– Коли уж так неволишь, то скажу: живёт в Чёрном лесу старик по прозванию Савка-бог, если он не укажет заповедные клады, то другому некому.
– Что за чудное у него прозвище? – заинтересовался Кротков. – Разве можно человека называть богом?
– Не ведаю, барин, его и спроси. А Сысой тебя к нему проводит, наши бабы, да и мужики, к этому Савке уже тропу натоптали.
К крыльцу, держа в поводу оседланного коня, подъехал Сысой. Бурмистр как увидел его подстриженную бороду, так и удивился:
– Да ты теперь наравне с молодым парнем глядишься, Сысойка!
– Он уже не мужик, а мой гайдук, – объявил Кротков. – Вели, Корней, чтобы и кормили его не как всех дворовых людей и во всякий скоромный день давали добрый кусок мяса.
– А что, господин, в постный день велишь подавать Сысойке? – бурмистр, скрывая усмешку, склонил голову в поклоне.
– Не заносись, старик! – нахмурился Кротков. – И с этого часа без моего ведома Сысоя не касайся. А теперь ступай по своим делам.
Он вернулся в дом, оделся, съел приготовленные на столе варёные яйца, выпил большую кружку молока со свежевыпеченным хлебом и вышел из дому. Конь от него чуть шарахнулся в сторону, но Кротков не позволил ему забаловать: вскочил в седло, дал почувствовать удила и направил в сторону ворот. Сысой двинулся следом, он был весьма горд своим возвышением до гайдука и снисходительно поглядывал на дворовых мужиков, которые поснимали шапки с голов и согнулись в рабьем поклоне перед хозяином, а значит, и перед ним, Сысойкой, поскольку он ехал, отставая от барина всего на половину своего коня.
Туман над озером ещё не развеялся, но в нём уже имелись большие прогалины, и было видно, как там поныривают и помахивают крыльями, готовясь встать на крыло, почувствовавшие силу для осеннего перелёта утки. Кротков не был охотником, вся его страстная натура была отдана картёжным баталиям, но и у него зазудило на душе взять в руки ружьё и проверить дробью пернатую броню уже готовой для промысла дичи.
– Ты знаешь, где живёт Савка-бог? – спросил он своего спутника.
– Это здесь каждому ведомо, – ответил Сысой. – За той горой начинается Чёрный лес, там его изба.
– Веди меня к нему, – велел Кротков. – А ты сам к нему ходил?
– Не доводилось, а мой брат хаживал. Однова у него кобыла запропала, искали, да не нашли. Грешить начали на татар, что они свели кобылу на махан. А Савка-бог глянул в ковш с ключевой водой и сразу её увидел.
– И нашлась лошадёнка? – заинтересовался Кротков.
– Забрела в овраг и не смогла выйти. Там и отыскалась.
На горе Сысой остановил своего коня и указал на необъятно простирающийся внизу лес.
– Видишь, барин, справа дымок вьётся? Это и есть жилище Савки-бога.
Они спустились вниз, перешли вброд через широкий ручей и сразу попали на тропу, бежавшую между высоченных и прямых, как золочёные струны, сосен.
– Что за дивный лес! – не сдержал своего восхищения Кротков. – Я столько лет жил с ним рядом и ни разу здесь не бывал.
– Это, барин, корабельная роща, за ней государевы лошманы день и ночь присматривают, – сказал Сысой. – Тут сосны на выбор рубят, какая на что годится в корабельном деле.
Кротков попристальнее огляделся вокруг и заметил, что в роще было чисто, как в убранной горнице: ни разбросанных веток и сучьев, ни поваленных ветром или старостью деревьев. Все сосны были помечены цифровым счётом, сделанным на затесях дёгтем, через определённое число саженей рощу делили сквозные просеки.
Миновав ухоженный лес, тропинка углубилась в чернолесье, где берёзы, осины, кустарники стояли тесно друг к другу, и всадникам приходилось порой пригибаться, чтобы проехать под нависшей над тропой веткой. Сысой ехал впереди, и затронутые им ветки обильно осыпали холодной росой следовавшего за ним господина. Тому это не понравилось, и он хотел окликнуть своего проводника и поменяться с ним местами, но вдруг Сысой сам остановил коня, Кротков привстал на стременах и увидел, что путь им преградила молодая баба, которая вела за собой на верёвке пёструю корову.
– Ты где это, Фроська, бродила? – спросил Сысой. – Часом, не у Савки-бога побывала?
– Молоко у коровы пропало, – ответила баба, отводя свою бурёнку в сторону от тропы.
– Ну, и как, помогло? – заинтересовался Кротков и, не убоявшись мокрого куста, подъехал поближе. – И как он это делает?
– Набрал в липовый ковш ключевой воды, пошептал и сполоснул корове вымя. Я не первая сюда пошла, другие по несколько раз у Савки-бога бывали, и всегда помогало.
Когда они объехали бабу с коровой и углубились саженей на десять в чащу, она им вслед крикнула:
– Эй, барин! А ведь он знает, что ты к нему едешь!
– Не может того быть! – воскликнул, осаживая коня, Кротков. – Я утром и сам не знал, что к нему поеду.
– Он начал меня выпроваживать, а сам бормотал: «Иди, баба, ко мне кротковский барин едет».
Это известие смутило Кроткова. Отправляясь к кудеснику, он мало верил в его силу, а тот выкинул такое, чего сама баба придумать никак не могла. Он задумался, но вдруг его конь встал.
