– Кротковка, – произнёс он вслух. – Стало быть, ею владеет головинский родственник, мой знакомец. Ужели этому хворому гвардии солдату и досталось пугачёвское золото?
Баженов был памятлив, и он живо представил свою последнюю встречу с Кротковым в начале зимы, когда ему удалось почти притиснуть гвардейца к стенке и запустить следовательские когти в его подозрительное нутро. Заметно тогда дрогнул Кротков, потому и бежал из Синбирска. Видимо, тянутся за ним петербургские грешки, которые он старательно прячет от чужих глаз. Явно чем-то замаран, и такому хлюсту свалилось на голову неслыханное богатство! Баженов злобно ударил кулаком по столу и поклялся себе, что выжмет из Кроткова до последнего пятака всё, что у него припрятано.
Надо было озаботиться сборами в дорогу, и он достал из ящика два пистолета, снарядил их порохом и пулями, наполнил зельем пороховницу из бычьего рога, уложил в замшелый мешочек с два десятка пуль, осмотрел саблю и прикрепил её на пояс. Из верхней одежды он выбрал короткую шубу и овчинную шапку, снял сапоги и сменил пропотевшие носки на сухие, затем сел к столу и, положив перед собой лист бумаги, выписал на себя и Долгополова служебное предписание для проведения разыскных действий по заданию воеводы, подпись которого Баженов наловчился исполнять лучше коллежского секретаря Панова.
В своих делах Баженов имел большую свободу и при особых обстоятельствах мог начинать розыск самостоятельно, по своему почину, но никогда этим во вред службе не пользовался, однако сегодня был как раз такой случай, когда о делах нужно было забыть, ведь другой такой явной возможности одним махом разбогатеть, и Евграф это знал точно, у него не будет. Он написал воеводе Панову небольшую записку, в которой уведомил своего начальника, что срочно отбыл по неотложному делу, о коем известит его тотчас по своему возвращению, и оставил её у дежурного канцеляриста.
Долгополов задерживался, но Баженов знал, что он его не подведёт, поскольку был неоднократно испытан им в опасных и щекотливых обстоятельствах, где неизменно проявлял твёрдость и выдержку. Канцелярист считал Долгополова своей собственностью, потому что в молодом бродяге, уже назвавшем себя Иваном, не помнящим родства, который попал ему в руки во время облавы на воров в синбирском предместье Тути, Баженов разглядел себе помощника в палаческих и сыскных делах, взял его в подручные и не ошибся. На других канцеляристов, даже на начальников отделений канцелярии, Долгополов поглядывал волком, а перед Евграфом, особенно когда тот устремлял на него свой огненный взор, он сникал и был совсем ручным, всегда смотрел начальнику в рот, готовый выполнить любое приказание.
Запрягать лошадей Долгополову приходилось не часто и, взявшись за дело, он в темноте перепутал упряжные ремни, так что пришлось звать на подмогу конюха, который был недоволен, что его потревожили и извлекли из тёплой конюховки. Он взялся Викентия учить и, будто нарочно, тянул время, пока не получил крепкий тычок под рёбра, после чего сразу быстрее зашевелил руками и ногами.
– Ты где так надолго увяз? – сказал Баженов, усаживаясь в коляску.
– Как поедем? – равнодушно спросил Долгополов, не заметив недовольства начальника.
– Пока на Курмыш, а там видно будет.
В коляске лежала попона, и, укутав ею ноги, Баженов предался поначалу лёгкой дрёме, а потом уснул и открыл глаза, когда рассвело, на постоялом дворе заштатного городка Тагай. Долгополов был занят кормёжкой лошадей. Кроме них, проезжающих не было, ещё не многие, опасаясь пугачёвских ватаг, отваживались пускаться в дорогу.
До Кротковки было ещё не менее пятидесяти верст пути, и как Баженов ни торопил своего возницу, а тот как ни понукал лошадей, ночь они встретили в глухом лесу и смогли только добраться до небольшой деревушки. Там же едва достучались, пока их впустил в своё прокопчённое дымом курное жилище хозяин, хмурый мордвин, знавший по-русски всего несколько слов.
Баженов с трудом смог от него добиться ответа, что Кротковка совсем рядом, и, утомлённый тряской дорогой, не раздеваясь уснул на лавке.
Долгополов, казалось, не ведал усталости. Ещё в потёмках он запряг лошадей и поджидал Баженова во дворе. Лёгкий утренний морозец взбодрил Евграфа, а скорая встреча с Кротковым возбудила в нём охотничий азарт бывалого сыщика. «Неплохо будет его взять тёпленьким в постели, со сна он сразу не сообразит, как ему отпираться и врать, и без битья укажет на захоронку, – размышлял Евграф. – А будет запираться, так Викентий его живо образумит».
Когда коляска въехала на бугор, предутренний сумрак стал понемногу рассеиваться и, встав на коляске во весь рост, Баженов смог рассмотреть выглядывающие между полос тумана и печного дыма крыши изб, а на краю небольшого озера – помещичью усадьбу, заставленную с одной стороны скирдами, а с другой – амбарами, к которым примыкал большой огород.
– Вот мы, Викентий, и приехали, – довольно промолвил Баженов. – Придерживай лошадей, а то спуск-то крутоват.
