— Не хочу. Это много для меня. Я боюсь пустых комнат. Лучше я буду ночевать в сарае.
— Там верстак, инструменты.
— Отлично, это мне нравится. А стружками пахнет? И столярным клеем? Мне нравится.
— Вольному воля… Вон там тропинка к магазину.
Федор вдруг перебил:
— Значит, девочка считает, что я умер? Интересно. Помню, была американская картина «Вестерн». Хорошая картина. Там прерии, естественно, индейцы и дилижанс с людьми, который должен проехать через опасную территорию. Ну, обычная ситуация. Наши потом с этой картины «Огненные версты» слямзили. А в этом дилижансе девушка и попутчик, опустившийся человек. Она не знает, кто он. Она рассказывает о своем брате и говорит: «Мой покойный брат». Она думала, что того уже нет. А потом, конечно, индейцы нападают. Стрельба, «кольты», луки и стрелы, все на высшем уровне. Это они умеют. И стрела в попутчика. Кажется, в грудь. Короче, насмерть. У них заблудшие всегда погибают. Не перековываются, как у нас. Но перед смертью что-нибудь произносят… Ну и этот тоже. Прежде чем умереть, говорит: «Вот теперь вы можете сказать — «Мой покойный брат». Здорово! Не хнычет, просто констатирует. Теперь уже можно сказать — «покойный», а раньше ныло преждевременно… Вот про меня сегодня еще преждевременно, но скоро.
— Оставь, Федор.
— Хорошо. Скажи, пожалуйста, зачем тут колодец?
— Хозяин был основательный мужик. Не доверял коммунальным услугам.
— Там и вода, наверно, лучше, чем водопроводная.
— Не знаю, не пил.
— Давай попробуем. Где взять ведро?
— В сарае. Пошли, кстати, освоишься на местности.
Саша нашел в связке, оставленной еще Фросей, нужный ключ и отпер двери сарая. Стружками в самом деле попахивало, но, в общем, воздух был тяжелый, жаркий. Пашков подпер дверь камнем, чтобы освежить будущее Федорово жилье. Вместе с воздухом и сарай проник и свет. Луч висевшего над рекой солнца остановился на прислоненной к стене картине. Это и было любимое полотно Захара, шокировавшее Фросю, которая, как и думал Саша, выставила его из дома.
Федор уставился на картину.
— Я буду ночевать в Эрмитаже?
Неизвестный художник запечатлел в щедрых, хотя и потемневших от времени красках свое видение похищения сабинянок. Мускулистые древнеримские мужики, опоясанные мечами, со зверски-сладострастными бородатыми физиономиями с воодушевлением тащили довольно жирных голых женщин. Те, в рамках приличий, оказывали слабое сопротивление.
Впервые Федор оживился.
— Какая прелесть! Я обожаю кич! Искусство неразвитого вкуса — младенчество души. Уверен, что автор был добр и застенчив, особенно с женщинами. В картине он воплотил дерзкие мечты робкого человека. Как его вдохновляли пышные груди! Сколько волнений принесла эта толстая нога. Ведь он обладал ею, мог написать еще толще, но не позволила природная робость. Спасибо, Саша! Я буду любоваться этим шедевром… пока позволит время. Где же ведро?
Они вышли с чистым ведром, и Федор прикрепил его карабином к ржавой цепи.
— Ну вот… Поехали.
Он начал опускать ведро, но не так, как делают умелые селяне, опустив ручку и притормаживая рукой ворот, а по-городскому раскручивая рукоятку, и ведро легло на поверхность, почти не зачерпнув воды. Пришлось несколько раз подергать цепь, пока оно не наполнилось. Федор начал поднимать ведро медленно, с заметным усилием.
— Давай помогу.
— Не нужно, я сам…
Или сил не хватило, или сноровки подхватить ведро вовремя, но оно вдруг дернулось, будто живое, вырвалось из слабых рук Федора и стремительно помчалось вниз.
— Ах! — вскрикнул Саша.
Федор, однако, успел отскочить и замер, глядя с пристальным вниманием на вращающийся ворот и мелькавшую перед глазами рукоятку.
— Слава Богу, смерть всегда с нами рядом, — сказал он.
Мазин решил не звонить Пашкову предварительно, хотя вовсе не стремился застать Александра Дмитриевича врасплох. Напротив, не хотел сеять тревогу. По телефону пришлось бы неизбежно недоговаривать, комкать информацию, а Пашков, насколько Мазин помнил, был человеком нервным и мнительным, милицейский звонок только испортил бы ему настроение раньше времени. И Мазин отправился без предупреждения, в надежде, что непосредственный разговор с глазу на глаз даст возможность спокойнее разобраться в сути дела.
Впрочем, предмет разговора Игорь Николаевич представлял пока смутно, не исключая и «напрасные хлопоты». По сути, ему вспомнился случай из его давней практики: неожиданная смерть подававшего большие надежды биолога Антона Тихомирова. Труп нашли на асфальте под окном высотного дома. Все говорило о несчастном случае, но умудренный шеф предоставил тогда Мазину отпуск, чтобы тот покопался самостоятельно в обстоятельствах смерти. Дед понимал, что работа пойдет на пользу молодому сотруднику. Так и получилось. Мазин нашел виновника несчастья — самого Тихомирова, который оказался нечистоплотным карьеристом, — и хотя ничуть не поднял процент раскрываемости, для себя открыл многое, в частности и то, насколько истина может не совпадать с, казалось бы, неоспоримой очевидностью.