– Я дальше, барин, не поеду, – сказал Сысой. – До его избы недалеко, ты сам на неё наткнешься.
– Какой же ты гайдук, Сысой, раз боишься! – осерчал Кротков. – Чем тебя смутил лесной дедко?
– За коней боюсь, – сказал Сысой, слезая с седла. – Изурочит ненароком, а кони добрые, особенно твой, на него Парамон Ильич глаз положил. Хорош, говорит, конь, я бы за него своего племенного быка не пожалел.
– К чёрту дядюшку! – воскликнул Кротков. – Отведи коня и уступи мне тропу, я пойду передом.
Скоро тропа выбежала из лесной чащи и упёрлась в высокий забор, за которым стояла крытая дранью приземистая изба. Впритык к ней был сделан навес, под которым дымился очаг, а рядом с ним на осиновом пне сидел розовощекий и седой дедок, одетый в овчинную безрукавку и длинную, пониже колен, рубаху, и в насунутых на босу ногу лыковых опорках.
Завидев Кроткова, когда тот, оставив Сысоя с конями, через дыру в заборе проник в его обиталище, дедок поднялся с пня и сделал шаг навстречу гостю.
– Будь здрав, бог Савка! – сказал Степан, смущаясь тем, что он вымолвил.
– И тебе здравия полную чашу! – ответил дедок. – Только я не бог, а Савка.
– Почему же тебя богом вся округа величает?
– Это от некрещёной морды ко мне прилипло. У здешней мокши богов много: одним больше или меньше, для них нет разницы.
– Но ты, я гляжу, совсем не против такого прозвища? – спросил Кротков и острым взглядом бывалого картёжника окинул дедка.
– Они же как малые дети, пусть тешатся. Но в их глупости есть весомая правда: человек волен поступать, как он похочет, даже крепостной раб, и сие означает, что каждый из нас для себя бог.
– Для меня, Савка, это потёмки, – сказал Кротков, смутившись от зауми лесного кудесника. – Встречная баба только что мне сказала, что ты меня ждёшь. Как ты проведал?
– Об этом мне сорока донесла, – простодушно улыбнулся Савка, указывая на свою вестницу, которая, покачиваясь, сидела на заборе.
– Стало быть, ты знаешь и то, зачем я к тебе явился? – спросил Кротков, поглядывая на котёл, в котором забурлила вскипевшая на очаге вода.
– И это невеликая хитрость, – произнес Савка, отодвигая котёл от пылавших под ним углей. – Ты молод и здоров, стало быть, этого ты у меня не ищешь.
– Ты прав, – сказал Кротков. – За этим я явлюсь в другой раз.
– Вот ты сам, барин, и ответил, что тебе от меня надо, – усмехнулся Савка.
– Я не открывал, что у тебя ищу, – возразил Кротков. – А ты, дедко, не тяни с ответом, ведь я не мужик, которому легко задурить голову.
– Изволь, барин. – Савка пристально взглянул на гостя, и тому под пронзительным взором кудесника стало неуютно и зябко. – Счастье всякого человека в здоровье и богатстве. Ты пока здоров, значит, ищешь богатство.
– Ты угадал! – горячо воскликнул Кротков. – Открой мне, Савка, какой-нибудь клад, ты ведь знаешь, где они спрятаны и как их отчитывать!
Степан так рьяно приступил к Савке, что тот от него попятился и чуть не опрокинул котёл с кипятком, а сорока взлетела с кола и, заполошно хлопая крыльями, улетела за избу.
– Экий ты, барин, огонёк! – недовольно сказал Савка. – Вспыхнул, как порох, да зазря: не знаю я ни кладов, ни заговоров. Иди к попам, они кладами ведают, но будь готов к тому, что более половины клада они заберут под себя.
– Ну уж нет! – заявил Степан. – Мне мой отец завещал с попами не якшаться. А ты, Савка, ведь врёшь, что не можешь мне подсобить! Хоть ты и не поп, но могу тебе за верное слово золотым пожаловать.
Он достал из кармана новехонький золотой пятирублёвик и подкинул его на ладони. Золотой блеск пал на очи кудесника, и они зажглись искрами.
– Добро, барин, – сказал Савка. – Золотой у тебя как раз тот, по которому можно узнать, дастся тебе клад или нет. Но хватит ли у тебя силы духа совершить то, что я велю?
– Хватит! – обрадовался Степан. – Делай своё ведово по всей своей силе.
Савка поставил котёл с ещё горячей водой над углями, раздул их и начал в каменной ступе растирать сухие листья и корешки. Вода в котле скоро забила ключом. Тогда кудесник, бормоча что-то себе под нос, опростал в неё из ступы порох из листьев и кореньев.
– Давай золотой! – сказал кудесник и, взяв, бросил пятирублёвик в кипяток. Затем сдвинул котёл от огня в сторону, а угли залил из туеса чем-то похожим на жидкий дёготь. На Кроткова от очага плеснуло дымом, от которого он закашлялся и прослезился, но разума не утратил.
«Эге, знаю я эти хитрости, – подумал он, чувствуя, что у него начало двоиться в глазах. – Окатил меня вонью, чтобы я про золотой не вспомнил».
Он потряс, как конь, головой и увидел перед собой котёл, который держал в голых руках кудесник. Вода в нём взбулькивала, и от неё несло жаром, а на дне котла шевелился и подпрыгивал золотой.
– Испей, барин, – откуда-то издалека донёсся до Кроткова глухой Савкин голос. – Испей, и тогда будешь знать, примешь ты заповедное золото или им подавишься.