Сысой казни не видел, он снарядил коляску, подъехал к крыльцу и, сняв шапку, встал перед Кротковым.
– Благодарствую за коляску, Платон Фомич, – сказал Кротков. – Но, кажется, мне пора, у меня в деревне гусары Меллина тоже поучили мужиков. Надо бы сегодня их схоронить.
– Я тоже долго здесь не задержусь. Флегонт Максимыч покормит солдат, и я поведу команду брать здешнего кудесника Савку, который и есть корень смуты во всей округе.
– Не Савка ли это, коего прозывают богом?
– Тот самый, – усмехнулся исправник. – Погляжу, как этот мужицкий бог станет увёртываться от солдатской пули!
Кротков уже знал, что поедет к кудеснику, и, пообещав Платону Фомичу, что завтра обязательно будет на похоронах дядюшки, покинул усадьбу. Спешил он по одной причине: забота о кладе заставляла Степана думать о тех людях, которые знали о постигшем его богатстве. Пугачёв был далеко, а Савка-бог обитал рядом, и ему ничего не стоило самому покуситься на клад или наслать за ним какого-нибудь злодея.
На краю корабельной рощи, возле тропы, ведущей через Чёрный лес к жилищу кудесника, Кротков оставил коляску и велел Сысою схорониться вместе с ней и лошадью в кустах, чтобы на него не набрели лихие люди. Тропа уверенно вывела его к избе кудесника, Степан постоял возле забора, определил, что Савка-бог шебуршится во дворе один, и пролез в дыру.
– С какой доброй вестью явился? – сказал, не глядя на гостя, кудесник.
– Почему ты решил, что я принёс добрую весть? – удивился Степан. – Разве тебе их часто приносят?
– Ты прав! – улыбнулся кудесник. – Обычно ко мне приходят всяк со своей бедой. Но ты ведь обрёл клад, или не так?
Признаваться в своём счастье Кроткову не хотелось, и он промолчал.
– Хвалю, – сказал кудесник. – Клад не любит болтунов. Но ты, барин, сегодня явился ко мне не таким, как в первый раз. Тогда ты был весел, а сейчас какой-то смурной, будто только что побывал рядом со смертью.
«А ведь ему все ведомо обо мне!» – похолодел Кротков, но решился спросить про главное, зачем к нему приехал:
– Скажи, Савка, удержу я свой клад или потеряю?
– Он будет твоим навсегда, если ты, охраняя его, не прольёшь людской крови, – сказал, зорко вглядываясь в Кроткова, кудесник.
– А если тот, кто занесёт руку над моим кладом, погибнет сам по себе?
– Все мы смертны, – произнёс Савка. – Если кто-нибудь, спеша к твоему кладу, по дороге свернёт себе шею, то твоей вины в этом нет.
Крепко задумался Кротков, донести ли кудеснику о том, что исправник уже на пути к его избе, и решил смолчать, убедив себя, что Савке-богу и без его слов ведома своя судьба. Он потянулся к поясу, отвязал кошель с золотом и подал его кудеснику.
– Бери, Савка! Ты верно указал, что мне счастье прибудет от анпиратора.
– На что мне золото? От медных денег я бы не отказался.
– К чему тебе медь? – удивился Кротков.
– Эх, барин! – усмехнулся Савка. – Это у тебя золотое счастье, а у мужика оно медное. Вот и я иной раз подам пятачок голодному, он и возрадуется. А дай я ему золотой, так он и с ума сойдёт.
– У меня с собой меди нет, – сказал Кротков. – Завтра я тебе привезу бочку пятаков или две.
– Жаль, – пробормотал Савка, – а то я поиздержался, нет и двух копеек, чтобы мёртвому очи прикрыть.
– Страшные слова ты говоришь, – помрачнел Кротков. – Будто последний день живёшь.
– Ступай, барин, – сказал Савка-бог, пристально взглянув на Кроткова. – Ко мне скоро гости наедут, и тебе быть с ними не с руки.
Кротков, не оглядываясь, шёл по тропе и тревожился, всё ли он ладно сделал, не упредив кудесника об опасности, но возвращаться и даже оглядываться он страшился: а что, если кудесник, оборотившись в филина, вцепится и оторвёт ему голову? Завидев высокие сосны корабельной рощи, Степан побежал изо всех сил и переполошил шумом трещавших под его ногами сучьев Сысоя.
– Гони! – заорал Кротков, заваливаясь в коляску.
Утром следующего дня он послал Сысоя и Корнея проведать кудесника и услышал от них, что изба Савки-бога сожжена, а сам он убит.
– Вы его похоронили?
– Всё сделали, как ты, барин, велел. И копейки на глаза положили, и крест над могилой поставили.
Кротков облегчённо вздохнул: исчез тот, кто знал о его кладе.
Глава пятая
Новый главнокомандующий карательными войсками граф Панин, назначенный взамен скоропостижно скончавшегося генерала Бибикова, избрал своей столицей Синбирск и явился туда в сопровождении пышной свиты, в которой, кроме офицеров штаба, были и не менее значимые для графа особы. Панин и на войне не изменял образу жизни и своенравным привычкам сиятельного русского вельможи: по утрам его поднимал, умывал и одевал вышколенный камердинер; брил, напомаживал и полировал ногти графа личный парикмахер; за обедом, который для Панина готовили два французских и один русский повара, слух графа и его гостей услаждала музыка в исполнении оркестра крепостных музыкантов; развлекался и тешил свою натуру Пётр Иванович псовой охотой, которую привёз за собой на четырёх громадных телегах в передвижных собачьих избушках.
