– Отвечай, старая, где дворовые люди?
Старуха пошамкала беззубым ртом и взвизгнула:
– Нюрка!
Под крыльцом зашуршало, и скоро оттуда выползла рябая и худенькая девчонка, которую Кротков тут же схватил за руку.
– Где люди? Кто моего дядюшку казнил?
– Мы здесь остались одни, – пропищала девчонка.
– Его дворовые люди убили? – поразился Кротков.
– Ну да! – подтвердила Нюрка. – Мы жалели барина и ревмя ревели, но Федотка, кучер, схватил его и повесил. А потом все закричали, что царь мимо деревни идёт, и кинулись бежать. А меня бабка за подол удержала, ей страшно оставаться одной.
– Как! Здесь только что побывал Пугачёв? – воскликнул Меллин. – Вот так удача! Где разведчики?.. Гусары, на конь!
– Он, граф, наверняка ушёл в моё поместье, – торопливо сказал Кротков. – Я покажу дорогу.
– Сверчков! – велел Меллин унтеру. – Дай ему коня!
На выезде из деревни они встретили трёх гусар, ходивших в разведку, и те подтвердили, что злодей не далее как час назад ушёл по дороге на Кротковку.
– Недавно здесь был: конские шевяки на дороге не успели остыть, ваше высокоблагородие!
До Кротковки было всего несколько вёрст, и когда стала видна колокольня, майор Меллин велел команде остановиться и спешиться.
– Следуйте за мной, – сказал он Кроткову и, достав из сумы зрительную трубку, полез в гору. Обычно хладнокровный немец явно взволновался, и Степана обожгло подозрением: граф потому так рьяно гонится за Пугачёвым, что тоже мечтает покуситься на его клад. И он взглянул в спину соперника с такой яростью, будто хотел прожечь его взглядом насквозь.
Долгоногий граф опередил Степана, и когда тот, запыхавшись, встал с ним рядом, майор, приставив трубку к глазу, оглядывал окрестности. Кроткову стеклянное око было не нужно, он и своими глазами отчётливо видел деревню и всё, что в ней происходит. Обычно пустая, она была заполнена вооружёнными людьми. У ворот усадьбы стояли телеги и пушка, возле которой пылал костёр.
– Он явно решил встать здесь на ночлег, – пробормотал Меллин и затем воскликнул: – А вот и он сам!
К дому, окружённый толпой приспешников, подъехал Пугачёв, ловко сошёл с коня, поднялся на крыльцо, пооглядывался и завернул в ретирадное место. Подтягивая на ходу штаны, появился оттуда и, повелительно взмахнув рукой, что-то приказал своему окружению. Казаки охраны сняли с телеги чёрный сундук, несколько больших кулей и занесли в дом. «Вот он, мой клад! – едва сдерживая крик, подумал Кротков. – Анпиратор решил зарыть его у меня в погребе!» Он покосился на майора, но того уже рядом с ним не было. Размахивая руками, граф торопился по склону горы к своей команде, отдавая на бегу приказы: гусарам садиться на коней, обозу стоять на месте.
Гусары, сдерживая коней, стали спускаться с горы, на ходу перестраиваясь для лихой кавалерийской атаки, а в это время из усадьбы донёсся пронзительный визг: разбойники выволокли из хлева громадную свинью и повалили её на спину, чтобы зарезать. Кротков не возмутился утратой хавроньи, которая была гордостью его покойного батюшки Егория Ильича, потому что всегда приносила по пятнадцать поросят приплода, он во всё глаза глядел на свой дом, чтобы не пропустить бегства «анпиратора». «Только бы он успел запрятать клад, – с тревогой думал Степан. – А то налетят гусары и мигом растребушат и сундук, и кули».
На этот раз граф Меллин не отсиживался за спинами, а впереди своих гусар влетел на околицу деревни и стал махать саблей, беспощадно рубя не успевших взять в руки свои дубины мужиков. Навстречу большой толпе, что вывалилась из проулка, гусары ударили из пистолетов, и эти выстрелы докатились до усадьбы, оповестив Пугачёва о беде. На ходу засовывая руки в рукава красного кафтана, он прыгнул на коня и устремился к воротам. За ним стали убегать его приспешники, а по двору с леденящим душу визгом бегала недорезанная свинья, волоча торчащий в её боку огромный нож.
Кротков, сбежав с горы, прыгнул в телегу и толкнул Сысоя кулаком в бок.
– Трогай! – вскричал он. – Да шибко не гони, не хватало ещё перед домом свернуть себе шею.
– Не первый раз здесь еду, – сказал Сысой. – Уж и не надеялся, что вернусь, да ты, барин, везучий.
Деревня встретила их мёртвой тишиной. На улице и вдоль заборов лежали убитые люди, ни одного гусара среди них не было, только мужики, в большинстве своём молодые парни, ещё недавно свято верившие в обещанную им мужицким царём волю и погибшие, не успев даже к ней прикоснуться.
Одна створа была сорвана с ворот усадьбы и валялась на земле, перегораживая дорогу. Кротков слез с телеги и торопливо пошёл к крыльцу, обойдя стороной лужу крови, в которой лежала свинья. С крыльца он оглядел двор и не увидел никого живого. Гусары, не заглянув в дом, устремились в погоню за Пугачёвым. Это было ему на руку, его ждал клад, и увидеться с ним Кротков надеялся без свидетелей.
