Головин закрылся в своей комнате, снял со стены два пистолета немецкой работы, продул дула от пыли и паутины, достал пули и порох, снарядил оружие и отложил в сторону. Дорога, по нынешним временам, предстояла опасная, и велик был риск встречи с разбойниками, от которых Фёдор Иванович решил обороняться пистолетным боем. Задвинув на окне занавеску, он отомкнул окованный железом сундук и выложил на стол свою казну: пятьсот рублей ассигнациями и тысячу двести рублей золотом. Всё это надлежало разместить на себе, и для этого у него имелся прадедовский кожаный пояс с потайными карманами, в которые Фёдор Иванович бережно уложил золотые монеты и бумажные деньги. Примерил пояс на себя и остался доволен, своё золото никогда тяжёлым не кажется.
Спрятав пояс и пистолеты в железный сундук, Фёдор Иванович покинул свою комнату, дабы озаботиться снаряжением походного погребца, который он завёл по примеру старшего брата, московского барина, заразившего его чаепитием. Погребец был сделан на заказ и подбит жестью и тюленьей кожей; в нём размещались чайник, молочник, жестяная коробка для комкового сахара, такая же коробка для чаю, стаканы в серебряных подстаканниках и позолоченные ложечки. Он находился на сохранении у буфетчика и был в полном порядке. Фёдор Иванович велел снарядить погребец чаем, сахаром и пошёл осматривать хозяйским глазом, как приказчик справляется с погрузкой поклажи.
В этот день во многих домах синбирских дворян шли сборы в дорогу. За гибелью полковника Чернышева и его воинской команды многим синбирцам стало мерещиться, что над городом занёс дубину сам Пугачёв, и они всполошились и кинулись бежать по московской и казанской дорогам прочь от проклятого места, где век назад лютовал Стенька Разин и куда вот-вот должен был нагрянуть злодей и самозванец.
Отъезжающие чаяли одного: чтобы не растаял нанесённый бураном снег. Этого не случилось, к утру крепко подморозило и начала завивать лёгкая позёмка. Головин встал ото сна задолго до света, спохватились со своих лежанок кучера и слуги, и скоро двор наполнился ржанием коней, скрипом полозьев и мельтешением спешащих людей. Кротков вышел из флигеля, когда санный поезд был готов тронуться в путь. Он подошёл к хозяевам, обнял Фёдора Ивановича, поцеловал в щеку Варвару Парамоновну и отошёл в сторону крыльца, на котором в глиняных плошках горели большие светильники. Головин крепко ткнул кучера кулаком в спину, и барский поезд тронулся к воротам. За ним побежали мальчишки и собаки, а слуги, проводив взглядами хозяев, стали озираться на Кроткова. Они теперь были в его власти и гадали, что это им сулит.
– Затушите огни, – сказал Степан. – Никому без моего разрешения со двора не сходить!
Двух недель хватило на то, чтобы помещики, думавшие скоротать лихолетье в Синбирске, из него разбежались в разные стороны: кто в Москву, кто в Казань, кто от готового вспыхнуть бунтом Среднего Поволжья в далёкие западные губернии. Оставшиеся в городе обыватели и те дворяне, коих удерживала от бегства служба, с душевным трепетанием ждали, что вот-вот к ним явится сам Пугачёв в окружении несметных мужицких толп. Это не было пустым страхом: из ближнего Заволжья пришли верные вести, что там, разгромив помещичьи усадьбы, к Мелекессу подступил посланный самозванцем атаман Илья Арапов, вокруг которого тотчас сгрудилась громадная мужицкая вольница, готовая обрушиться на Синбирск.
Но не всё для синбирцев было так уж и худо. Взамен загубленной Чернышевым воинской команды под начало нового военного коменданта полковника Рычкова прибыли четыре сотни солдат из Московской губернии, и это немного ободрило обывателей. Они успокоились и даже благожелательно стали поглядывать в сторону трактира, где шумели и куражились приезжие офицеры.
Все эти дни Кротков со двора не сходил, а за новостями посылал Сысоя, который, пошатавшись между людей по улицам и на торге, извещал своего господина обо всём, что творится вокруг. Когда Сысой доложил ему о появлении Арапова, это Степана встревожило. От разбойничьего атамана он не мог ждать для себя добра, ему нужен был «мужицкий анпиратор», но по известиям, полученным от Сысоя, выходило, что Пугачёв всё ещё не смог взять Оренбург и топчется вокруг него уже два месяца. «Что он там застрял? – недоумевал Степан. – Шёл бы на Казань, там есть что пограбить, а потом на Нижний, там-то можно и разжиться казной, и клад устроить, как это делал Разин, на волжском утёсе или в каком другом месте. Тут бы я не стал зевать и взял всё, что мне нагадано».
Сысой тупо взирал на задумавшегося барина, ожидая, когда придёт пора и ему завалиться на лавку в людской избе.
– А что, правда в трактире шумно? – спросил Степан. – Может, там и играют?
– Сказывают, офицеры сыплют несчётно золотом, краем глаза усмотрел, как по столу шарики палкой катают, а на деньги или так, не ведаю.
– И много сейчас в городе офицеров? – поинтересовался Кротков, подумывая, а не сделать ли ему вылазку в трактир, глядишь, подвернётся кто-нибудь, кого можно будет растрясти за фараоном.
