— Это сосед? Пухович Валентин Викентьевич?
Фамилия Мазину не сказала ничего, но имя и отчество что-то напомнили, однако смутное, отдаленное.
— Да, он упомянул в общем разговоре: его знакомый, Валера, хочет приобрести дом. Ну вот Валера и появился. Это все.
— Пухович молодой?
— Образцово-показательный благородный старик.
— Спасибо.
— Закрыли проблему?
Пашков нагнулся и поднял бутылку. На бело-красной этикетке с изображением известной гостиницы тонким фломастером тщательно, печатными буквами было выведено: «Теперь вы можете сказать: мой покойный брат!»
— Что вас там заинтересовало, Александр Дмитриевич?
У Пашкова сжало сердце.
«Сыщики! Рутина им осточертела. Случай! Лишь бы от человеческой трагедии отделаться поскорее!»
Снова поднялось недоброе чувство к Мазину.
— Меня заинтересовала надпись. Прочитайте!
Мазин взял бутылку.
— Вы придаете этим словам особый смысл?
— Это предсмертная записка погибшего самоубийцы.
— Не слишком ли изысканно?
— Должно быть проще: «Прошу в смерти никого не винить»?
— Не злитесь. Сделайте поправку на художественное воображение. А предположение ваше легко проверить. Труп еще не похоронен, а на стекле наверняка сохранились отпечатки.
Мазин осторожно взял бутылку за горлышко и подумал убежденно: «Он знает этого человека».
— А ты знаешь, — объявила Дарья несколько дней назад, — приезжает муж.
Сказано было в обычной ее беззаботной манере, почти между делом, на кухне у Александра Дмитриевича, где Дарья, накинув вместо халата его рубашку, быстро и ловко резала овощи на окрошку.
На Пашкова, однако, новость произвела впечатление. До сих пор он предпочитал об этом человеке просто не думать; давалось это легко, ведь Дарьиного мужа Саша никогда не видел и был уверен, что никогда и не увидит. Все, что у них с Дарьей произошло, воспринималось Пашковым как удивительная случайность. Удивительная и замечательная еще и тем, что муж в ней существовал вроде бы только для того, чтобы Дарья к нему своевременно возвратилась. Ведь замечательные случайности не могут продолжаться вечно или хотя бы долго. Неизбежную развязку Саша представлял романтично и сентиментально, в атмосфере благодарной грусти. А тут щелчок бича: «На место, старик! Хозяин приехал».
— Пренеприятнейшее известие.
— Да ну? Понравилось у чужой печки греться? Любите вы, мужики, поудобнее устраиваться.
— Почему он решил приехать?
— Я знаю? Он ревнивый, вечно меня подозревает. И вообще не в себе после Афганистана.
— Про Афганистан ты не говорила.
— Всего не скажешь. Короче, дурь какая-то. Мчится вернуть меня в лоно прочной советской семьи.
— Такое возможно?
Она возмутилась.
— Ну, ты наглый. Пасешься на травке и тут же поплевываешь. Чем я хуже других?
— Я не хотел тебя обидеть.
Дарья извинений не приняла.
— Нет, какие вы мужики все-таки наглые! И муженек тоже. Собственник. Думаешь, он святой?
— Понятия не имею.
— А я и не хочу иметь. Живем на свете секунду, да еще от радости отказываться? Ради чего?
Дарья провела ладонями по бедрам.
— Ужас, когда подумаю, что растолстею, постарею, синие жилы на ногах появятся… А ты морали читаешь, дурак!
— Больше не придется. Сдаю вахту законному супругу.
— Ну, законный у меня не моралист. У него рука крепкая. Любому готов шею скрутить, кто на меня глаз положит, и мне заодно.
— Как же ты не боишься?
— Волков бояться… Да ты его сам посмотришь. Послушай, я хочу, чтобы вы познакомились.
— Чтобы он мне шею свернул?
— Ха!.. Тебя он и не заподозрит. Старичок, подумает, с животиком, этот не в счет.
Пашков не то что обиделся, но задумался.
«Черт-те что! Не поймешь этих баб. Если у нее муж в самом деле отчаянный, как же она это так запросто игнорирует? И почему меня выбрала, в самом деле старичка с животиком? Играет? Муж к молодым ревнует, а она подсмеивается… А если б он узнал? Хотя… Ослы мы в этих делах…»
Александр Дмитриевич вспомнил, как давно когда-то у его молодой жены был поклонник преклонных — так ему тогда казалось — лет. Доцент с кафедры, где она лаборанткой устроилась. Цветы дарил, ручки целовал. Умудренный приятель сказал однажды: «Что этот старый ходок вокруг твоей крутится?» — «Да он на тридцать лет ее старше. Шутишь?» — «Ну, смотри…» И Саша смотрел и вместе с женой посмеивался и цветам, и комплиментам. Сейчас бы, наверно, призадумался. Стал ли бы тот, очевидно, опытный женолюб, на цветы зря тратиться? С женой давно разошлись, и не было уже давно остроты чувств, ни злых, ни добрых, и подумалось равнодушно: «Наверное, наставляла мне рога и тоже хохотала со своим старичком: ну куда, мол, ему догадаться, он тебя за мужчину не считает… А тот, наверное, хуже, чем мужчина, был — с какой-нибудь особой похотью. Или выбрыком». Где-то читал Саша, не у наших авторов, конечно, как пожилой богач заставлял проституток на ноги красные подвязки надевать… специально.
