Упоминание о Вере разозлило. Он смял салфетку и выбросил в форточку.
Потом месяца через два встретил новогоднего сокурсника, спросил между делом:
— А как там Марина?
— Марина? — удивился тот. — Да я, старик, ее не знаю. Кажется, она из Курска на праздник к подруге приезжала.
Опять было стыдно, но Марина свое дело сделала, отделила от Веры.
После Нового года Пашков погрузился в литературные занятия, все еще сулившие надежды, и работал с увлечением. В поисках дополнительных материалов пришлось зайти в музей. Увидеть там Веру он не предполагал, считал, что она все еще дома, в отпуске. Но оказалось, что время движется быстрее, чем он ощущал, и они встретились. Во вполне официальной обстановке, а она даже при исполнении, с указкой в руке, только что проводив очередную экскурсию.
Хотя Александр Дмитриевич был давно не юноша, он не изжил окончательно некоторые предрассудки молодых лет. В частности, считал, что близость если и не связывает людей навечно, подобно церковному венцу, однако и не проходит бесследно, и потому не смог не удивиться ровному, обычному «вы», с которым Вера к нему обратилась, встречи вовсе не избегая. Даже о ребенке охотно, и зная меру, сказала несколько слов. А главное — указку держала совсем свободно, ни одним непроизвольным движением не выражая смущения. Указка, как стрелка барометра, показывала на спокойное ровное состояние духа, будто между ними ничего и не было.
Так она определила их новые отношения, ставшие снова простыми, но обоим все-таки нужными, ибо они не прервались, как он было решил в сумятице, а, напротив, вошли в разумно признанные границы, и Саша помнил ее праздники, приходил без вызова, пил чай и уходил в положенное время, прикасаясь на прощание к ее щеке.
И вдруг…
«Саша, вы не сможете зайти ко мне вечером?»
За много лет раздался такой звонок, и, положив трубку, Пашков уже не сомневался, что звонок тревожный.
День он провел, ожидая неприятного, но Вера встретила его почти как обычно.
— Хотите чаю?
— Потом. Сначала, что стряслось?
— Кое-что. Не знаю, как начать…
— Начни с конца.
— Хорошо, — согласилась она серьезно. — Монету, которую вы мне подарили, придется передать в фонды.
«Господи! Испортила песню».
— Вера! Ну что у тебя за повышенная совестливость!
Она жестом отвела его упрек.
— Нет-нет. Тут другое. Сегодня в музей пришел молодой человек лет тридцати, отрекомендовался нумизматом, историком-любителем, которого интересуют античные монеты, бывшие в обращении в Северном Причерноморье…
— Ну и послала бы его в… Причерноморье.
— Вы недослушали. Он сказал, что на днях в музей передал античную монету Александр Дмитриевич Пашков, и эта монета его очень интересует, он хотел бы взглянуть на нее.
— Бедная Вера! — только и мог произнести Пашков.
— Нет, мне повезло. Монета была у меня в сумочке, я собиралась к мастеру подобрать цепочку.
— В самом деле повезло, — пробормотал Саша и подумал: «Только не мне», лихорадочно соображая, кто и как мог узнать о монете. От кого? Фрося? Доктор? Может быть, мать?..
— Пришлось попросить его подождать. Я вышла, вернулась и показала монету.
— И все?
— Нет. У него был фотоаппарат, и он попросил сфотографировать монету. Я не могла отказать, он бы обратился к директору.
— Я понимаю, Вера. Сдай… Попробуй оформить поступление задним числом. Досадно. А как зовут этом нумизмата?
— Валера.
— И все?
— Простите, Саша. Я растерялась и не записала фамилию.
— Понятно. Не огорчайся, Вера. Подарок за мной. И плевать на этого фаната.
— Он мне не понравился.
— Мне тоже. Но я свалял большого дурака. Старуха-то просила продать монету в музей. Вот и похвастала, наверно, что обогатила ваше заведение. Так меня и разоблачили. Поделом вору и мука. Только не осуждай меня за это невинное вранье.
— Я сама виновата, Саша. Я не должна была принимать такой подарок.
— Не будем каяться. Ведь справедливость восторжествовала.
— Не совсем. Это не рядовая монета, Саша, и я уверена, Валера искал ее не случайно.
— Ты не знаешь коллекционеров.
— Зато я знаю другое: эта монета из «клада басилевса».
Вера произнесла название клада и посмотрела на Пашкова, ожидая его реакции.
«Клад басилевса»? Это еще что такое? Неужели тот самый, знаменитый, что украшал музей до войны?»
Пашков вспомнил: клад исчез за год до его рождения, во время оккупации его вывезли немцы, один из уникальных кладов, находка конца прошлого века.
— Эта монета из «клада басилевса», — повторила Вера настойчиво.
— Я вспомнил. Разве немцы его вернули?
— Нет, конечно.
— Тогда монета не из клада.
— Из клада, Саша. Посмотрите лучше сами.
Вера взяла со стола и протянула ему «Археологический вестник» за 1884 год.
— Вот… Я принесла из музея, чтобы показать. Здесь воспроизведены все предметы из клада. Смотрите!
