— Ты убил его? — выдавил с трудом.
И тут Денисенко совершил просчет. Он мог сказать «да» и мог сказать «нет». Он решил, что «да» будет страшнее и вернее. И он сказал:
— Убил.
Сказал неправду, потому что не убивал Федора. Ему и в голову не приходило убивать таким образом. Валера пришел во двор ночью, чтобы осмотреться без помех, и неожиданно заметил в окошке сарая слабый свет. Осторожно приблизился удивленный Денисенко к сараю и заглянул в окно. Странную картину он увидел перед собой. Незнакомый ему оборванный, опустившийся человек, видимо, бродяга, странно гримасничал при свете свечи, горевшей на верстаке. Свеча догорала, над ней тянулась тонкая струйка копоти. Рядом стояла почти пустая бутылка. Оборванец взял бутылку, покрутил в руке и вдруг начал писать что-то на этикетке. Наверно, надпись ему понравилась. Он приблизил руку с бутылкой к огоньку и полюбовался написанным. Потом вышел из сарая. Валера отступил в темноту.
Бродяга подошел к колодцу, опустил ведро и рывком зачерпнул воду. Но не стал ни пить, ни умываться. Он поставил полное ведро на сруб и долго смотрел на него. И тут Денисенко услышал очень внятно произнесенные слова:
— Я боюсь.
И отчетливый повтор:
— Да, мне страшно.
Бомж вернулся в темный уже сарай, нашел бутылку и направился к качелям. Там он присел на доску и допил водку из горлышка.
— Теперь лучше. Теперь не так страшно, — сказал он.
Видимо, звук собственного голоса действовал на него успокаивающе.
— Теперь все в порядке. Бояться глупо. Жизнь исчерпана. Но я нашел клад.
Денисенко вздрогнул. Такого он не ожидал.
— Да, это возможность изменить жизнь. Но я не должен поддаваться. Жизнь прожита, изжита, съедена, непоправима… — Он говорил тоном гипнотизера, внушающего постороннему. — Не нужно, Федор, не нужно поддаваться иллюзиям. Ничего не будет. Саша достанет клад. Он обеспечит Веру и ребенка, а твое дело уйти. Ты должен уйти. Ты готов к этому. Ты уйдешь?
Федор поднялся на ноги.
— Не смей бояться! Не будь жалкой тряпкой. Это же быстро. И покой, наконец-то покой. Тебе нужен покой, а не клад. Стыдись. Не трусь.
Убедил ли он себя или водка помогла, но Федор сделал несколько шагов вперед.
— Стой! — выскочил перед ним Валера, преграждая путь.
Федор остановился и посмотрел огорченно.
— Что вам нужно?
— Ты нашел клад?
Лицо Федора задергалось.
— Уйдите! Вы мне мешаете.
— Стой, псих. Куда ты собрался? На тот свет?
— Вы все слышали? Тем лучше. Значит, вы понимаете, что я вас не боюсь.
Валера схватил его за отвороты джинсовой куртки.
— Где он? Клад где?
— Клад? В надежный руках. Не тратьте силы и не мешайте мне. Так будет лучше.
— Пьяный идиот! Это же деньги. Ты человеком станешь! Или пить будешь сколько хочешь! Зачем тебе вешаться?
Почему-то он решил, что Федор намерен повеситься в сарае.
— Где клад? Мы поделим его. Я все сделаю. Ты пальцем о палец не ударишь. Получишь свое и качай куда угодно. Где?! Я помогу!
— Вы поможете мне? — переспросил Федор.
— Факт, помогу! Ты, я вижу, ослаб в этой жизни, не уверен в себе. Ерунда. С каждым бывает. Я тебя на ноги поставлю. Я тебя вылечу. Я тебе помогу.
Они стояли рядом, но в темноте и в волнении Валера не видел, как меняется выражение лица Федора, как появляется и искажает его загадочно-страшноватая улыбка. Впрочем, он все равно не понял бы значения этой улыбки, как не понимал, в какой помощи нуждается Федор.
— Ты только послушай меня! Ты еще тысячу лет проживешь. Да как!
— Вы поможете мне.
— О чем ты говоришь! Я тебе лучше родного брата.
— Да, вы можете помочь. Вы уже помогли. Вам очень нужны эти деньги?
— Кому ж деньги не нужны! И тебе нужны. Я вовремя подоспел.
— Да, вы пришли вовремя. Сам бы я не справился.
— Понятно, дело непростое. Но я за тебя все сделаю.
— Нет, не за меня. Мне просто нужна… помощь.
— Я же сказал тебе, чудак! Где он?
Федор смотрел, и улыбка на лице застывала, превращалась в маску.
— Я должен умыться.
— Конечно, ты же выпивши, сейчас я тебе плесну на голову, придешь в себя, и порядок.
— Нет, я сам.
— Ну, давай сам.
Федор нетвердо двинутся к колодцу.
— Держись, чудак, держись. Мы еще поживем, мы еще заживем. Ишь, какую глупость выдумал! Если б не я… Давай-ка солью.
Федор отвел его руки, потянувшиеся к ведру.
— Нет, я сам. Постойте здесь.
— Ну, как хочешь. Хозяин — барин.
Валера даже остановился в восторге от исключительной удачи.
— Спасибо. Я бы не справился сам, — сказал Федор тихо и резко толкнул ведро вниз.
