействуют со своим правительством, до какой степени они различают закон и другие выражения власти государства? В конце концов, если говорить о сельском Китае, такие ученые, как бывший декан юридического факультета Пекинского университета Чжу Сули, Кевин О’Брайен и Ли Ляньцзян, сообщают, что крестьяне могут воспринимать закон, полицейские постановления и даже речи лидеров как нечто взаимозаменяемое, когда речь идет о местных властях. А на другом конце спектра — до какой степени корпоративное управление на государственных предприятиях осуществляется на основании правовых соображений, а не вопросом экономической и политической власти?
За этими вопросами встают другие, основополагающие, которые следует осознавать, если мы стремимся понять и оценить закон в Китае (или где бы то ни было еще). Что мы считаем законом и почему? Каковы компромиссы, присущие закону повсюду в мире, например, между порядком и свободой, предсказуемостью и гибкостью? Каковы основные ценности, которые, в нашем понимании, должен защищать закон? До какой степени они должны совпадать в Китае и за его пределами и совпадают ли? Кто решает это и на каком основании? Каковы различные организационные формы, через которые можно эффективно продвигать эти ценности? Как, наблюдая организационные решения в Китае, сопоставить важность их адаптации к китайской специфике (как по практическим, так и по нормативным соображениям) и ссылки на уникальность Китая со стороны некоторых власть предержащих в качестве инструмента оправдания, чтобы избежать глобальной проверки?
Эти вопросы — не «совет отчаяния», а жизненно важный момент, если мы хотим быть справедливыми, оценивая возможности, которыми может располагать или не располагать закон для обеспечения правосудия в Китае.
27. Почему так много китайских студентов приезжают в США?
Уильям С. Керби
В начале XXI века китайские студенты составляли около 10 % всех иностранных студентов, зачисленных в американские вузы. Сегодня доля китайских студентов превышает 31 %. Второй со значительным отставанием идет Индия примерно с 17 %. Соответственно китайские студенты обеспечивают примерно треть всех платежей иностранных студентов американским университетам. По данным Института международного образования, на 2015–2016 учебный год в американские колледжи и университеты поступило 328 547 китайских студентов, что составило 31,5 % общего числа иностранных студентов в США. В Гарварде доля иностранных студентов возросла с 16 % в 2000 году до 22 % в 2015 году, и Китай обогнал Канаду по количеству наибольшего числа иностранных студентов в университете. Гарвард — не исключение, многие университеты США наблюдают те же тенденции.
Почему так происходит? Может быть, в Китае недостаточно мест в университетах для выпускников старшей школы? Нет.
В 1978 году, после закрытия университетов в ходе Культурной революции, китайские университеты приняли около 860 000 студентов. Это число постепенно повышалось до 1990 года, когда в китайские университеты поступило около двух миллионов. По состоянию на 2000 год речь шла о шести миллионах студентов. С тех пор общая официальная численность, включая все типы высшего и среднего специального образования, пошла на взлет. Сейчас в китайских вузах больше 36 миллионов студентов. В 2000 году в Китае было примерно вдвое меньше студентов университетов, чем в США, сейчас это число выросло более чем вдвое. Сегодня Китай выпускает больше студентов университетов, чем США и Индия вместе взятые. Одним словом, в Китае нет недостатка в местах в университетах.
Может быть, в Китае не хватает хороших университетов? Нет.
Современное высшее образование в Китае было одним из самых динамичных (пусть и небольших) секторов в мире в первой половине XX века, с выдающимися университетами — государственными и частными, китайскими и иностранными. После тридцати лет страданий от маоистского правления и советского влияния китайские университеты возникли вновь как глобальное явление. Два китайских университета (Пекинский университет и университет Цинхуа) регулярно входят в число тридцати-сорока лучших мировых университетов по различным международным рейтингам. Напротив, хотя немецкие университеты были международным золотым стандартом в XIX — начале XX века, сегодня почти по всем рейтингам лишь один немецкий университет входит в полусотню лучших вузов мира.
