— Что же он монетой заинтересовался?
— Это в связи с Захаром.
— Думаешь? А мне его физиономия не понравилась. Такие вечно себе на уме, скрытничают.
— Ну, на тебя он поглядывал довольно откровенно.
— Ревнуешь? Это хорошо. Значит, я тебя зацепила все-таки… Но ты должен с ним поговорить. Уверена, он темнит. Я чувствую…
«Господи, опять чутье!..»
Саша уже боролся со сном. Охватывала усталость.
— Не спи, — толкнула его Дарья. — Ты должен с ним повидаться. Завтра же. Слышишь?
— Утро вечера мудренее, — пробормотал Саша и провалился в небытие.
Однако утром они слегка повздорили. Александр Дмитриевич собирался стушеваться на несколько дней, не появляться в «замке», а с Дарьей видеться здесь или дома. Но она внесла в их первоначальный план решительные коррективы.
— Приезжай во второй половине дня.
— Зачем?
— Как зачем? Ты же должен поговорить с Доктором. Уверена, у него есть в запасе пара слов за этот клад.
Пашков вздохнул. Он понимал, что повидать Доктора нужно, но сегодня?
— Какие еще проблемы?
— Не хочется так сразу под всевидящие очи.
Дарья расхохоталась.
— Угрызения испытываешь? Ничего. Любишь кататься, люби и саночки возить.
Он поморщился.
— Да ты что? В самом деле скис? Сколько тебе лет?
— Вот именно. Много.
Пояснять подробнее не имело смысла. Его состояния Дарья понять не могла, а уж возможное неодобрение «старичья» вообще игнорировала.
— Плевать на этих ханжей. Делают вид, что в их время детей в капусте находили. Может быть, и в капусте, конечно, но юбку все равно задирать приходилось. Правильно я говорю?
И расхохоталась, довольная шуткой.
Александр Дмитриевич, разумеется, не думал, что его принес аист, однако, представляя неизбежное: строгий пуританский взгляд матери, растерянность порядочной Фроси и понимающую усмешку познавшего жизнь Доктора, заранее чувствовал себя попавшимся с поличным.
— Брось! — отрубила Дарья, взмахнув рукой. — До скорого, и не трусь! Все беру на себя…
Слов на ветер она не бросала.
Позвонил он один раз, матери, а открыла Дарья.
Видно, ждала его и уже вела свою линию. Вела не без удовольствия.
— Александр Дмитриевич! Бедный вы мой! Ну зачем вы сегодня приехали? Ведь вы тут осуждены без снисхождения.
— Я? За что? — подыграл он неумело и сразу заметил, как дрогнули губы у Доктора, тонкие, сухие и прозрачные, но выразительно подвижные.
Вся квартира будто дожидалась его на кухне.
— Ну, вот вы и растерялись, — продолжала Дарья. — Не надо. Я с вами. Я вас защищу! Александр Дмитриевич уехал по моему настоянию.
— Как же так, Саша? Девочка же одна осталась! — произнесла Фрося очень смущенно.
— Вот именно! Как вы могли бросить слабую женщину одну в заброшенном доме, да еще в таком месте? — возмущенно воскликнула Дарья, комически всплеснув руками.
— Правда, Саша. Ведь там страшно, — повторила Фрося.
Кажется, она одна была готова принять внучкину версию.
— Бабуля! В городе такая духота, а там речка, воздух.
— Да там не так уж страшно, Фрося.
— Но-но, Александр Дмитриевич, — перебила Дарья. — Вам стало страшно! Я же видела, как вас страшила ночь под одной крышей с незнакомкой.
— Даша! Что ты это…
— Ах, бабуля. Все в порядке. Ты же видишь, все живы, здоровы.
— Да, к счастью, — сказала мать. — Пойдем, Саша.
— Сейчас. Валентин Викентьевич! Если разрешите, а к вам зайду чуть позже?