– Полный трактир, а сколько, не ведаю, – ответил Сысой и поглядел в окно, за которым уже начали клубиться морозные сумерки. – Не худо бы, Степан Егориевич, на Рождество побывать дома.
– Про это забудь, – строго сказал Кротков. – Ступай, и с дворовыми людьми помалкивай.
Он сел на кровать и ощутил, как его душу обуяло предчувствие игрового азарта, которое он, отказавшись от карт, не испытывал уже около полугода. В голове хмельно и весело стало пошумливать, кончики пальцев рук покалывало, и Кротков потянулся к сундуку, взял оттуда колоду, привычным движением стал её тасовать, затем вынул карту: это был король пик. Степан вгляделся в него и усмехнулся: «А ведь это явный самозванец, какой он король? Рожа красная, как у мужика с мороза. Но хоть он и не король, может неслыханно обогатить, если выпадет в игре как надо». Он опять перетасовал колоду, взял карту: это опять был король пик. «А ведь то, чем я живу последние месяцы, тоже игра, – возбуждаясь, подумал он. – Я поставил на Пугачёва, и эта игра будет поазартней всякой другой». Степан в третий раз перетасовал карты, и опять ему выпал король пик. Он уверовал, что это не было случайностью, так может везти только тому, у кого на роду написано быть счастливее всех других людей.
Случайное гадание взбодрило Кроткова, он вышел из своей комнаты, кликнул слугу, велел подавать ужин и позвать ключника. Хранитель чуланов и подвалов головинского дома предстал перед ним и, покряхтывая, поклонился.
– Доложи, старый, чем ты владеешь? – спросил Кротков. – Какие водки истомились ждать в твоих захоронках, чтобы их испробовали?
– Барин Фёдор Иванович велел не держать ничего другого, как только очищенную от своего завода.
В коридоре послышался чей-то повелительный голос, затем в комнату просунулся слуга и донёс:
– Господин канцелярист Баженов к вашей милости!
– Проси! – распорядился Кротков и, повернувшись к буфетчику, велел принести штоф очищенной.
«Зачем это явился ко мне приказной выжига? – озабоченно подумал он. – Такие прохиндеи просто так не разгуливают».
– Я тебе, Степан Егориевич, не помешал? – сказал, резво войдя в комнату, Баженов. – А я, признаться, обеспокоился. Думаю, куда подевался гость Фёдора Ивановича, не заболел ли? Морозы-то стали заворачивать, не приведи господи!
– Ты явился как раз к ужину, Евграф Спиридонович. – Кротков едва смог выдержать устремлённый на него огненный взгляд канцеляриста. – Я велю подать прибор и для тебя.
– Не откажусь, сегодня был так занят, что не удосужился пообедать. А я ведь к тебе с новостью.
– Это потерпит. Для начала прикоснёмся к очищенной.
– Прекрасные слова! – воскликнул Баженов, опускаясь на стул. – Прогони раба своего, Степан Егориевич, моя новость не для его ушей.
Кротков отослал слугу, наполнил чарки и выжидательно посмотрел на Баженова.
– За эту новость, Степан Егориевич, здравствоваться не будем: злодеи захватили Самару, и что там сейчас делается, в здравом уме вообразить нельзя.
Кротков оторопел от неожиданности, будто на него выплеснули ушат ледяной воды, и растерянно пробормотал:
– Ведь от Самары до нас всего полтораста вёрст. Значит, через два дня они будут здесь?
– Вполне возможно. – Баженов зябко пожал плечами. – Вот разграбят Самару, натешатся убийствами, и пойдут на нас или на Пензу.
Кротков взял со стола чарку, его примеру последовал Баженов. Они переглянулись и выпили. Евграф закусил солёным рыжиком, наполнил чарки.
– А за эту новость, Степан Егориевич, можно почокаться. Имеем право: только что в Синбирск прибыла воинская команда подполковника Гринёва.
– Стало быть, мы спасены! – с готовностью поднял чарку Кротков. – Или не так?
Баженов сдвинул свою чарку с чаркой Степана, с причмоком её опорожнил и как-то странно и весело взглянул:
– Знать бы, где счастье, так не сходил с того места. Иной ведь полагает, что над ним дубовая крыша, а не ведает, что столбы гнилые, в любой миг могут рухнуть и этой крышей его до смерти придавит. Завтра утром Гринёв идёт на Самару, будем ждать, что ему повезёт.
– Что ж ты закуски стороной обходишь, Евграф Спиридонович! – вдруг спохватился Кротков, весьма озадаченный замысловатой речью незваного гостя, который был далеко не так прост, каким хотел выглядеть. «Что-то он против меня припас!» – тревожно звякнуло в его голове, хотя после второй чарки очищенной Баженов, казалось, размяк и вовсе не походил на того кнутобойца, каким его Степан увидел, когда доставил в канцелярию рыжего разбойника.
– Мы ведь с тобой в свойстве, Степан Егориевич, – расслабленно стал говорить Баженов. – Головины и мне и тебе родственники, и мы должны друг друга держаться. Не солгу, что ты мне сразу пришёлся по нраву достойным молчанием, с каким слушал болтовню Дмитриева о французах. Это же смеху подобно, что Пугачёва нам подкинул французский король! Но этим бредит не один Иван Гаврилович, – он почти зашептал, – в Петербурге тоже витают такие догадки, но им виднее, а мы, Степан, должны думать о себе, не так ли?