Несомненно, американские университеты сейчас доминируют в рейтингах элитных вузов, но лучшие и ярчайшие умы Британии, Франции, Германии и Японии не поступают в больших количествах в американские университеты, особенно на бакалавриат. Они отправляются в элитные университеты своих родных стран. Здесь Китай, похоже, отличается: все больше лучших студентов Китая — теперь равное количество от бакалавриата и магистратуры — стремятся получить американское университетское образование.
Китайские студенты приезжают в США по множеству причин, некоторые из них коренятся в истории. До коммунистического переворота в Китае в 1949 году США были основным направлением для китайцев, учившихся за рубежом. В XIX веке первая образовательная миссия, посланная за рубеж двором династии Цин, отправилась в Хартфорд, штат Коннектикут. Хотя в начале 1900-х годов главным местом учебы за рубежом была Япония, а Германия и Британия — важными направлениями по конкретным дисциплинам, — американские университеты были избранным направлением для самого многочисленного контингента китайских студентов, учившихся за рубежом.
В самом деле, подготовка молодых людей к поступлению в американские университеты было основополагающей миссией Цинхуа, одного из величайших университетов Китая. Учрежденный двором Цин как Академия Цинхуа, он начал свое существование как подготовительная школа для студентов, отобранных для учебы в США. По настоянию ректора Иллинойсского университета Эдмунда Дж. Джеймса правительство США списало часть Боксерского фонда компенсации на обучение китайцев в США и создание Цинхуа в 1911 году. Как говорил Джеймс президенту Теодору Рузвельту, «нация, которая успешно обучает молодых китайцев нынешнего поколения… пожнет обильнейший урожай в духовном, интеллектуальном и торговом влиянии». За первое десятилетие своего существования Цинхуа выстроил студенческий городок в американском стиле — Джефферсоновский лекторий был вдохновлен лекторием в Урбане-Шампейне, — чтобы готовить студентов к учебе в Америке. Цинхуа намеревался продолжать в том же духе и стать великим всеобъемлющим университетом, и в первые десятилетия связь с США оставалась прочной.
Первые пять человек китайского происхождения (из материкового Китая, Гонконга или Тайваня), получившие Нобелевскую премию по точным наукам, все или учились, или преподавали в американских университетах. В числе вернувшихся из США студентов также были ведущие политические фигуры националистического правительства, руководившего Китаем с 1927 по 1949 год: Сун Цзывэнь (Гарвард), Кун Сянси (Оберлин), Ху Ши (Корнелл) и супруга Чан Кайши (Уэллсли). Что касается бизнеса, поворотные фигуры текстильной промышленности современного Китая с 1910-х годов по настоящее время: Цай Шэнбай из Meiya Silk Manufacturing Company, Й. Л. Янг из швейного комбината TAL и Марджори Янг из текстильного гиганта Esquel — три поколения одной семьи, — получили инженерное образование соответственно в Лихайском университете (Бетлехем, штат Пенсильвания), Технологическом институте Лоуэлла (штат Массачусетс) и в Массачусетском технологическом институте, а представитель следующего поколения этой достойной текстильной династии, Ди Пун из модного бренда PYE, — выпускник Гарвард-колледжа.
Китайцы, учившиеся в США, оставили примечательный след. В студенческом городке Гарварда сегодня имеется мраморная доска, подаренная университету на 300-летие в 1936 году почти тысячей его китайских воспитанников. Надпись на ней, которую, как предполагается, каллиграфически выполнил Ху Ши, получивший в том году почетную степень Гарварда, гласит: «Благодаря культуре нация идет к подъему, но воистину благодаря учению культура процветает… То, что это действительно так, в полной мере подтверждено примером Гарвардского университета в Соединенных Штатах Америки… Наша нация символизирует древнюю культуру Востока, но время неотвратимо движется вперед, и мир развивается, постоянно подвергаясь обновлениям и переменам. Те, кто стремится к образованию, вновь отправились учиться за море, чтобы углубить свои знания и понимание себя».