— Не буду мешать общению родных людей. Евфросинья Кузьминична, благодарю за угощение. Думаю, долг вы свой родственный выполнили…
— Как могла, Валентин Викентьевич. Не обессудьте, старалась.
— Все очень хорошо, очень хорошо, даже отменно. А что касается вашего нового домовладения, то верно, посоветуйтесь, не спешите. А Александр Дмитриевич организует временную охрану. Это же сейчас модно, я слышал — интеллигентный сторож. В одной руке Плутарх, другой рукой злую Жучку поглаживает, и дробовик через плечо, а, молодой человек?
Сказано было добродушно, и Саша кивнул.
— Почти, Доктор. Только дробовика у меня нет.
— Вот это жаль, в доме, где на грядках зреют золотые монеты, нужно быть начеку.
Доктор церемонно поцеловал Фросе морщинистую руку, отчего она смутилась, и в дверях уже обернулся к Саше.
— Вы не заглянете ко мне перед уходом?
— Конечно, — ответил Пашков машинально, не успев удивиться. Доктор жил замкнуто, и, насколько знал Саша, соседи у него практически не бывали. Во всяком случае сам он — никогда.
— Буду признателен.
— Пожалуйста. Я тоже уже собираюсь.
Но Фрося возразила. Было заметно, что Доктор, несмотря на любезности, ее сковывал, а вот Саша был свой, и она настояла, чтобы они с Дарьей съели еще по кусочку пирога, а сама побежала ставить чай на кухню. Саша подумал, что хоть он и старше Дарьи на двадцать лет, в глазах Фроси оба они выглядят, вероятно, приблизительно одинаково, ведь оба родились и выросли, когда она была уже давно взрослым человеком.
Дарья достала из сумочки пачку «Мальборо».
— Вы не курите?
Он покачал головой.
— А я дымлю уже десять лет. Однажды отец меня бить бросился, уловил запах… Мать вступилась: «Что ты делаешь! Она почти взрослая девушка!» Ха-ха… Бедная мамуля. Я к тому времени уже женщиной была.
Дарья провела ладонью перед лицом, отгоняя дым.
— Я вас не шокирую? Вы все такие… страусы.
— Спасибо. Это, как я понимаю, еще в школьные годы происходило?
— Вот именно. Счастливые школьные годы. «Ты вчера была лишь одноклассница, ну а завтра кем ты станешь мне?» Помните такую дурацкую песенку из ваших времен?
— А почему дурацкую?
— А почему завтра? Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня. Раз уж школа отстала с половым воспитанием. Так в газетах пишут. Правильно я говорю?
Опять она свое — «правильно»! Впрочем, музейный зануда требовал подтверждения только банальностям, а Дарья, как видно, придерживается более широких взглядов.
— Вам нравится меня поддразнивать?
— И не думала. Просто когда человек вашего поколения слышит правду, ему становится не по себе. С враньем вам легче, привыкли. Ладно. Я надымила, кажется, а? Бабуля все-таки не первой молодости. Может быть, на балкон выйдем?
Балкон был старинный, полукруглый, с выгнутым чугунным ограждением, для красоты к стене прикрепленный, а не картошку хранить. На нем больше двух человек и не поместилось бы.
Дарья огляделась. Отсюда, с горки, была видна в основном старая часть города, крыши отживших, но все еще дающих прибежище людям домишек, где телевизионные антенны соседствовали с печными трубами. Под балкончиком тянулась мощенная неровным булыжником улица с редкими акациями. Многоэтажные дома башнями-вышками окружали поселение, будто взятое в карантин.
— Какое убожество, — сказала Дарья.
С точки зрения приезжего, да еще из Москвы, молодого человека, это действительно выглядело безрадостно. Но Пашков тут вырос и знал, что пыльные акации дарят весной щемящий аромат и, вдыхая его, вновь переживаешь детство, мечты, надежды, хоть ими не суждено было сбыться.
— Я здесь всю жизнь прожил.
«Может быть, потому и не вышло из меня толка? Говорят, человек должен перемещаться. А он? После университета хотел уехать по назначению, но мать воспротивилась, ссылалась на болезни, говорила о его бездушии… Да и самого страшила сельская школа. А тут местечко в музее подвернулось, копеечное, нищенское, но все же дома, где якобы и стены помогают, и он поддался, понадеялся и даже гордился своим выбором, когда закрутилась история с кино. Закудахтал, взлетел… и сел. Вот на этот балкон, как курица на насест, курица, которая может только подпрыгнуть, взмахнув крыльями, поднять пыль и лишний раз подтвердить, что она не птица, как и автор одного сценария вовсе еще не кинодраматург.
Пашков оторвался от своих «вечных» мыслей не потому, что Дарья прервала их, а напротив, потому что она молчала.
— Почему вы молчите?
— А вы уходили…
— Да, уходил. Вы наблюдательная.
— Ну! Это сразу видно.
— Уже вернулся.
— Далеко были?
— Близко, но там плохо.
— Это я тоже заметила.
— Тогда не будем об этом.
— Я не назойливая. Я только спросить хотела. Это вы всерьез — к бабуле в сторожа?
— Такой вариант меня сейчас устраивает. Нужно закончить одну работу.
— Когда же отправляетесь на ранчо?
— Хоть сейчас.
— Лучше послезавтра. Поедем вместе? Покажете мне дом, ладно? Зачем зря гонять бабулю? Правильно?..
