Баженов пренебрёг назвать его по отчеству, это Кроткова удивило, но не смутило, он вдруг понял, что канцелярист точно против него что-то имеет, и насторожился.
– Хватит тебе жить затворником, Степан! Мой дом для тебя открыт, правда, у меня не такие хоромы, как у Головина, но и мы живём достойно, а хлеб-соль оцени сам.
– Почту за честь воспользоваться твоим приглашением, – сказал Кротков, гадая, с чего это Баженов так к нему прицепился. – Но я, как ты, верно, заметил, не умею складно говорить, да и по гостям ещё не живал. В гвардии у меня не было времени, солдатская служба не дозволяла этого делать.
– Ну, что ты скромничаешь! – Баженов игриво толкнул Степана в бок. – Гвардейцы – известные кутилы, здесь про ваши подвиги мы наслышаны: кабацкие попойки, пассии, в конце концов, картёжная игра ночами напролёт. Разве ты этого не изведал, хотя бы отчасти?
Кротков обомлел от догадки: канцеляристу стало известно о причинах его выхода из полка в отпуск. И узнал он об этом от какого-нибудь проезжего офицера, а может, магистратский суд Петербурга учинил над ним розыск, и во все провинциальные канцелярии разослал приказ схватить беглого должника и в оковах переправить в столицу империи.
– Что помалкиваешь, Степан? – пытался расшевелить впавшего в страх Кроткова разгулявшийся гость. – Как там пассии из француженок, говорят, они горазды на любовные хитрости? Признавайся, сладки заморские приманки?
Кротков промычал нечто невнятное, метнулся рукой к штофу и, проливая водку, наполнил чарки. Баженов с пьяной улыбкой на него поглядывал и вдруг протрезвел.
– Я к тому тебе это говорю, что хочу по-родственному остеречь: слушки стали погуливать в Синбирске насчёт твоей особы.
– Какие слушки? – испуганно встрепенулся Кротков.
Баженов откинулся на спинку стула и с удовольствием оглядывал Степана: «Жидковат оказался на проверку, вон ведь как напугался, стало быть, что-то за ним есть. Будет время, займусь им поплотнее: он дурак, а деньги у него есть, чем не добыча?»
– Все дворяне серчают на тебя за твоё затворничество. Старики – что нет слушателя их мудрых речей, отцы семейств – что ты завидный жених и обходишь их стороной, молодые – что не имеют ещё одного партнера для картёжных баталий. И понемногу все начинают поговаривать, что ты не их поля ягода.
– Как так? – подавленно произнёс Кротков. – Я дворянин во многих поколениях, а в отпуске из полка по болезни, что же мне, всем свой отпускной паспорт предъявлять?
Чутьём опытного сыскного умельца Баженов угадал, что Кротков многое скрывает и за ним водятся не только грешки, но и, возможно, преступления. Он опрокинул чарку, облизал губы и намеривался запустить поглубже в Кроткова свои когти, но в зал просунулся приказчик:
– Господин канцелярист, за тобой явился солдат.
– Вот беда, надо идти на службу, воеводе что-то от меня понадобилось. Так я жду тебя, Степан Егориевич, в гости, хоть завтра.
После ухода Баженова Степан опорожнил стоявшую перед ним полную чарку очищенной и выругался крепким солдатским словом. Мысль, что делать дальше, была у него одна: немедленно бежать из Синбирска этой же ночью. Если его схватят, то клада ему не видать. В Москву уходить было нельзя, там Степана могли случайно опознать, – оставалась Казань, где его не знают, да и Пугачёв будет у него на виду и не пройдёт мимо.
– Запрягай лошадей! – велел он явившемуся на его зов заспанному Сысою. – Мы уезжаем.
– Это ты правильно решил, барин! – обрадовался гайдук и побежал в конюшню.
«Пусть думает, что мы едем в деревню, оповестит дворню, а та собьёт погоню со следа», – подумал Кротков и стал собираться в дорогу.
Была поздняя ночь, когда сани выехали из ворот головинского дома. Сысой хотел свернуть к Свияге, откуда они приехали из деревни, но Кротков указал другой путь – на казанскую дорогу. Сысой этому крепко огорчился и стал немилосердно настёгивать коней, которые вскачь миновали окраину города и вынесли сани на разъезженную ухабистую дорогу.
В поле Сысой сжалился над конями и пустил их мелкой рысью. Барин опять потащил его за собой неведомо куда, но он на него не сердился, ибо сызмала был приучен не прекословить господской воле и никогда не помышлять о протесте. «Не нами это заведено, – размышлял Сысой, тупо поглядывая на мелькавшие перед его глазами конские хвосты. – Так было, так есть и так пребудет во веки веков».
Кротков, укутанный в енотовую шубу и овчинный тулуп, покоился в санях, поглядывая сквозь обметанные инеем веки на ярко сияющие звёзды. Страх, охвативший его от острых намёков канцеляриста, мало-помалу выветрился, к нему на ум пришла мысль, что с лета он начал жить не как все люди: «Погнавшись за счастьем, я отдал себя на волю судьбы, и всё, что со мной происходит, далеко не случайности, а указующий перст Провидения, будь то державинский рубль, карга Саввишна, которая гонялась за мной в моих снах, Савка-бог, объявивший, что меня обогатит государь, теперь вот канцелярист, спугнувший меня из Синбирска в Казань. Но, может, там я и обрету своё счастье?»