— Милости прошу, — совсем не удивился Доктор.
Саша скрепя сердце последовал за матерью. Она плотно прикрыла дверь и бросила на него ожидаемый строгий взгляд.
— Ты взрослый человек, сын, и не обязан отчитываться передо мной. Но я знаю, ты обычно не лжешь, поэтому скажи, пожалуйста, ты действительно ночевал дома?
— Какое это имеет значение?
— Представь себе, мне не безразлично, что думают о моем сыне. Фрося — достойнейший человек, и вы не имели права заставлять ее так волноваться. Она не спала всю ночь. Если ты в самом деле вернулся в город, ты должен был хотя бы предупредить, что эта особа пожелала заночевать в прохладном месте.
— А если я не возвращался в город? — разозлился он.
— Не удивлюсь, если так и было.
— Что ты хочешь сказать?
— У этой девицы на лице написано, что она ни одни штаны не пропустит.
Саша обиделся за Дарью.
— Мама! Ты всегда говоришь, что в ваше время все было высоконравственно. Откуда же твоя проницательность?
Мать покраснела.
— Как ты смеешь! Да, и в наше время были потаскухи и неустойчивые немолодые мужчины, но я не думала, что мой сын…
— Прошу тебя, мама, оставим это! Скажи лучше, ты ни с кем не говорила о монете, которую мне передала Фрося?
Она возмутилась. Впрочем, он постоянно вызывал в ней подобные чувства.
— Какая чушь! Меня никогда не интересуют чужие денежные дела.
Ответ был для Александра Дмитриевича исчерпывающим. Слух не мог пойти от матери, он это и раньше знал.
— И как только у тебя могло возникнуть такое нелепое предположение! А в чем, собственно, дело?
— Все в порядке, мама.
— Какая-нибудь сплетня? Люди всегда готовы охаять самое доброе дело.
— Успокойся. Все в норме. Я забегу к Валентину Викентьевичу.
— Валентин Викентьевич не сплетник.
— Я уверен… Долг я скоро верну.
— Можешь не спешить…
Доктор уже ждал. На столике стояла бутылка, а на коленях Валентина Викентьевича лежало чистое полотенце, которым он протирал хрустальные бокалы.
— Саша? Входите. Горю нетерпением.
— Узнать, где я ночевал?
— Почему бы и нет? Был бы рад вас поздравить, молодой человек.
— Мать только что назвала меня весьма немолодым.
— Ерунда! — произнес Доктор убежденно. — Все женщины, даже ваша безупречная матушка, с годами становятся слишком строгими. Может быть, это просто зависть? Тоска по ушедшим возможностям. Вам не кажется? Я не оскорбляю ваши сыновьи чувства?
— Нет, Доктор.
— Рад, что мы понимаем друг друга. Что касается возраста, поверьте старику: от сорока до пятидесяти — лучший возраст для мужчины. Да, пик, пожалуй, миновал, но миновало и глупое нетерпение юности, всеядность, неумение вкусить весь букет. Только после сорока, по моему глубокому убеждению и опыту, мужчина способен по достоинству оценить все многообразие женской фауны…
— Может быть, флоры? — засмеялся Александр Дмитриевич. Ему была приятна болтовня соседа.
— Нет, друг мой. Я не оговорился. Женщины не растения, в их жилах — горячая кровь. И они становятся знатоками гораздо раньше нас. Они очень чутко ощущают способность мужчины оценить их молодость. Ну посудите сами. Разве может эта очаровательная Дарья осчастливить какого-нибудь пресыщенного современного юнца! А вас может. Ведь может?
— Может, — признался Александр Дмитриевич. — Но я не сказал, что осчастливила, заметьте!