— Дарья, у тебя есть красные подвязки?
— Что за глупость? Я же мини ношу. Только с колготками.
— А подвязки сейчас носят?
— Ну, ты настоящий старик. Рубай окрошку, пока не нагрелась. Окрошка — мое фирменное блюдо. Грандиозно готовлю, правда?
— Хорошая окрошка.
— Спасибо. Удостоил…
— Когда же он приезжает?
— Сегодня вечером. Слушай! У меня идея. Устроим завтра пьянку у Захара? Встряхнемся немного в честь приезда Сережки.
— Я бы не хотел с ним встречаться.
— Что значит — встречаться! Встречаешься ты, милый, со мной. А я люблю, чтобы близкие мне люди друг друга любили и уважали. Я уверена, вы понравитесь друг другу. Только не слушай про меня разные глупости. Пресекай! Говори: а мне Даша очень нравится. Он ведь меня любит. Ему приятно будет, что я почтенному человеку понравилась. Значит, не легкомысленная. Правильно я говорю?
— Правильно, — кивнул Александр Дмитриевич.
Он быстро усвоил, что Дарья говорит только правильно, однако она и не подозревала, почему он согласился на эту встречу, думала, что из мужского тщеславия — все они индюки! — а Пашков стыдился больше, чем тщеславился, но прятаться было и вовсе стыдно, а главное, он хотел видеть племянника Лаврентьева.
И увидел его…
Сергей Лаврентьев стоял посреди двора, широко расставив ноги, будто готовился к трудному физическому упражнению, или, наоборот, будучи смертельно пьяным, старался удержать равновесие.
Дарья первая увидела Александра Дмитриевича из окна и крикнула мужу:
— Сережа! Гость идет!
Сережа повернулся всем корпусом, и Пашкову пришло в голову, что он готов прыгнуть стремительно в сторону, упасть, все так же раскинув ноги, и выбросить вперед руки с автоматом Калашникова, встретить гостя длинной очередью, будто не пожилого «с животиком» и бутылкой в кармане Александра Дмитриевича перед собой увидел, но возник здесь на мирной уже сорок пять лет земле живой «дух» с американской ракетой «стингер» или другим, не менее угрожающим оружием, что требует немедленного встречного боя.
Однако была это, конечно, очередная игра воображения. Сергей развернулся, но не залег, а пошел навстречу Александру Дмитриевичу вполне доброжелательно, не подозревая, что мирный гость причинил лично ему больше зла, чем все афганские моджахеды. Дарья, с ее глубоким знанием мужской ограниченности, оказалась права, Сережа в пришедшем соперника не угадал.
— Сергей, — сказал он, протягивая руку, и Александр Дмитриевич ощутил крепкое, но естественное, без хвастовства силой, рукопожатие. Он помедлил с ответом. Назваться Сашей было смешно, по имени и отчеству показалось высокопарным.
— Пашков, — сказал он.
Пронаблюдав состоявшееся знакомство, Дарья, необычайно довольная тем, что может одновременно и потешаться, и быть полезной обоим, вышла во двор.
— Сережа! Это Александр Дмитриевич. Тот самый. Мы ему многим обязаны.
Муж слегка набычился, видимо, состояние обязанности не входило в его жизненное кредо.
Пашков заметил это.
— Что вы, Даша! О чем вы говорите…
— Она сказала, вы тут в роли миротворца выступали… Между бабусей и Дарьей.
— Ну, это давно было. Да и как я мог их мирить? Они всегда были родными.
— Родные-то и грызутся больше всех. А вы правда старухе помогали?
— Больше сочувствовал.
— Выходит, мы хамы?
Похоже было, что Сергей начал заводиться. Но и Александр Дмитриевич не хотел чувствовать себя голубым воришкой и развлекать Дарью.
— Если вы не в настроении, мне, может быть, лучше уйти?
Дарья подошла и обняла мужа за плечи.
— Сережка! Утихомирься. Война кончилась.
— Война только начинается. Но не с вами, — ответил тот примирительно. — Я вижу, Дашка вам симпатизирует. Это хорошо. У нее чутье, я ей верю.
Александр Дмитриевич не смотрел на Дарью.
— Может быть, мужики, шашлыками займетесь? Мясо готово, — сказала она без обычного задора, но тут же воодушевилась:
— Кого я вижу! Наш покупатель. Заходи, Валера, заходи!
Неизвестно почему, Александр Дмитриевич не любил имя Валерий, а уж в панибратской его упрощенной ипостаси — Валера — вообще терпеть не мог. Имя это слышалось ему изнеженно женским, и даже пример Чкалова не помогал одолеть предубеждение. Странно раздражало, что римское патрицианское имя широко распространилось в самых что ни на есть плебейских современных семьях именно в мужском варианте. Балдеет этакий патриций в подъезде с дружками, плевками кренделя расписывает, за каждым словом словечко, что пока только в устной речи распространено, а ему дружки подобострастно: во дает Валера!
Впрочем, Валера, приглашенный Дарьей, не был похож ни на изнеженного римлянина времен упадка, ни на хмыря из подворотни. Это был атлетично выглядевший молодой человек, одетый в светлую водолазку, в дымчатых заграничных очках и аккуратно подбритых бакенбардах.
Кого-то он Пашкову напомнил, но и только. Сам Валера никакого любопытства к Александру Дмитриевичу не проявил. Назвал имя коротко и повернулся к Дарье. Открыл кейс, вытащил бутылку коньяка.