Тютрюмов:Все это неправда…
Огниевич:Да уж помолчите… Вы, господин Тютрюмов-Хрулев, столько натворили, что, мне кажется, всего лишь повесить вас было бы в высшей мере несправедливо. А потом, после того как помиловали всех ваших друзей по налету на станцию Миасс, честное слово, нет желания передавать вас суду. Будете работать на нас.
Тютрюмов:Не буду. Никогда.
Огниевич:Будете. Сейчас подпишете вот эту бумагу и будете работать. Иль я вас сдам вашим же товарищам. Лучше моего знаете, что они с вами сделают, когда им станет известно, сколько денег вы не сдали в партийную кассу, присвоили.
Тютрюмов:Боевых организаций больше нет. Нигде в России. Распущены.
Огниевич:Ничего. У ваших товарищей отличная память на отступничество. Я вот еще вам процитирую. Из одной листовочки. На смерть революционера Кузнецова:
Не нужно ни песен, ни слез мертвецам,
Воздайте им лучший почет, —
Шагайте бесстрашно по мертвым телам,
Несите их знамя вперед…
Видите, какие у вас чрезвычайно решительные, боевые товарищи. Так что и бумагу вы подпишете, и деньги, которые утаили, вернете в казну Империи.
Тютрюмов:Но у меня нет денег.
Огниевич:По моим сведениям, у вас около сорока тысяч рублей. За границей вы жили на партийные деньги. Предположим, вы истратили две, три, самое большее — пять тысяч. Где тридцать — тридцать пять тысяч рублей?
Тютрюмов:Нет денег.
Огниевич:Нет значит нет. У меня, поверьте, никакого желания торговаться, уговаривать вас быть искренним. Мне, честное слово, доставит удовольствие передать вас вашим же товарищам.
Тютрюмов:Хорошо. Деньги спрятаны на одной лесной даче в Оханском уезде. Я покажу.
Огниевич:Сумма?
Тютрюмов:Тридцать две тысячи. Серебром и золотом.
Огниевич:Разумно, что не в ассигнациях. Кто хозяин лесной дачи?
Тютрюмов:Ибрагим Хазиахметшин.
Огниевич:Где именно деньги на даче Хазиахметшина?
Тютрюмов:Около дома колодец. В двух саженях от колодца закопаны.
Огниевич:Вот так-то лучше, господин Тютрюмов…
На этом 24-м оборотном листе протокол допроса, записанный размашистым почерком, обрывался. Следом сразу шел лист 29-й — заявление какого-то Лампасникова, проходившего свидетелем по делу об ограблении купца Труфановского.
Зимин был убежден: недостающие листы, наверняка содержавшие наиболее важную информацию, — возможно, это подписанная Тютрюмовым бумага о сотрудничестве с полицией, протокол изъятия денег с лесной Хазиахметшинской дачи, — забраны полковником Малышевым. И подчеркивания карандашом строчек, где речь идет о тайнике в лесу в Оханском уезде Пермской губернии, — тоже рукой полковника сделаны? Наверное. Больше никто после революции к делу не прикасался. В противном случае это было бы отмечено.
Фамилия Малышева тоже не значилась. Однако здесь другое: чин с Лубянки мог себе позволить, знакомясь с делом, не оставлять своего автографа.
Зимин не мог не оценить: умница полковник-гэбист. Глубоко копал, профессионально. Не поленился пройтись даже по архивам охранки.
Хотелось еще раз, немедленно посмотреть миасское дело. Страницы, касающиеся Хрулева. Но немедленно — невозможно. Поторопился отправить дело в хранилище. Хотя, впрочем, что смотреть? И без того помнил: Иван Хрулев — один из трех или четырех участников налета на станцию Миасс, которых полиция не схватила и которым удалось скрыться за рубежом. Ни слова в деле не сказано — этого бы Зимин не пропустил, — что в начале 1913 года Хрулев попадал в руки полиции. Сочли нужным, видимо, не упоминать об этом в деле в связи с тем, что Хрулев-Тютрюмов стал секретным сотрудником. Зато четко сказано, что в первую мировую войну он погиб, сражаясь против Германии в иностранном легионе на стороне французов. Сам решил похоронить себя, чтобы таким способом отмежеваться от полиции? Пожалуй, нет. Полиции выгодно было так сделать: Хрулев погиб, по причине смерти розыск его как известного крупного боевика-экспроприатора можно прекратить. А за Степаном Тютрюмовым никаких грехов перед Россией не числится, пусть спокойно продолжает жить в эмиграции среди революционеров.
По словам Айвара Британса, Тютрюмов жил за границей вместе с его дедом и в семнадцатом году вернулся в Россию. За границей в это же время отсиживался, работая электриком, и главный организатор миасского экса Мячин-Яковлев. А после революции он занимал очень высокое положение. В Кремле ему доверяли безгранично, использовали для выполнения поручений особой секретности и важности. Именно он перевозил царскую семью из Тобольска в Екатеринбург. Помощников для участия в новых своих делах Мячин-Яковлев набирал себе сам. Из проверенных в экспроприациях друзей-боевиков. Тютрюмов входил в число самых давних и близких. Исключено, чтобы его подозревали в связях с царским политическим сыском. А это значит, Мячин-Яковлев привлек его в свою команду в первую очередь?
