Коллеги еще немного пошутили, поговорили, и жизнь вошла в колею, а вскоре Мазин получил очередное звание, которое полагалось давно и которое никто несправедливым не посчитал. Так ему тогда показалось, о Денисенко он не подумал…
Зато тот думал и помнил, пока не дождался часа и через годы не дотянулся до Мазина…
В руководящем кресле сидел теперь совсем новый человек, помоложе Мазина и даже еще не генерал, выдвиженец перестройки. И хотя на мундире у него красовалось целых два ромба, призванных подчеркнуть разнообразную образованность, выручала она мало. На милицию вдруг обрушился шквальный огонь и сокрушительных фактов, и сплетнических домыслов, и болезненных уколов прессы, и ошеломленный происходящим новый начальник, спеша и даже в некотором страхе, который он тщательно пытался скрыть от подчиненных, старался приспособиться и удержаться в стремительно развивающихся обстоятельствах.
Особенно смущали его старые работники, которых он подозревал во всех смертных грехах, понимая, однако, что дело держится пока все-таки на них и заменить их трудно, хотя замена была соблазнительна, она давала отсрочку, мол, коллектив создается новый, еще не успели, вот освоим… В отличие от прежнего начальства, которое как огня боялось невыигрышного процента, нынешний как раз напирал на плохие показатели, благо гласность позволяла их не скрывать. И он постоянно подчеркивал, какое наследство получил. Приходится начинать сначала, а чтобы начать, нужно избавиться от балласта, от не умеющих мыслить по-новому, хотя как мыслить по-новому, полковник и сам толком не представлял. Замена кадров казалась ему спасительной палочкой-выручалочкой.
— Присаживайтесь, Игорь Николаевич, — сказал он хмуро.
Хмурым он был всегда. Во-первых, работа заедала, а во-вторых, так ему казалось солиднее, более способствовало ответственности момента.
— Вот. Прочитайте и изложите свое мнение.
За годы работы Мазину такого грязного плевка получать не приходилось. Он даже потерялся немного, читая кляузу и просматривая знакомый отчет о совещании, бойко составленный Брусковым. Соответствующий абзац и его фамилия и тут оказались подчеркнутыми, но на этот раз не красным, а черным фломастером.
Мазин положил бумаги на стол.
— Что скажете?
— Я Чурбанову взяток не давал.
Он понимал, что отвечает не так, как следует, но все еще не пришел в себя.
«Да, одно дело сочувствовать оклеветанному, а совсем другое оказаться в его шкуре».
— Это шутка? — спросил между тем начальник.
— Какие уж тут шутки!
— Вот именно. Хорошо, что вы понимаете серьезность предъявленного вам обвинения.
— Откровенно говоря, не понимаю.
— Оставим эмоции. Что вы скажете по существу?
— По существу этот пасквиль подтверждает, что подонка выгнали правильно.
— Кому подтверждает?
— Мне.
— Значит, вы сомневались в вине Денисенко, когда настаивали на его увольнении?
«Ого! — подумал Мазин. — Такое бы мне ни Дед, ни прежний шеф не сказали».
— Я не сомневался.
— А на каком, собственно, основании? Ведь вы, насколько мне известно, лично Денисенко даже не знали?
Мазин понял, что начальник подготовился к разговору.
— Зато я хорошо знал Брускова, который не мог меня подвести. Я знал Брускова много лет, он даже помогал мне в работе, и вполне полагался на него как на свидетеля безобразного случая, когда с благословения сотрудника милиции собирались избить честного человека.
— Собирались? В этом еще нет состава преступления. Да и не Денисенко собирался бить. Я с ним беседовал.
Мазин был возмущен, но он уже взял себя в руки.
— Почему вы считаете его версию более достоверной, чем моя?
Начальник набычился. Ему не нравился все более спокойный тон Мазина.
— Потому что не так давно было совсем нетрудно расправиться с беззащитным человеком.
— С Пашковым — да. А вот зачем мне было расправляться с Денисенко, видит Бог, не понимаю.
— Оставим Бога. Можно найти и земные причины. Вы пошли навстречу Брускову, потому что он мог замолвить за вас словечко Чурбанову, что он и сделал.
Мазин встал.
— Вы понимаете, что оскорбляете меня?
— Игорь Николаевич! Вы пока еще мой подчиненный.
Мазин выделил слова — «пока еще».
«Так тебе и надо, дурак! Служишь, служишь, в слепоте начинаешь считать себя незаменимым, а тем временем подрастают люди, для которых ты что-то вроде старой перечницы, которую можно без большого сожаления спустить в мусоропровод».
— Так точно. Пока. Я уже выслужил пенсию.
Начальник плохо знал людей, он ожидал активного протеста, нажимал, готовясь сломить упорную оборону и, не ощутив ее, растерялся.
— Об этом речь не шла.
— А о чем же?
— Вы разве не знаете, что мы обязаны реагировать? Напишите мне подробно, изложите все как было. Мы не пойдем, разумеется, на поводу у каждого жалобщика.
— А он напишет наверх, что вы чурбановцев прикрываете.
— Вы были лично знакомы с Чурбановым?
— Видел раза два, случалось. Из задних рядов…
— Вот и напишите.
— Разрешите вопрос?
— Конечно.
— Вы хотите, чтобы я работал или ушел?