Граф приступил к исполнению должности усмирителя пугачёвского бунта в благоприятной для своей властолюбивой натуры обстановке: победным миром была завершена война с турками, и Панину были переданы в распоряжение общим счётом двадцать восемь конных и пехотных полков и пятнадцать гарнизонных батальонов. Все они были выдвинуты и развёрнуты на огромной территории Нижегородской, Казанской и Оренбургской губерний, где занимались искоренением бесчисленных очагов пугачёвщины, имевшихся почти в каждом селении. Непосредственно за Пугачёвым, который захватил Саратов и после устремился к Царицыну, были направлены особые команды во главе с офицерами, что уже имели не по одному жаркому делу с самозванцем и знали его повадки и уловки. За Пугачёвым гнались и Михельсон, и Голицын, и Муффель, и Меллин, и Мансуров, и Дундуков, и Суворов – кто только не мечтал изловить «мужицкого анпиратора»? Однако ни одному из них не удалось пленить Пугачёва, его предало, как это часто бывает на Руси, ближнее окружение. Резвее всех оказался Суворов. Ему и досталась сомнительная, в глазах потомков, честь конвоировать Пугачёва из Яицкого городка в Синбирск.
Весть о поимке именитого злодея была встречена синбирскими дворянами с безмерным ликованием. Скорее всего об этом узнал Головин от канцеляриста Баженова, который был по роду своей сыскной службы посвящён в самые строгие провинциальные тайны. Получив сведения о поимке самозванца, Головин пожалел, что с ним рядом не было его приятелей Дмитриева и Карамзина, которые как убежали от бунта в Москву, так там и оставались до сих пор. Фёдор Иванович ради такого великого события нарушил зарок не пить очищенную раньше шести вечера и приказал подать к водке холодную телятину и солёные грузди. Поздравив Головина с долгожданными событиями, Баженов заторопился: кроме своих провинциальных начальников, над ним простёр свою власть и начальник следственной части походной канцелярии главнокомандующего майор Гаранин и постоянно требовал его к себе, чтобы быть в курсе всех местных дел. Баженов бесплатной работой не тяготился, она приближала его к исполнению дерзкой задумки, которая им овладела, как только побывавший в его руках Пугачёв вдруг стал известен всей России осадой Оренбурга.
Главный сыщик синбирской провинции имел немалую власть, но был беден и непременно жаждал разбогатеть, и не крохоборным мздоимством с обывателей: Евграф Спиридонович уже не один год ждал случая, чтобы одним махом сорвать большой куш, купить имение и зажить господином. Посему его взор немедленно устремился в сторону Пугачёва, и он стал за ним скрупулёзно следить; доступная канцеляристу секретная переписка позволяла ему знать размеры ущерба, наносимого самозванцем казне и частным лицам; Баженов вёл подсчёт стремительно возраставшему богатству самозванца и лелеял надежду найти случай, чтобы на него покуситься.
– Где ты запропал, Евграф? – сердито сказал Гаранин. – Завтра здесь будет Пугачёв, и граф хочет знать, какое узилище уготовано злодею. Что скажешь?
Баженов не стал спешить с ответом, в его интересах было поместить Пугачёва в такое место, куда бы он был вхож, чтобы иметь возможность исполнить свою задумку, поэтому ляпнул на пробу первое, что пришло на ум:
– Бросить злодея в яму, да крыс ему туда, чтобы не скучал, насажать!
– Не дури, Евграф! – отмахнулся от предложения майор. – Пугачёв, конечно, изверг, но для графа он долгожданный и ценный трофей, посему его сиятельство желает поместить самозванца в пристойном месте, дабы туда не зазорно было войти благородным людям, которым граф соизволит показать свою добычу. Думай, Баженов, и укажи такое место сейчас же, не сходя со стула!
Энергичная речь начальника следственной части убедила Баженова, что он может, не опасаясь подвоха, сделать первый шаг к исполнению своей задумки. Он предполагал, что Гаранин обратится к нему с чем-нибудь подобным, и, узнав, что Пугачёв схвачен, обежал всю крепость и высмотрел подходящее место для узилища.
– Есть такое место, что граф сможет видеть трофей хоть круглые сутки из окон своей резиденции, – задумчиво произнёс канцелярист и примолк.
– Горазд ты, Евграф, из любого вытянуть душу! – осерчал Гаранин. – Говори дело!
– В двадцати саженях от мясниковского дома стоит каменная палатка. Как раз подходящие хоромы для Пугачёва.
– В них пусто? – привстал со стула Гаранин.
– А разве у тебя, майор, нет мочи повыбрасывать оттуда всё, что там есть? – ответил Баженов. – Но не забудь, что я хочу потолковать с Пугачёвым один на один.
– Это ещё зачем? – вскинулся Гаранин. – Какое у тебя до него дело?
– Пугачёв был у меня год назад в руках, вот и хочу покалякать со старым приятелем. Должок за ним есть: я его, отправляя в Казань, одел, а он так и не рассчитался.
– Выдумщик ты, Баженов, – хохотнул майор. – В первый день за этим ко мне не подходи. Вот уляжется вокруг злодея суматоха, так и быть, дам тебе полчаса на свидание с приятелем. Но и меня изволь не забыть посулом.