— Пардон! Зачем эти житейские подробности, натуралистические детали, протокольные показания? Не будем спускаться на грешную землю. Останемся в области чистых размышлений. Другое-то мне уже недоступно. Вот смотрите. — Он вытянул руку, лишь слегка прикрытую у плеча коротким рукавом рубашки. — Видите? Вся немочь старости в этой пожелтевшей коже, в дряблых мышцах под ней, в синих сосудах, наполненных холодной кровью… Но здесь, — Пухович поднял руку и прикоснулся пальцем к морщинистому лбу, — вопреки очевидности угасания по-прежнему настойчиво функционируют клетки, работает мозг, этот древнейший компьютер, упорно сопротивляющийся склерозу. У меня хорошо устроенный мозг, Саша. Когда-то я гордился им, а сейчас только удивляюсь. Зачем он продолжает ненасытно перерабатывать ненужную информацию и требует все новой пищи? Мы все-таки машины, Саша. Биороботы. Я часто об этом думал. А вы? Вам не приходило в голову?
— Машины можно было изготовить и посовершеннее.
— Хм… Смотря кто изготавливал. Это смешно и парадоксально, но вы рассуждаете как верующий. Слаб, дескать, человек. Не машина. Разве вы верите в Бога?
— Нет.
— И я тоже. Поэтому и допускаю, что машины плохи. Разве может истинный творец гнать бракованную продукцию? А вот какая-нибудь мастерская в соседней галактике — сколько угодно. Этакий ширпотреб для заселения бесхозных планет. А?
— Мастерская? Даже не завод?
— Это вас унижает? Ну, пусть научно-производственный комплекс, с экспериментальными лабораториями, конструкторскими бюро. Получает заказ освоить небесное тело. Выдаются исходные параметры: удаление от ближайшей звезды, среднегодовая температура, наличие воды, состав атмосферы, ну и все прочее. Начинают трудиться. С малого, разумеется. С амебы, микроорганизмов. Сначала результаты прекрасные. Надежность, высокий КПД, способность самовоспроизведения и самоограничения. Лошади едят овес, а волки лошадей. Но друг друга, заметьте, ни-ни! Вы видели, чтобы кошка убивала кошку? А какие когти! Что стоит выцарапать глаза или вспороть живот! Однако никогда. Как говорится, ворон ворону… Мы эту поговорку в отрицательном смысле применяем. И зря! Животные-то мудрее и даже гуманнее получается, а? Почему?
— Почему же?
— Такими получились. Первая продукция, честь фирмы. Работают подвижники. На износ. Но когда очередь дошла до нас, бедных, ситуация изменилась. Светлые головы, убаюканные успехом, почили на лаврах, расширили штаты, окружили себя бездарными подхалимами, родственниками, позвоночниками. От всей этой шушеры не отбиться. Еще бы! На очереди венец творения. Какими премиями пахнет, какова престижность! А межгалактические командировки? Тут уж талантам делать нечего. Таланты пусть кошек до сиамских кондиций доводят, а за человека новое поколение возьмется. Дорогу молодым! И что же?
Саша поднес коньяк к губам. Доктор сделал паузу и тоже выпил.
— И что же? Сами видите. Напортачили. Там недотянули, тут поспешили, лишь бы поскорее отрапортовать. Вот и сделали недоведенную модель, а на конвейере тоже сбой, поставщики недопоставили разумные гены. Так и поплыли дефектные пробирочки через время и пространство. На каждой штампик — «друг, товарищ и брат», а внутри — «умри ты сначала, а я после». Ну и, понятно, только их выпустили в окружающую среду, товарищ и брат сразу за дубину, за каменный топор и пошли гвоздить по головам и меньших братьев, и средних, и старших. Умри ты сегодня, а я завтра! Не надоело слушать? — прервался Доктор. — Засиделся я в одиночестве, простите болтливость стариковскую. Хочется мыслить парадоксально, иначе скучно очень. К тому же бессонница. А в моем возрасте, если не спишь, конец неизбежный постоянно в мозгах маячит. Вот и отвлекаешься такими фантастическими шутками.