Александр Дмитриевич скользнул взглядом по диадеме и фаларам, четко воспроизведенным на гладкой, почти не потемневшей за сто лет бумаге. Дальше на страницах рядами были изображены все пятьдесят шесть монет, найденных вместе с сокровищами.
— Вот эта! Смотрите!
Вера достала лупу и положила монету на страницу «Вестника».
— Сравните.
Все еще в сомнении, он навел лупу на монету, затем на ее снимок. Монета была та же, что воспроизводилась в «Вестнике».
— Любопытно, хотя и не факт.
— Почему не факт?
— Монеты не чеканились в единственном экземпляре.
— Вот сюда посмотрите. Над ухом.
Он снова навел лупу на страницу. В самом деле, маленький дефект, небольшая вмятина, повторялась в одном и том же месте, над ухом царя, и в оригинале, и в печатном изображении.
— Как тебе пришло в голову их сравнивать?
— Сама не знаю. Когда этот Валера ушел, я заинтересовалась датой, а в «Вестнике» есть статья о датировке находок на нашей территории. Вот и заглянула, потом прошлась глазами по кладу — вижу, что-то похожее. Взяла лупу и ахнула! А вы не поражены?
— Я стараюсь мыслить логично. Предположим, монета из клада. Ну и что? Она могла пропасть еще до войны.
Вера резко повела головой.
— Нет! У клада целая история. Перед войной заместителем директора по науке в музее был Кранц Леонид Фридрихович. Долгое время считалось, что он, как немец по происхождению…
— Я слышал. Он пытался спасти клад, а его оклеветали и даже репрессировали. Что-то в этом роде? А потом он погиб при странных обстоятельствах…
— Да. Но сейчас не в этом дело. Он действительно замуровал клад в стене и, так как был пунктуальным немцем, перепроверил перед этим описи. На последней его рукой написано: «Все перечисленные предметы в наличии — 26 июля 1941 года». Я сегодня подняла эту бумагу. Потому и позвонила. Что, если клад не вывезли?
— И что же?
— Его можно найти.
— Извини, каким образом? Создадим кооператив «Иголка в стогу сена»? Или привлечем пионеров-следопытов?
— Не шутите, Саша. Поверьте женскому чутью, этот Валера относится к монете гораздо серьезнее.
— Но пока его не в чем обвинить.
— Его важно опередить.
Саша ощутил неприятно знакомое по бывшей жене женское упрямство.
— Прости, Верочка, я не капитан Сильвер.
— Я тоже. Но нам нужно вместе пойти и рассказать в музее о соседке и ее находке.
— Они же замучают старуху. Чем она виновата? Ради Бога! Я сам ее еще раз расспрошу, запишу все и принесу в музей. Погоди пару дней.
— Хорошо, Саша. Но терять время нельзя.
«Ну и впутался!» — подумал Пашков.
«Впутался!» — повторил Пашков с досадой, вернувшись домой, но ощущал он уже нечто большее. Беспокоила не только досада на себя за наивный обман и несостоявшийся подарок. Появилось и другое. Конечно, предположение Веры о том, что нумизмат Валера, явный фанат с тараканом, появился в музее в поисках клада, Пашков отверг как бабский бред. «Поверьте женскому чутью!» Было бы у вас чутье, не было бы матерей-одиночек! Однако факт оставался фактом, он держал монету в руках здесь, а не в Германии, куда вывезли сокровища басилевса. До него монета лежала у Фроси в шкатулке, а еще раньше маялась в огороде у моста.
«Может быть, немцы хотели вырастить золотое дерево?» И Саша живо представил себе Буратино в эсэсовском мундире с лопатой на Захаровых грядках. Доводить факты до абсурда было свойством его воображения. Не выливаясь на бумагу, оно деформировалось, сжатое стенками черепной коробки, порождая нелепые фантомы: то демографический взрыв в троллейбусе мерещился, то вот длинноносый эсэсовец в огороде. А за деревьями крадутся лиса Алиса и кот Базилио в партизанских стеганках с автоматами. Тра-та-та! Бой.
«Бой», — повторил Саша и усмехнулся про себя, обнаружив источник очередного всплеска абсурдной фантазии. Доктор рассказывал о бое у моста и философствовал о бренности жизни и вечном металле. Этого, конечно, мало, чтобы найти клад. Тут нужна с вязь более конкретная, если только она вообще существует. Саша одумался и вспомнил о Моргунове.
Михаил Васильевич Моргунов был многолетним директором скромного заводика, выпускавшего метизы, то есть производственного назначения незамысловатые металлические изделия. Когда-то в юности ему довелось быть участником местного подполья, что и свело Моргунова с Сашей Пашковым во время работы над фильмом, где Михаилу Васильевичу пришлось выступить в роли неофициального консультанта.
За десять с лишним прошедших с той поры лет Моргунов, по правде говоря, успел подзабыть автора сценария и потому на его звонок откликнулся без особого удовольствия и радости, тем более что последнее время он находился в расстройстве чувств и мыслей.
Еще недавно Михаил Васильевич, отметивший пенсионный юбилей, но отнюдь не жаловавшийся на здоровье, вполне уверенно смотрел в обозримое будущее. Он твердо намеревался трудиться, пока позволят силы и возраст, и препятствий этому намерению не видел. План заводик давал, погоды в экономике не делал, и директор свое начальство вполне устраивал.