Денисенко даже не бросился, чтобы удержать, помешать, настолько ошеломило его происшедшее. Наконец-то Федору повезло в этой жизни, в оставшиеся ее секунды. Он потерял сознание под первым же ударом, но не упал, следующие как бы поддерживали его на ногах, он не успевал рухнуть, каждый очередной удар подбрасывал валившуюся голову. И только когда рукоять совершила последний оборот и цепь натянулась, вздрагивая судорожно, как и умирающий человек, тот опустился на колени и сел…
— Убил, убил, — повторил Валера, не понимая, что страшным враньем достигает цели противоположной, окончательно лишая Александра Дмитриевича даже призрачной надежды.
«Если Федор сказал, а «этот» все-таки убил его, не может же он меня в живых оставить?»
Мысль была простой и ужасной.
«Что бы я ни сделал, он убьет меня. Вот и все. Вот и все».
Было абсурдно, почти невероятно знать, что сейчас тебя убьют. Саша не ведал, что происходило в последние минуты в душе Федора, но в отличие от него сам он хотел жить, так хотел жить, как никогда еще не хотел.
Птицы на балконе, будто спугнутые вспышкой ужаса в его душе, сорвались с перил и вспорхнули стайкой…
Совсем тихо стало.
— Ну? — произнес Валера.
— Ты же видишь, — Пашков повел головой насколько мог, оглядывая разоренную комнату, — тут нет ничего.
— А где?
— Там, закопан во дворе…
«Зачем я это? Разве повезет он меня к Захару? Перестань цепляться за жизнь. Не унижайся, бесполезно».
И тот подтвердил, скрипнув зубами. Так хорошо начавшаяся «операция» стала давать сбои. «Похоже, не врет, гнида. Ну, ничего, получишь под конец на всю катушку…»
— Это усложняет положение. Придется тебя упаковать как следует… Сам понимаешь, веревки, кляп, в одеяло заверну. Чтобы с гарантией, чтоб ни звука. И доеду. Если найду, вернусь, развяжу… Если врешь, время тянешь, тоже вернусь, тогда тебе никто не позавидует.
«Неужели мне сейчас можно позавидовать? И если найдет, и если не найдет, я за это время все равно сдохну…» Пашков представил себя неподвижным, задыхающимся, с кляпом, в одеяле. «Сердце не выдержит… И никто не спасет. Если и придет кто, позвонит и уйдет. Когда это решатся дверь взломать? Через неделю, через месяц? Когда вонь до соседей дойдет?»
Смерть в ватном мешке казалась настолько мучительной и кошмарной, что Саша в слабости пожалел о том, что клада нет в квартире. «Тогда «этот» взял бы клад и убил меня поскорее. Но клада нет. Что же делать? Молчать. Пусть сейчас убивает, сразу».
— Я не скажу.
— Дурак.
Теперь Валера говорил лаконично, а действовал деловито. Он откинул крышку чемоданчика и достал тот самый предмет, который Саша уже заметил, но определить не сумел. Это был средней длины металлический стержень с деревянной рукояткой. Один конец его был сплюснут наподобие отвертки, от другого тянулся белый шнур с черным штепселем.
— Видишь? — спросил Валера.
И чтобы Пашков увидел получше, поднес электрический паяльник к самым его глазам и дал рассмотреть не только инструмент, но и заводскую маркировку, цифры и буквы — 220В65ВТ, 1972 г. И еще буквы, образующие слово «ЭРА», заключенное в вытянутый пятиугольник.
«Господи! Семьдесят второй год… Я жил и представить не мог, что кто-то на каком-то заводе «ЭРА» делает эту штуку, чтобы пытать меня и убить. Сколько лет прошло… И вот дождался». Как в бреду представился гумилевский рабочий в серой блузе, отливавший пулю, «что меня с землею разлучит». «Вот так и бывает, любой кошмар, любой абсурд, все бывает. Все правда. Зачем он сделал этот паяльник?..»
— Посмотрел?
Денисенко положил паяльник на пол и занялся очередными необходимыми приготовлениями: вытащил смотанный черный шнур удлинителя, нашел розетку у дверей, размотал шнур, включил удлинитель.
— Я закричу, — прохрипел Пашков.
— Не нужно.
Он снова ударил его отработанным ударом, заставлявшим терять сознание на короткое время. За это время Валера успел, однако, сделать, что намечал. Во рту у Пашкова оказался кляп, на этот раз не из чемодана, а его же собственная кухонная тряпка, грязная и вонючая, вызывавшая удушье и тошноту. Валера знал, что делает. Кроме тряпки, он принес из кухни стеклянную пол-литровую банку, наполненную водой, и поставил на пол рядом с паяльником. Потом подвинул стул, уселся и соединил шнур паяльника с удлинителем.
— Полный порядок. Сейчас нагреется.
Он послюнявил палец и коснулся стержня.
— Греется, — сообщил он спокойно.
Саша только дышал тяжело. Мысли ускользали. Казалось, он опустился на низшую отметку сознания, когда думать становится невозможно.
— Порядок. Нагрелся.
Пашков закрыл глаза.
— Погоди, погоди! Ты что это расслабился? — спросил палач с беспокойством. После случая с Федором от такого интеллигентского дерьма приходилось ожидать чего угодно. «Приспособились, паразиты, на тот свет скрываться. Врешь, не дам тебе сдохнуть раньше времени!»
— Что ты расслабился, слышь?
И Валера почти ласково шлепнул Сашу ладонью по щеке.
Тот открыл глаза.
— Без паники.
Денисенко отключил паяльник и опустил стержень в банку с водой. В банке зашипело.
— Перегрелся. Пусть остынет. Разогреть мы всегда успеем, правда?
«Почему человек надеется на чудо? Почему так жить хочется?» — захотелось крикнуть Саше, и он невольно напряг челюсти. Валера понял его по-своему и быстро выдернул кляп.