Загадочная личность Тютрюмов. Полковник НКВД Малышев наверняка знал о нем все. Кроме одного: куда он спрятал свои сибирские сокровища — адмиральское золото и кедровую шкатулку купца-миллионера… Где-то лежит малышевское досье на Тютрюмова. Только вот добраться до него, может, не менее сложно, чем до пихтовского колчаковского клада…
В условленный день Зимин готов был отправиться к художнику Лучинскому, позвонил. Долго не подходили. Пока в трубке плыли гудки, рассеянно перелистывал лежавшие рядом с телефонным аппаратом приготовленные к возврату дневниковые тетрадки полковника Малышева. Задержал взгляд на страничке с записью от 31 июля 1936 года, перечитывал строки, где полковник Малышев описывал, как бывший лесник Муслимов на территории концлагеря «Свободный» отыскивал место, где некогда стоял его дом.
Женский голос — ответила дочь художника — наконец прозвучал на другом конце провода, и Зимин, назвавшись, спросил Лучинского.
Художник, оказалось, уехал в тверскую деревню поработать. Раньше чем через месяц в Москве его не будет.
Дочь художника говорила еще что-то. Зимин, глядя в открытую тетрадь, уже не слушал. Неожиданно вспыхнувшая мысль в следующую секунду овладела им целиком. До революции Тютрюмов устроил тайник на Урале, на лесной даче, у колодца возле дома лесообъездчика Хазиахметшина. И тайник в Сибири спустя много лет сделал по образцу и подобию хазиахметшинского. С той лишь разницей, что на Муслимовской даче спрятал золото не возле колодца, а в самом колодце. Случайное совпадение или же характерный почерк? По крайней мере в двух убийствах — в сквере Козий загон в 1907 году и на становище Сопочная Карга сразу после гражданской войны — почерк у Тютрюмова одинаковый. Если предположить, что он был склонен к стереотипу действий, искать золото надо возле Пихтового именно на лесных дачах. В колодцах. Около колодцев.
Какая-никакая зацепка уже есть: сын заместителя командира Пихтовского ЧОНа. Нужно выяснить, где он копал. Тогда и судить о чем-то. Взглянул на часы. Разница во времени с Пихтовым четыре часа, сейчас там поздний вечер, Сергей должен вернуться со службы.
Набрал его домашний номер, и почти тотчас после соединения в трубке прозвучал знакомый голос:
— Капитан Нетесов слушает…
Зимин попросил связаться с краеведом Лестнеговым, узнать, была ли когда-то, существует ли поныне лесная дача, дом лесника, объездчика поблизости от того места, где несколько лет назад Андрей Британс наткнулся на скелеты трех лошадей.
— Каких лошадей скелеты? — не сразу понял Нетесов. — Ты что, крепко на грудь принял, что ли?
— Узнай, — настойчиво повторил просьбу Зимин. — Еще наберу тебя через полчаса.
— Ладно, — согласился Нетесов. — Жди. Сам позвоню…
Ответный звонок из Пихтового раздался скоро. Сергей переговорил с Лестнеговым. Никаких лесных угодий ни прежде, ни теперь там, где копал приезжий из Пскова, не было и нет. Огромный кочковатый луг. На кабинетских землях.
— Жаль! — Зимин с досадой цокнул языком.
— А ты чего разволновался? — спросил Нетесов.
— Да просто. Как там у вас, успокоились после находки у церкви? Клад больше не ищут?
— Вроде теперь тихо. Недавно, правда, кадр тут один объявлялся. Серьезный на вид мужик, не чайник. Говорил, возле дома его деда золото Колчака копать нужно.
— А дом деда где?
— Километрах в двадцати от станции.
— Да нет. Я имею в виду: не на лесной даче?
— Сдались тебе эти дачи. Кто их так теперь называет. В Вереевском бору, на кордоне.
— Дед этот лесником был?
— Вроде. Давай кончать об этом. Будто говорить больше не о чем.
— Встретимся — поговорим.
— Теперь когда еще…
— Скоро. Ты повестку в суд мне организовать можешь? Липу. Свидетелем по этому делу, где Жало, Крот…
— Это зачем еще?
— С работы чтобы отпустили. Приехать хочу.
— Кончай дурью маяться, Андрей. Новый кладоискатель нарисовался. Думаешь, я не спросил Лестнегова, что за скелеты и кто этот Британс?
— Ты что, против, чтобы я приехал?
— Я против, чтоб ты на кладе свихнулся, как тут один кочегар из котельной.
— Не бойся… Так можешь повестку организовать?
— Могу, конечно. Если тебе деньги девать некуда.
— На институтский адрес повестку пошли, хорошо?
— Ладно, сделаем.
— За неделю сделаешь?
— Завтра вышлю. Адрес диктуй скорей, куда повестку посылать, кладоискатель…
Часть вторая
Опять, как в первый, двухмесячной давности, приезд Зимина в Пихтовый, втроем сидели за накрытым столом — Зимин, Сергей и Полина. Только теперь сидели не во дворе под старой черемухой, а на утепленной к зиме веранде. Золотились в электрическом свете спадающие по бревенчатой стене тяжелые длинные луковичные косы, серебром отливал связанный в пучки чеснок, малахитово зеленели метелки укропа и петрушки.