Что ж. С камергером Волоцким все было ясно.
Оставалось еще три адреса. Фрейлина Ее Величества Армфельт проживала на Мойке. Флигель-адъютант Его Императорского Величества Шимановский и семейство Вейсбахов, графиня состояла прежде фрейлиной при государыне, а супруг ее состоял при Министерстве двора.
Евгению Степановичу было все равно, с кого начинать, а потому он решил, что ближе всего он сейчас находится к квартире Вейсбахов, а значит, так тому и быть.
И полковник направился на улицу Большую Морскую. Но теперь уже не с пустыми руками, а сразу с водкой.
В дворницкой на Большой Морской было чисто, пахло хлебом и дровами, а возле плиты хлопотала объемистая, обряженная в цветастую юбку и такой же платок, румяная и с озорным глазом баба. Евгений Степанович поспешил бутылку спрятать за спину. Не одобрит.
— Здорово, гражданочка, — поздоровался он солидно. — Мне бы дворника.
— И вам не хворать, — оборачиваясь к гостю, пожелала хозяйка, осматривая его подозрительным взглядом, словно городовой заезжего жулика. — Из жильцов будете? Что-то не припомню.
Евгений Степанович почувствовал, что потеет под шапкой. Опомнившись, он шапку снял, все же офицер, а перед ним дама, и вообще он в помещении.
— Так вы кто же будете? — не давала ему собраться с мыслями хозяйка.
— Я вот родственницу свою ищу, — пролепетал он неуверенно, судорожно соображая, как выкручиваться, и сообразил: — У меня еще в семнадцатом году тетка здесь состояла в прислугах, у графини Весбаховой. Я вот с Рыбинска приехал в командировку, думал навестить, а где искать-то, и не знаю. Может, и померла, конечно, хотя она крепкая была, у нас по отцу все крепкие, сибиряки, — нес какую-то околесицу Евгений Степанович.
— У Вейсбахов, говоришь? — прищурилась баба, и у Евгения Степановича замерло сердце — влип. Может, эта шустрая бабенка сама у Вейсбахов в прислугах была? Ох, погорел, ох, уходить надо! Если его в ГПУ потащат, а там как пить дать его биография всплывет, не вернуться ему уже назад в Рыбинск, а не дай бог еще и к Клаве с сыном ниточка потянется. И что он, дурак, про Рыбинск ляпнул, не мог соврать? — пятясь к дверям, потея, размышлял Евгений Степанович.
— Да что вы в дверях-то все толкетесь, — неожиданно успокоившись, проговорила баба и, вытянув из-под стола колченогий табурет, смахнула с него крошки передником. — Сидайте. Сейчас чаю налью, с морозу-то. Федь? Федор Лукич, выдь, человек тут пришел. Муж это мой, Федор Лукич, — пояснила она все еще топчущемуся возле дверей Евгению Степановичу. — Дворник он, еще при господах служил, может, вспомнит что про тетку вашу. А я Дарья Гавриловна. Да проходьте вы, садитесь.
Прошел, сел.
Из задней комнаты в кухню выбрался бородатый мужик в мятой, но чистой рубахе и в толстых вязаных носках.
— Прощения просим, вздремнул немного. Снегу за ночь намело, все утро чистил, сморило вот, — пояснил он смущенно, приглаживая седоватые вихры. — Федор Лукич, — представился он. — А вас как звать-величать?
— Степан Евгеньевич, — соврал, но не сильно, полковник, чтобы, если дело до проверки документов дойдет, можно было на волнение списать.
— Приятно очень. Так вы, значит, из жильцов новых будете али как?
— Да не. Тетку он свою ищет, до войны в прислугах служила у Вейсбахов. Как ее звали-то?
— А-а, тетку-то? Степанида Кондратьевна, — ляпнул первое пришедшее на ум имя Евгений Степанович.
— Степанида, говорите, Кондратьевна? — почесывая затылок, переспросил дворник. — А когда она служила-то?
— Да вот аккурат перед революцией устроилась, вроде в шестнадцатом году. А может, и в семнадцатом. Адрес-то, из письма вырванный, остался, а вот самого конверта со штемпелем и нет. А так уж и не вспомнить. Не до того было, да и давненько уже.
— И то верно, — согласно кивнул Федор Лукич. — Нет, не вспомню. У них одно время Глафира в горничных жила, а кухаркой была Евдокия, хорошая женщина, справная, порядочная, долго у них жила, а вот потом она замуж вышла за лавочника с Лиговки и съехала, и вот кто после был, не помню, — развел он большими натруженными руками.
— А может, кто из прежних жильцов ее помнит, или вот хозяева ее? — с надеждой в голосе спросил Евгений Степанович.
— Не-е. Теперя в доме и прежних жильцов-то не осталось. Кто помер, кто уехал, а кого и… В общем, не у кого спросить.
— А хозяева бывшие теперь где живут, ну, Вейсбахи эти, вот фамилия, того и гляди язык сломаешь, — посетовал Евгений Степанович.