Пройдя через сени к залу, он остановился, опасаясь, что за дверью кто-нибудь затаился и ожидает его с ножом в руке, прислушался, но ничего, кроме своего горячего и прерывистого дыхания, не услышал. Тогда Степан осторожно шагнул в зал и увидел, что всё в нём осталось по-прежнему, только возле окна лежали друг на друга сваленные кули. Он на цыпочках прошёл к своей комнате и толкнул дверь, которая резко скрипнула, и это заставило его шарахнуться в сторону и прижаться к простенку. Вокруг стояла тишина, и было слышно лишь позуживание большой мухи, которая закружилась вокруг его головы. Степан заглянул в комнату и зажмурился от ослепляющего блеска, который ударил ему в глаза. На стуле лежал тяжёлый перстень с алмазом величиной с небольшой боб. Он примерил его на средний палец, и перстень оказался впору.
Пугачёв успел наследить в комнате: на кровати лежали грязные исподние штаны и рубаха, с подушки свесились шерстяные носки, от которых разило пёсьей вонью, на сундуке лежала соболья шапка. Но Степана привлекла не она, а замок, на который был заперт заветный чёрный сундук. Он торопливо вышел из комнаты, и в дверях зала его встретил Сысой.
– Что за напасть такая, – сказал гайдук. – Где Пугачёв ни пройдёт, все люди куда-то деваются. Остался один Корней.
– Быстро найди мне топор! – крикнул Кротков. – А людишки мне не нужны, разбежались – значит, туда им и дорога!
– На что тебе, барин, топор?
– Неси, болван, скорее! – взвизгнул и затопал ногами Кротков.
Сысой своего господина в таком гневе ещё не видел и кинулся на кухню за топором.
– Стой на крыльце и никого в дом не пускай! – приказал Кротков и, войдя в зал, запер дверь на крюк.
Несколькими ударами он сшиб с сундука замок, распахнул крышку и, не в силах устоять на враз ослабевших ногах, опустился на пол. Сундук был битком набит золотыми монетами, полуимпериалами, империалами, пятирублёвками и десятирублёвками, золотыми цепями, пряжками, чарками, блюдами и чашами. От золотого блеска у Степана закружилась голова и пересохло в горле. Он достал початый штоф очищенной, промочил себе глотку и освежил память. Его взгляд упал на стоявший в углу сундука берестяной туес. Степан открыл его и прослезился от радости: он был до краев наполнен драгоценными каменьями, алмазами, рубинами и яхонтами.
– Если это не счастье, то его нет и вовсе! – прошептал, задыхаясь от нахлынувших на него чувств, Степан. – Анпиратор дурак, с таким сундуком можно иметь всё, чего только не возжелаешь, даже в Турции. Далась ему мужицкая воля, жил бы в своё удовольствие и горя не ведал.
Вспомнив о кулях, валявшихся в зале, Кротков кинулся к ним. Во всех были соболя, и только один оказался твёрдым на ощупь. Он торопливо его развязал и вынул туго увязанный верёвкой бумажный свёрток, в котором оказались ассигнации. Степан ещё не привык доверять бумажным деньгам, эта находка его не так обрадовала, как золото, но и не огорчила. «Пуд ассигнаций тоже для меня не помеха», – решил он, возвращаясь к сундуку.
От жадного созерцания золота у него опять закружилась голова, но громкий стук в дверь отрезвил. Он вскочил на ноги и, мягко ступая, вышел в зал. Стук повторился с новой силой. «Беда! – мелькнуло в голове Степана. – А если это Пугачёв вернулся за своим сундуком?..» Он подкрался к двери и прислушался. Кто-то за ней часто посапывал. Дверь снова затряслась от ударов, уже, кажется, ногами. Кротков онемел от страха и стал беспомощно оглядываться, ища себе путь к спасению.
– Барин! – раздался голос Сысоя. – Ты живой?
– Чего тебе надо? – обрел силу говорить Кротков. – Что ломишься?
– Тут такое диво, барин, что ума не приложу, как сказать.
– Говори просто, как своей бабе! – озлился Кротков. – Говори и проваливай!
– Барин! Корней на гумне нашёл в хлебе больше десятка возов…
– Эка невидаль! – возмутился Кротков. – А ты меня с постели, болван, поднял ради такой глупой вести?
– Возы-то не пустые! – радостно завопил Сысой. – На них дубовые бочки, и Корней говорит, что те бочки полны денег!
Кротков похолодел.
«Чёртов анпиратор! – ругнулся он. – Так-таки пожаловал меня медью. Что мне теперь с ней делать?»
– Беги к Корнею, укройте возы снопами, и никому ни слова, даже своей бабе, если не хочешь потерять башку!
Сысой затопал сапогами, убегая из дома, а Кротков ладонью вытер со лба холодный пот и побрёл в свою комнату. На золото он взглянул без первоначального восторга, известие Сысоя подтолкнуло его к мысли, что обрести клад – не только великая радость, но и большая обуза: золото надо пересчитать, во что-то сложить, куда-то спрятать и сторожить его день и ночь, подвергая жизнь ежеминутной опасности. На клад всегда найдётся тьма-тьмущая охотников им завладеть. Внезапно ему в голову пришла страшная мысль, что «анпиратор» может вернуться за своим золотом. И что он со Степаном сотворит, если найдёт его возле своего сундука? Не легче ему будет, если за тем же явятся граф Меллин со своими гусарами.
Кротков заметался по дому, но не нашёл ни одной щели, куда можно было спрятать золото. В комнате отца ему на глаза попались кожаные, с пряжками на каблуках, огромные ботфорты, в которых Егорий Ильич ходил под водительством фельдмаршала Миниха в поход на турок. Степану они приглянулись своей вместительностью. Он их подхватил и, прибежав в свою комнату, стал сыпать в них пригоршнями золотые монеты. Когда ботфорты были наполнены, Степан их подтащил к стене за дверью, поставил стоймя и накрыл исподними штанами Пугачёва.