Он хорошо знал, как живут помещики: парадный вход закрывают и крепко сторожат, а с заднего крыльца заезжай к ним хоть на телеге, двери открыты настежь, дворня туда-сюда бегает, чужого человека увидят и не удивятся, потому что привыкли жить в проходном дворе. Долгополов давно усвоил охотничьи повадки своего начальника и, не доехав до амбаров, погнал лошадей вскачь, осадил коляску возле заднего крыльца и устремился вслед за Баженовым в дым и пар кухни, на бегу сшиб, без всякого на то умысла, кухонного мужика, который стоял на его пути с чугунным котлом в руках, и выбежал в коридор, где увидел канцеляриста, приникшего ухом к дубовой двери. Баженов, не оборачиваясь, поманил его рукой к себе.
– Там кто-то похрюкивает, – прошептал он. – Гляди, Викентий, в оба.
Евграф отступил в сторону, и Долгополов ударил в дверь плечом, чего не следовало делать: незапертая дверь слишком легко распахнулась, и помощник канцеляриста чуть ли не кувырком влетел в зал под ноги Кирше. Разбойник не растерялся и схватился за нож, но Долгополов был скорее и хватче, он так шибанул его головой в грудь, что Кирша, ударившись о стену, сполз на пол, посучил ногами и затих.
– Весело живёшь, Степан Егориевич! – сказал, переступив порог, Баженов. – Знаю, что меня ты в гости не звал, а этот что, тоже такой же?
Степан хлюпнул кровавой юшкой во рту и попытался подняться на ноги, но они его не держали.
– Ба! Да ты совсем плох! – жалостливо воскликнул Баженов. – Викентий, усади барина на стул.
Евграф подошёл к Кирше, легонько попинал его и вернулся к столу.
– Твой гость крепко уснул, а мы тем временем с тобой, Степан Егориевич, потолкуем.
– Какой сейчас толк, – воскликнул Кротков. – Я свет едва вижу.
– А тебе и не надо его видеть, – ухмыльнулся Баженов. – Мы с тобой заглянем в потёмки, туда, где ни зги не видать, и всё там увидим, а коли не увидим, то уж точно нащупаем.
– О каких потёмках ты говоришь, Евграф? – насторожился Кротков.
– Как о каких! – хохотнул Баженов. – Ты что, анпираторское золото не зарыл в землю, а на свету держишь? Да, чуть не запамятовал, Емельян Иванович велел тебе кланяться.
– Какой ещё такой Емельян Иванович? У меня таких знакомцев не бывало.
– Как не бывало, а Пугачёв? – огненно воззрился на поникшего хозяина Баженов. – Когда милости у его анпираторского величества искал, так, поди, спины перед ним не разгибал, теперь же заимел от него богатство и нос в сторону воротишь. А он мне намедни говорил, что хотел тебя в свои графы и канцлеры пожаловать, да не успел.
– В какие ещё канцлеры! – попытался встряхнуться Кротков. – Ты заговариваешься, Баженов! И не мог ты видеть Пугачёва.
– Откуда бы я тогда о твоём счастье проведал? Вчера мы с анпиратором распили полуштоф очищенной в его новых апартаментах, под присмотром майора Гаранина и взвода караульных солдат. Должен тебя утешить, Пугачёв пожалован железными регалиями: кандалами и цепью. Ты доволен?
– Мне-то какое до всего этого дело! – крикнул, вскочив со стула, Кротков. От натуги у него опять пошла носом кровь, вид которой всегда был Баженову неприятен, и он повернулся к Долгополову:
– Сделай что-нибудь, Викентий, дай ему мокрую тряпку, что ли!
Подручный сыщика поспешил исполнить приказ начальника, а Евграф сел рядом с Кротковым.
– Мы ведь с тобой свойственники, Степан. Я это помню и не хочу брать тебя в казённый розыск. Что нам помешает сговориться между собой, полюбовно разделить золото, и, если хочешь, забудем друг друга навсегда.
– Нет, ты не человек, Баженов, – прошептал Кротков. – Ты – пиявка! Нет, ты – клещ! Впился и сосёшь мою душу. Но нет у меня золота, и Пугачёва я не знаю. Он, поди, на дыбе был, когда ты с ним вино пил, но я ведь не самозванец. Так зачем ты ко мне лезешь?
– Как зачем? – холодно произнёс Баженов. – Я возьму золото, а ты ляжешь на то место, где оно было…
Резкий скрип двери заставил Баженова обернуться и вскочить на ноги: разбойник, которого он счёл неживым, опамятовался и кинулся бежать. Евграф рванул за ним следом, в сенях столкнулся с Долгополовым. Они выскочили на крыльцо и в ужасе отступили: сторожевой пёс взял Киршу в клыки и, сорвав с него армяк, рвал разбойника на клочки, не оставив ему никакой надежды на спасение.
– Фирска! Мокей! – вопил Кирша, и друзья его услышали. Они были вне себя от счастья, когда Сысой разметал перед ними снопы и явил две телеги с бочками медных денег. Мокей быстро привёл лошадей, их запрягли и собирались ехать к помещичьему дому, как раздались дикие вопли Кирши, и Фирска по гнёту ловко влез на стог, откуда увидел крыльцо и на нём явно чужих людей.
– Гони! – заорал он, упав на свою телегу. Мокей, схватив вожжи, дико вскрикнул, и лошади помчали медную казну прочь от кротковской усадьбы.
Кирша уже перестал вопить, когда Баженов над ним сжалился: сбежал с крыльца, выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил жадно терзающему свою добычу псу в ухо.
– Это его ватажные друзяки были возле скирд? – спросил Баженов. – Что они там поделывали?