– Стой, куда несёт?
Коня подхватили под уздцы, верхового стащили с седла и подволокли к костру.
– Кто таков будешь?
– Из Чернореченской. Надо известить анпиратора: полковник Чернышев вошёл в станицу с воинской силой!
Казака обыскали и повели к большой избе, освещённой пламенем костра. К Пугачёву вестник был допущен сразу. Мужицкий царь был не один, а со своим фельдмаршалом Белобородовым. Он выслушал казака и отпустил с пожалованием ему большой чарки водки.
– Как думаешь, Наумыч, – обратился Пугачёв к своему соратнику, – осилим Чернышева?
– И думать не моги, что не осилим, – ответил Белобородов, сверкнув хитрыми глазками. – Завтра к вечеру полковник будет болтаться на рели.
Ночь прошла в приготовлениях к сражению. Пугачёв готовился к нему с полной надеждой на победу, на его стороне была сила и небрежность государственной власти. Генерал Кар считал происходящее в Оренбургском крае заурядным мятежом, который можно подавить несколькими сотнями солдат, и поэтому, отдав распоряжения воинским командам двинуться к Оренбургу, спокойно ожидал победных реляций.
Полковник Чернышев в успехе завтрашнего боя тоже не сомневался. Выставил вокруг Чернореченской караулы, рано лёг спать, проснулся ни свет ни заря и вызвал к себе офицеров батальона, командира сотни и калмыцкого князька.
Рекогносцировку будущего сражения проводили на местности, когда батальон, казаки и калмыки вышли из Чернореченской по направлению к Маячной горе. Чернышев долго не мудрствовал, приказал калмыкам быть слева, казакам – справа, впереди батальона поставил пушки. На них он сильно надеялся, артподготовка должна была посеять панику в толпе мятежников. Под равниной и вокруг горы стоял туман. Когда он рассеялся, Чернышев обнаружил, что пугачёвцы находятся совсем близко и приближаются к нему огромной ватагой без всякого строя. Полковник двинулся им навстречу, и оба войска сошлись у Маячной горы. Пушкари выкатили вперед орудия и приготовились стрелять. Чернышев был готов сделать отмашку на залп, но его внимание привлекло движение в передовых рядах противника. Они разомкнулись, и вперёд вышли с десяток солдат в форме русской армии.
– Не стреляйте, старинушки! – закричали они, размахивая руками. – Анпиратор всех вас прощает! Бросайте ружья! Встречайте анпиратора!
Движение батальона прекратилось, офицеры бросились по рядам, раздавая зуботычины, но это не помогло сохранить дисциплину. Солдаты в смятенном состоянии чувств смотрели на всадника в красном кафтане, который с обнажённой саблей в руке галопом мчался вдоль строя своих войск на ослепительно-белом коне. В этот момент с Маячной горы, захваченной пугачёвцами, выстрелила пушка, и ядро попало в батальонный снарядный ящик. Раздался оглушительный взрыв. Солдаты стали бросать ружья и брататься с мятежниками. Их примеру последовала сотня волжских казаков. Пронзительно крикнул что-то командир калмыков, и его отряд, выпустив град стрел в сторону приближавшихся к нему мятежных казаков, стал уходить в сторону Чернореченской. Это был разгром. Офицеры батальона отчаянно отбивались штыками и саблями, но их скоро обезоружили и повязали. Схватили и полковника Чернышева, который в полусознательном состоянии, обхватив голову руками, сидел на большом батальонном барабане. Его потащили к Пугачёву, но тот от пленника отмахнулся.
– Всех офицеров ведите в Бердскую! – закричал он, приподнявшись на стременах. – Жалую победителей двойной чаркой вина!
До Бердской слободы было четыре версты, и ликующие толпы вооружённых людей устремились к ней. Там их ждало царское угощение. Следом тащили захваченные пушки и волокли нанизанных на верёвку, как бусы, пленных офицеров. Последним в связке, мотаясь из стороны в сторону, брёл полковник Чернышев.
Пугачёв успел переодеться, собрать своих приближённых и встречал их на крыльце «царской избы», застланном красным сукном, сидя в кресле с высокой спинкой и резными подлокотниками. Одеяние на нём было нарядное и пышное: парчовый кафтан, кармазинный зипун, полосатые с голубым кантом шаровары, козловые сапоги с жёлтой оторочкой, шапка кунья с бархатным малиновым верхом и золотой кистью. Рядом с ним, опоясанные дорогими саблями, в бархатных зипунах и халатах бухарской выделки стояли соратники. Офицеров выволокли под крыльцо и поставили на колени.
– Для чего осмелились вооружиться против меня? – важно вопросил Пугачёв. – Ведь вы знаете, што я ваш государь. Ин на солдат нельзя пенять, они простые люди, а вы офицеры, артикул знаете. Впрочем, кто желает мне служить, я прощаю.
Пугачёв выжидательно воззрился на офицеров. Те, опустив головы, обречённо молчали. Молчала толпа, ожидая решения их участи.
– Что ж, – сказал посуровевший Пугачёв, – Овчинников, начинай!
Четырёх офицеров схватили и потащили к виселицам-релям. Остальные перед своей казнью обречены были видеть смерть товарищей.
Полковника Чернышева, по знаку Пугачёва, подвели к крыльцу вплотную.