— Хозяева? А что, могут и знать, — задумчиво проговорил Федор Лукич, и у полковника от волнения застучало сердце. — Самого-то Евгения Аристарховича, о, надо же, тезка ваш! — радостно сообразил дворник, — еще в восемнадцатом Бог прибрал, скончался от пневмонии, а вот супруга его жива. Она, как вся эта заваруха началась со сменой режима, ЧК да прочим всяким, — тут он взглянул на жену, поймал ее строгий взгляд и пугливо втянул голову в шею, — ну, в общем, когда власть в свои руки трудовой народ взял, — поправился дворник, чем заслужил молчаливое одобрение супруги, — она, Зинаида Павловна, значит, из квартиры-то и съехала, вместе с детями. Простилась со мной, рубь подарила на память. Я, говорит, Федор, теперь гувернанткой работать буду и жить у хозяев, это она-то, графиня! Фрейлина императорская, в прислуги! — возмущенно воскликнул, забывшись в очередной раз, Федор.
— Что же, вы знаете, где она сейчас живет? — стараясь держать себя в руках, спросил Евгений Степанович.
— Ну. Она мне и адресок оставила, на случай, если письма придут. И сама заходила несколько раз. Жива, здорова, — кивнул Федор.
— Федор Лукич, выручите, дайте адресок, мне только про тетку узнать, сильно не обеспокою, — просительно взглянул на дворника полковник.
— А что, можно и дать, хорошему-то человеку. Авось тетка-то и найдется.
— Очень бы хотелось, — искренне проговорил Евгений Степанович. — А то мне, признаться, и ночевать-то негде. Вещички вот утром на вокзале оставил, с тех пор и брожу.
Федор Лукич взглянул на супругу. Та молча кивнула.
— Ну, вот что. Не найдешь тетку — приходи. Много не возьму за постой, хозяйка у меня сам видишь, чистота, ни тебе клопов, ни тараканов, как у некоторых, приютим.
— Спасибо, — от души поблагодарил Евгений Степанович, поднимаясь и кланяясь, — может, и приду, коли с теткой не выйдет.
Жива, значит, графиня, радуясь, рассматривал бумажку с адресом Евгений Степанович. Жаль, что супруг ее умер, но возможно, она знает о судьбе прочих значащихся в списке хранителей. Хоть какой-то, а результат.
Зинаида Павловна, бывшая графиня Вейсбах, проживала с детьми на Кирочной улице в квартире члена Петросовета Разновского. Евгений Степанович долго соображал, как лучше ему поступить. По словам дворника, графиня состояла при детях большевистского начальника гувернанткой, — весьма забавно, если учесть большевистские лозунги. Но дело было не в этом. Удобно ли являться к графине с парадного подъезда? И вообще… Насколько безопасно являться с визитом в дом члена Петросовета?
Но поджидать Зинаиду Павловну на улице было делом бессмысленным, полковник понятия не имел, как она выглядит.
А что, если с черного хода? Постучать тихонечко, авось новые хозяева жизни не заметят. И Евгений Степанович решился.
— Кто там? — раздался из-за двери громкий, зычный голос. — Чего надо?
— Мне бы Зинаиду Павловну, — робко проговорил Евгений Степанович, понимая, что тихого визита не выйдет.
— Кого? — с удивлением переспросили за дверью, затем звякнула задвижка и дверь распахнулась.
Перед Евгением Степановичем стояла маленькая, худенькая, но весьма живенькая старушка в белоснежном чепце и огромном фартуке, с удивительно живыми светло-серыми, водянистыми глазками.
— Это вам, что ли, Зинаиду Павловну? — спросила она тем самым зычным голосом, разглядывая с любопытством Евгения Степановича.
— Так точно, — зачем-то по-военному ответил Евгений Степанович и, тут же спохватившись, добавил: — Мне бы повидать.
Старушка усмехнулась, и лицо ее под чепцом преобразилось, появилось в нем что-то ястребиное, хищное.
— Проходите, она дома. Как доложить-то?
— А, Кобылинский Евгений Степанович, — решил ничего не выдумывать полковник, старушка располагала к откровенности.
— Кобылинский? — старушка схватилась за сердце. — Полковник Кобылинский? — шепотом уточнила она.
Деваться было некуда.
— Так точно.
— Княгиня Екатерина Львовна Батурлина, — шепотом же представилась старушка. — Вы меня не помните? Я приезжала проведать Ее Величество, вскоре после февральского переворота.
— Очень приятно, — галантно поклонился полковник, целуя княгине ручку. — Увы, не припомню. Но что же вы здесь… — он окинул взглядом кухню, чепец, передник. — Что же вы здесь делаете?
— Спасаюсь, — кротко ответила старушка и печально улыбнулась. — Уехать мы вовремя не успели, остались в России, и вся семья моя один за другим отправилась в мир иной. Кто от голода, кто от болезней, кому ЧК помогла. Одна я за жизнь цепляюсь, как сорняк, ничто меня не берет. Вот, пристроилась кухаркой, варю борщи для этих нуворишей. А что поделать? Жить, как это ни банально и пошло звучит, хочется даже в моем возрасте. Пойдемте, полковник, отведу вас к Зиночке. Хозяев сейчас нет. Товарищ Разновский, — с презрением в голосе проговорила Екатерина Львовна, — в Петросовете сейчас заседают, супруга его к портнихе поехала, а дети в школе горлопанят, пионэры! А Зиночкина дочка сейчас в соседнем подъезде берет уроки музыки у бывшего профессора консерватории Дрейшока. Очень талантливая девочка. А сын занимается дополнительно математикой, — стоя в широком светлом коридоре, сохранившем старинные канделябры и картины на стенах, — очевидно квартира прежде принадлежала очень состоятельному семейству, — шепотом рассказывала Екатерина Львовна. — Так что сейчас мы втроем спокойно чайку попьем. — И она постучала в двери комнаты.