Тогда Мазин шел на подъем, жадно накапливал опыт, впереди так много предстояло сделать. И он делал, но вот пробил срок, и, вспоминая сегодня давний случай, Игорь Николаевич находил невольно между тем и нынешним своим отпуском чаручающую аналогию. История, как известно, повторяется дважды, и Мазин не исключал, что трагедия одаренного Тихомирова обернется на исходе его карьеры нелепым фарсом, случайной смертью давно уже внутренне погибшего, никому не нужного, опустившегося бродяги. Думая так, он едва не поддался соблазну проехать мимо дома, в котором жил Пашков, но сработал внутренний тормоз, и Мазин остановил машину.
Александр Дмитриевич обитал на пятом этаже пресловутой «хрущевки», приземистого темно-кирпичного дома, из тех, что так охотно поносят сегодня, и был доволен своим жильем. Будь оно попрестижнее, жена не оставила бы ему квартиру, разменяла, и ютился бы теперь непрактичный Саша в микрорайоне у черта на куличках, а может быть, и в коммуналке наподобие материнского «замка», дожидаясь по утрам своей очереди у общего туалета. Теперь же у него были две изолированные комнаты, большой тополь, добравшийся ветвями до балкона, тишина над головой, которую он очень ценил, и ни малейшей зависти к обитателям претенциозных башен, что с трепетом ожидают поломки лифта и набирают ночами воду в пожелтевшие ванны.
О таком философском отношении Пашкова к своему жилью Мазин, понятно, не ведал и поэтому подумал невольно, входя в подъезд: «А кинодраматург-то не роскошествует…» Мысль эту подтверждал и почтовый ящик с номером Сашиной квартиры. Ящик был опален и закопчен, краска покоробилась, распахнутая дверца ничем не защищала втиснутые внутрь газеты. Игорь Николаевич решил, что маленькая услуга не повредит доверительному разговору, и захватил почту с собой.
Отшагав восемь маршей, Мазин позвонил и услышал в квартире смутное движение и негромкие голоса. Уверенный в том, что для грабителей жилище его никакой ценности не представляет, Александр Дмитриевич дверь ничем не укреплял и не обивал, поэтому звуки проникали на лестничную площадку довольно отчетливо.
Наконец прозвучал, видимо, не очень обрадованный визитом голос:
— Кто там?
Вопрос был по нынешним временам не напрасным, однако поставил Игоря Николаевича в некоторое затруднение. Выручили газеты.
— Почта у вас безнадзорная.
— А? Что?
Пашков отворил. Выглядел он наскоро одетым и не везде застегнутым.
— Газеты?
Мазин протянул пачку, ощутив среди газет что-то плотное, наверное, внутри было и письмо.
— Спасибо большое. Знаете, это мучение. Мальчишки ломают замки, даже подожгли недавно. Благодарю вас.
Пашков хотел было закрыть дверь, но тут сообразил, что посетитель не сосед и не случайно забрался на верхний этаж.
— Вы… к кому?
— К вам.
Александр Дмитриевич провел рукой по рубашке и застегнул пуговицу на животе.
— Моя фамилии Мазин. Вы как-то приходили ко мне в управление внутренних дел с Валерием Брусковым.
Хозяин удивленно наморщил лоб.
— Внутренних дел?.. Ах, как же! Помню.
— Не очень приятные воспоминания?
— Ничего. Вы, значит, ко мне? Проходите, пожалуйста.
Пашков бросил взгляд назад и отступил в сторону.
— Я, знаете, один живу. Извините, не все в порядке…
— Не беспокойтесь. Я человек привычный, — заверил Мазин, не совсем понимая, что значит «один живу» и как это соотносится с движением в квартире.
— Нет-нет! Не сюда. Сюда, пожалуйста.
Александр Дмитриевич взял Мазина за локоть и провел мимо ближней комнаты в дальнюю. Там было душновато и пыльно. Заметно было, что обитал Пашков в основном не здесь.
— Присаживайтесь.
Саша положил газеты на журнальный столик, неловко смахнул что-то с подлокотника кресла и открыл форточку.
Мазин присел, поглядывая на хозяина. Мнение, зародившееся в подъезде, подтверждалось, процветающим Пашков не выглядел, да и годы уже печать наложили. Однако бросалось в глаза и нечто противоречащее наглядности, некоторая самодовольная взволнованность, вроде легкого опьянения. Мазин сопоставил слова «один живу» с движением в квартире и усмехнулся про себя. Кто-то укрылся в соседней комнате, и нетрудно было предположить, что находилась там женщина. Конечно, Мазина это не обрадовало, готовился-то он к разговору личному, но, судя по тому, как притворил Александр Дмитриевич дверь комнаты, в которой они уединились, можно было надеяться, что дама не появится, а скорее всего покинет квартиру потихоньку. Однако Игорь Николаевич счел необходимым уточнить:
— Я не помешал?
— Что вы! — взмахнул руками Пашков, и Мазин утвердился в предположении, что гостья уйдет.
— Над чем работаете?
Ему хотелось услышать, как захлопнется входная дверь, и он немножко тянул время.
— Спросите что-нибудь полегче.
Мазин засмеялся.
— Рад бы, но у нашего брата вопросы всегда с нагрузкой. Такие уж мы люди или заботы наши такие…