– Чернышев! – язвительно сказал самозванец. – Какой ты воин? Ты камер-лакей, тебе шандалы зажигать, тарелки подносить надо, а ты махать сабелькой вздумал!
Полковник молчал. Пугачёв махнул рукой, и Чернышева потащили к виселице.
– Твоё амператорское величество! – сказал фельдмаршал Белобородов. – Таво казака, что о Чернышеве донёс, наградить надо. Верный казак!
Из толпы, окружавшей крыльцо, вышел парень, который сообщил о прибытии солдат в Чернореченскую. К Пугачёву поднесли серебряное блюдо. Он взял с него голубую ленту, к которой был прикреплён рубль с изображением Петра Великого.
– Получи, казак, награду за верность!
Толпа вокруг радостно зашумела. Пугачёв возложил на шею казака орденскую ленту и затем протянул чарку вина.
– Благодарствуем! – вымолвил потрясённый свалившимся на него счастьем парень. Его подхватили товарищи, и они отправились к столам с вином и закуской.
Бердская слобода гуляла, крестьянская вольница праздновала победу.
В Синбирске конец осени 1773 года выдался сухим и морозным, и суеверные люди стали поговаривать, что если снега не будет ещё неделю, то будущим летом случится неурожай, и к одной беде, бунту, добавится другая – голод. Но как будто эти толки подслушал кто-то наверху: в конце ноября на город наползла тяжёлая, битком набитая блеклой синевой туча и стал валить снег, за несколько часов накрывший собою все ухабы и бугры синбирских улиц. Снег продолжал идти, стало ветрено, и к полуночи разразился буран. Дежурный канцелярист Баженов подошёл к окну своей комнаты, вгляделся в беснующуюся белую тьму, зевнул и решил, что ему пора продолжить своё дежурство на лавке, покрытой овчиной, но к крыльцу на свет горевшего под железным навесом костра высунулся человек, сидевший на еле бредущем коне. «Курьер!» – понял Баженов и, подойдя к печи, поставил на огонь горшок с борщом и сковородку с жареными грибами.
Курьер в сенях сбросил шубу и шапку, обстучал сапоги, и о том, что на дворе буран, можно было судить по снегу в его усах и бороде и морковно-красным щекам. Он уже не раз привозил из Казани губернаторскую почту, и Баженов был с ним порядочно знаком.
– Тебе раньше бы надо было приехать, – сказал Евграф, – глядишь, и снег раньше пошёл бы.
– На моей собачей службе я того и гляди сгину. – Курьер полез в кожаную сумку и вынул оттуда несколько запечатанных и облитых сургучом пакетов. – Спасибо ямскому старосте, надоумил меня бросить возок и добираться последние пятнадцать вёрст верхом. У тебя в комнате сквозняки гуляют, а в поле так метёт, что рукавицу на вытянутой руке не видать.
Баженов расписался в курьерской книжке и мельком оглядел пакеты: целы ли печати?
– Бери борщ, грибы, грейся.
– Что-то я тебя, Евграф, не признаю. А где чарка?
– Так у тебя же новостей, поди, нет, а что буран, так про то я ведаю.
– За эту новость ты одной чаркой не обойдёшься, – сказал курьер, принюхиваясь к запаху закипевшего борща. – У меня есть новость, от которой весь Синбирск покачнётся.
– Врёшь, поди, – недоверчиво произнёс Баженов, но под стол нагнулся и достал оттуда штоф. – Говори, пока борщ не остыл.
– Пугачёв захватил команду полковника Чернышева в плен и всех офицеров повесил.
– Не может того быть! – воскликнул Баженов.
– Раскрой пакет да прочти, – сказал курьер и, завладев штофом, налил себе чарку водки, затем достал свою ложку, вытащил из горшка кусок мяса. – Налей и себе чарку, Евграф, такую новость без водки не осилить.
– Выпей за меня, я на службе. А весть действительно важная, завтра здесь такая суматоха начнётся…
Опрокинув вторую чарку водки, курьер отправился отдыхать. Баженов, походив по комнате, запер почту в железный сундук и возлёг на лавку, где долго, прислушиваясь к вою ветра в печной трубе, ворочался с боку на бок, пока смог забыться тревожным и чутким сном.
Когда в солдатских избах крепости сыграли побудку, Баженов оделся и вышел на крыльцо. Буран угомонился, было тепло, снег осел, набух влагой, и с крыш сильно капало. Мимо крыльца проехал новый военный комендант полковник Рычков, и в ответ на поклон приказного чина приложил ладонь к шапке. Евграф мог довести до него новость, но не стал: за худые новости не хвалят и не жалуют. Воевода Панов с утра в канцелярию никогда не спешил, и Баженов по нетронутому снегу пошёл в сторону Панской улицы.
Ему долго пришлось брякать воротной колотушкой и кричать, пока собаки своим хриплым лаем не подняли сторожа, спавшего на печи в людской поварне. Он явился, недовольный ранним гостем, и начал было ворчать, на что Евграф крепко осерчал и так ловко треснул воротника в ухо, что тот плюхнулся в снег, а устрашенные этим собаки попрятались по своим конурам.
Шумное вторжение Баженова не осталось незамеченным хозяином. Фёдор Иванович, позёвывая, вышел в зал и недовольно взглянул на гостя.
– Ты что, Евграф, всех нас встормошил с ранья?
– Прошло время синбирским дворянам разлёживаться. Чернышевская команда разбита и пленена, сам полковник и офицеры повешены!