К вечеру барин и его гайдук прибыли в большое чувашское село и остановились в ямской избе. Там было сумеречно и тесно. Кротков было потребовал себе ужин, но его не услышали, какой-то служитель указал ему на лавку, с которой согнал мужика:
– Почивай, барин, пока кто-нибудь не наехал и не захватил это место.
Измученный дорогой, Кротков послушно лёг на лавку и, не раздеваясь, уснул. Сысой, управившись с конями, нашёл его и примостился на пол, рядом со своим господином. Скоро все угомонились, послышались похрапывания, стоны, почти все чесались, изба была изобильно населена клопами, и они пировали всю ночь, не брезгуя ни мужиком, ни барином.
Первым, кого увидел Кротков, опамятовшись от беспокойного спанья, оказался стоявший к нему боком гвардейский офицер. Он надевал на свой мундир овчинный тулуп. Степан проморгался и обомлел – это был Державин…
– Кротков? Вот так встреча! А ты здесь какими судьбами?
– В Казань направляюсь, господин прапорщик, – вставая с лавки, пробормотал Степан.
– Я с недавних пор подпоручик гвардии! – самодовольно сказал Державин. – Состою для особых поручений при генерал-аншефе Бибикове.
– Я всегда вас почитал за лучшего полкового офицера, – бестрепетно соврал Кротков.
Так Державину ещё никто не льстил, и от этих слов он слегка раскраснелся и протянул руку, чтобы дружески потрепать однополчанина за плечо, но вдруг замер:
– Постой! Так ты жив? А я ведь тебя в гробу видел. Ты что, ожил?
– Такой загадочный случай, – промямлил Кротков. – Помню, шёл по улице, а потом затмение, очнулся в гробу, уже за петербургской заставой.
Державин столь оглушительно захохотал, что чуть было не задул хлипкий фитилёк лампады перед засиженным мухами образом Николы Угодника.
– Не заливай, брат. У меня давно темечко окрепло! Ты ведь в гробу от долговой тюрьмы бежал?
– А что, Гаврила Романович, – искательно промолвил Кротков, – немец Зигерс и карга Саввишна меня по сию пору в полку ищут?
– Да нет, не слыхать, чтоб искали, – хохотнул Державин. – Да и как тебя сыскать, когда ты на том свете в карты с чертями режешься.
– А ведь я, Гаврила Романович, рубль, что вы мне пожаловали, до сей поры храню и в карты не играю. Я так думаю, что от этого рубля мне богатство стало прибывать.
– Ужели так? – удивился Державин. – И много ли казны прибыло?
– Наследство от батюшки получил, триста душ и сколько-то деньгами.
– Да, триста душ – это тебе не баран чихнул, – сказал с завистью Державин, которого болезненно угнетала его бедность. – Но тебе, Кротков, сейчас надо не наследство считать, а послужить своей дворянской службой матушке-государыне. В Казани явись к генерал-аншефу Бибикову и проси определить тебя в воинскую команду. Просись к подполковнику Михельсону, сей русский немец – славный командир!
– Какая мне служба! – жалко воскликнул Кротков. – Я отпущен из полка по болезни, и о том вам ведомо. Кто меня с такой нескромной болезнью к себе возьмёт?
Державин на него с изумлением взглянул, и было видно, что он готов разразиться смехом, но вдруг лицо подпоручика стало серьёзным.
– Экий ты, Кротков, прохвост! – прорычал сквозь зубы Державин. – Тебе полк помог выпутаться из долговой тюрьмы, а ты службой манкируешь! Прочь с дороги!
Возмущённый наглостью Кроткова, Державин оттолкнул его в сторону и вышел из ямской избы.
Степан сел на лавку, нервно зевнул и перекрестил рот. «Вот и ещё одна нечаянная встреча, – подумал он. – А к чему она? К удаче или к несчастью – ума не приложу».
Глава четвертая
В губернском городе Кротков не имел ни родни, ни знакомых и, подъезжая к Казани, не мог даже предположить, где будет жить, но уверенно надеялся, что удача как не оставляла его до сей поры, так не оставит и впредь, и всегда явится случай, чтобы прийти ему на выручку.
На городской заставе на пути саней встал солдат, а к Кроткову подошёл прапорщик и протянул руку за паспортом.
– Откуда изволили прибыть? – осведомился он, оценивающе оглядывая Степана. – Где намерены остановиться?
– Из Синбирска. А остановиться не имею где, наверно, в гостинице.
Прапорщик с паспортом ушёл в будку, записал приезжего и, подойдя к саням, сказал:
– Ежели, господин Кротков, вы желаете жить весело и шумно, то поезжайте в гостиницу.
– Разве есть другое место, где можно остановиться? – заинтересовался Кротков.
– Как не быть? От моей сестры, вдовы подпоручика Мидонова, на днях съехал постоялец. У нее свой дом близ крепости, она может предоставить вашему благородию две комнаты. Сейчас всё в Казани стало дорого: и продукты, и квартиры из-за пугачёвского безурядья возросли в цене, но она держит прежнюю цену, лишь бы жилец был нешумный и не водил к себе пассий.
– Я как раз такой и есть жилец! – ухватился за предложение Кротков. – Говори, как туда ехать?
Дом подпоручицы Мидоновой и впрямь находился подле крепостной стены. Это была одноэтажная изба на подклети, с тесовой крышей и обшитыми дранью стенами, окружённая дощатым забором, в коем выделялись выкрашенные свежей охрой ворота. Кротков вылез из саней, скинул с плеч тулуп и заглянул в прорезь воротной створы. Толстая баба, стоя на крыльце, вытрясала лисий салоп, рядом с ней тщедушный мужик держал на руках раздетого ребёнка, который