— Вы всегда говорите правильно.
— Не могу иначе.
— И поступаете так?
— Поступать неправильно — глупо.
Это наконец задело, будто про него было сказано.
— Зачем же вы приехали?
Дарья бросила вниз непогашенный окурок и посмотрела, как он падает на узкий растрескавшийся тротуар.
— Разве непонятно?
— Не совсем.
Он почувствовал, что и ее задело. Дарья ответила с вызовом.
— Дедушка умер. Этого мало?
— Да какой Захар вам дедушка? Сколько раз вы с ним виделись?
— Меньше, чем вы думаете.
— Дочка родная не приехала. А вы зачем?
— Бабуля рада?
— Счастлива, я думаю.
— Вот и нечего больше думать.
— Извините.
Дарья вдруг топнула каблуком.
— Конечно, я о ней не думала. Я была уверена, она меня забыла давно. А приехала дом посмотреть. Я же вас ясно попросила показать мне дом.
— Наследство, значит? Но Захар вас чуть не подвел.
Дарья вскинула глаза.
— Вы сами видели, все — о’кей.
— Да, бабушка у вас справедливая.
— Даже слишком. Матери за что, простите? Вы меня судите за то, что я от бабули отказалась. А я что? Я ее не знала просто. Вам легко рассуждать. Вы мою настоящую мать знали, а я не только ее, я и бабулю до семнадцати лет не видала. Мать говорила — назойливая старуха, из ума давно выжила. За что же ей треть отваливать?
— За то, что воспитала, — сказал Саша не без иронии.
— Смеетесь?..
Он вспомнил их первую встречу.
Огромная школа в районе-новостройке. Классов чуть ли не на весь алфавит. Звонок, и вдруг возникает нечто из дочеловеческих времен, когда земля была еще во власти вольных животных. Ревущий стан. И бегущий. Большие и малые по коридорам и лестницам. С портфелями, ранцами, кейсами. Великое переселение классов из кабинета в кабинет. Кто там стал на пути, берегись! Учителя затаились, пережидая столпотворение. И кто его выдумал, это достижение педагогической мысли — перемещение трех тысяч за десять минут между четырьмя этажами? Боевая тревога!..
«Конечно, я ее в этом хаосе не найду. Спросить не у кого. Все мчатся. Хорошо, что не стоптали…»
А она сама вышла. Чуть ли не последняя из класса. И удивительно спокойная. Шла и жевала пирожок. И он сразу понял, что это она, он же помнил Дашу-старшую. Та тоже была спокойная, с такими же красными щеками, только улыбалась добрее.
— Девушка, вы не Даша?
— Я Даша.
— Это очень удачно. Мне нужно поговорить с вами.
Долгий взгляд.
— Говорите, я на урок спешу.
— Это очень важно. Вы не знаете…
— Я все знаю.
«Значит, они уже сказали ей! Тем лучше. Задача упрощается».
— Хорошо, что вы знаете. Я…
— Я знаю, кто вы.
— Кто?
— Человек, который вмешивается в чужие семейные дела.
— Но ваша бабушка…
— Мы сами разберемся. Понятно? И не надо! Я из-за вас на физику опоздаю.
И положила в рот остаток пирожка, слизнув с губы кусочек повидла…
Саша тогда с молчаливого согласия Фроси хотел сделать доброе дело, воспользовавшись поездкой в Москву, разыскал нужный телефон, позвонил, но попал на отца. Тот долго молчал в трубку, а потом предложил неожиданно:
— А вы с ней сами поговорите.
К разговору она оказалась подготовленной.
Правда, лед с того дня тронулся. С «назойливой старухой» разобрались и признали де-юре, де-факто же все осталось по-прежнему, вот до этого самого дня, до смерти Захара, до поминок, до странного, но поправимого, как оказалось, по Фросиной доброте завещания…
— Ну, как, едем к деду? — переспросила Дарья.
— Едем, — согласился он и, отказавшись от чая, зашел попрощаться к матери.
— Помянули? — спросила она неодобрительно. — Как, однако, живучи эти старые обряды, пережитки. Конечно, Фрося прощая, необразованная женщина, и я ее понимаю, хотя, признаться, не полностью. Как-никак Захар ничего, кроме неприятностей, ей не причинил и даже стал первопричиной ее семейной драмы. Но раз уж о мертвых плохо не положено, помяни и знай меру. Она собирается и девятый день отмечать, и сороковой. Это с ее-то средствами! Просто безумие.
— Захар оставил ей дом.
Мать пожала плечами.
— От этого дома Фрося не будет иметь ни гроша. Уже решила уступить треть Ольге. Это за что же, спрашивается? В суде легко доказать, что Ольга никогда не помогала отцу.
— Фрося в суд не пойдет.
— Да, конечно, у нее святая душа. Ольга с внучкой ее ограбят.
— Фрося мечтает об этом.
— Еще бы! Внученька соизволила явиться. Как она тебе показалась? В лице и фигуре есть что-то от Даши. Но та была милая, а эта хищница, сразу видно. Как бессовестно! Сначала отказалась от родного человека, а теперь примчалась, чтобы не упустить своего, а вернее, чужого. Оказывается, она прилетела еще до смерти Захара. И откуда только узнала! Но он с ней даже попрощаться не пожелал.
— Захар, наверно, не соображал ничего.