Шеф вновь потерял инициативу и разозлился.
— Здесь не частное предприятие, такие вопросы по желанию или по произволу не решаются. Мне известно, что вы опытный работник, но уж, извините, и к вам можно предъявить немало претензий.
— Какие именно?
— Те же, что и всему аппарату. Целый ряд негативных явлений скрывался. Вы игнорировали наркоманию, не заметили проституцию, хищения превзошли все пределы. Преступники распоясались. Пресса пишет о мафии, рэкете. Число погибших милиционеров растет. Конечно, это не ваша личная вина, но вы в органах двадцать лет.
— Больше, — поправил Мазин. — Вы правы. Когда я пришел в милицию, я думал, что через пятнадцать лет стану безработным. А оказалось, что через двадцать пять ухожу, потому что не справился.
— Вы еще можете принести определенную пользу.
— Спасибо. Я подумаю, с вашего разрешения. День, два?
— Пожалуйста, я вас не тороплю.
— Разрешите идти?
— Идите.
В дверях Мазин задержался.
— На правах старшего по возрасту и по опыту позвольте дать вам совет. Времена действительно меняются. Мы, конечно, делали ошибки. И сейчас расплачиваемся, хотя и не каждый и не всегда соответственно вине. Но времена меняются, а ошибки остаются и всегда начинаются с какой-нибудь сволочи. Не желаю вам когда-нибудь оказаться в таком положении, как я сейчас. Поверьте на слово, никто за меня словечек не замолвливал, а вот счеты свести, сами видите, желающие находятся.
Игорь Николаевич вернулся к себе, выпил стакан воды и задумался о пенсии. Думал он, конечно, не впервые. Иногда этот неизбежный рубеж его страшил, иногда казался желанным. Даже приходили в голову нелепые, как он понимал, мысли обзавестись дачным домиком и заняться садово-огородным хозяйством. Разумеется, мечта эта была для Мазина чистой маниловщиной. Он был коренным горожанином в третьем или даже в четвертом поколении и в элементарной пригородной лесополосе, где нередко совершались преступления и приходилось бывать по долгу службы, чувствовал себя, как в джунглях центрального Конго. Он мог отличить тополь от дуба, но не овес от ячменя, все грибы казались ему ядовитыми. Обширный мир природы виделся Мазину в основном в общих понятиях — деревья, трава, кусты. И потому он знал, что никогда не увлечется садом или цветами. Он привык хорошо знать свое дело и презирал дилетантизм, любительские радости были не для него. «Что же я буду делать… без дела?»
Но пока дела искали его.
Вошел молодой офицер в штатском. Всем своим здоровым, бодрым и отважным видом он как бы являл готовность идти в огонь и в воду, на бандитскую пулю, в логово мафии и на топор пьяного безумца. Но пока он только положил перед Мазиным тонкую папочку.
— Из ночных происшествий… Со смертельным исходом.
И исчез бесшумно.
«Вот кто будет сидеть в этом кабинете в третьем тысячелетии», — подумал Мазин по привычке с иронией, раскрыл папку и увидел труп, сидящий у колодца.
Фото и сам случай не поразили его. Пахло рутиной, черновой работой, которой в уголовном розыске не меньше, чем в любом виде человеческой деятельности. Но вот слова — «писатель Пашков»…
Мазин посмотрел еще раз обе бумаги, где упоминалась эта фамилия. «Нужно встретиться с этим человеком», — решил он. А потом спросил себя: «Зачем?» Спросил, хотя первый позыв был четким. Слово «ныне» характеризовало Денисенко как человека злопамятного — а в том, что он мстителен, Мазин уже убедился. «Ныне» означало, что Денисенко не упускает Пашкова из виду, а следовательно, может попытаться свести счеты с ним. Каким образом? Если Денисенко станет известно о причастности Пашкова к смертельному случаю, он своей возможности не упустит. Для такого любой формальной связи достаточно. Следовало сообщить Пашкову об этом, предостеречь. Но только ли? Мазин старался всегда быть честным с собой и ответил честно: нет, что-то еще его побуждает. Профессиональная интуиция? Нет, не нужно усложнять. Скорее профессиональная привычка не оставлять без ответа даже самые простые вопросы. Сегодня о Пашкове ему напомнили дважды. Совпадение? Почти наверняка. Но все-таки почти…
«Значит, повидаться с Пашковым?..»
Последние сомнения разрешил звонок телефона, не выцветшего городского, с трещинкой на старой трубке, а яркого, модного, недавнего изготовления, который звонил коротко, громко и требовательно. На такой сигнал полагалось отвечать не мешкая.
— Слушаю, — сказал в трубку Мазин тоном, каким говорят — «Слушаюсь».
И услышал четкий голос.
— Игорь Николаевич! Что-то мне не понравился наш последний разговор.
Тон, однако, был примирительный.
— Давайте к общему делу относиться серьезнее. Может быть, поостынем, а? Нужно ли пороть горячку? Вы сколько лет в отпуске не были?
— В полном лет десять. Недельки по две давали…
— Ну, это же работа на износ! Я так и подумал, когда вас слушал. Сразу нервы чувствуются. Я сам в постоянной запарке. Короче, сходите в отпуск. А обо всем прочем потом найдем время поговорить, если возникнет необходимость. Не возражаете?