ору челобитчиков, чтобы решить дело. И решили. Известно как. «А Кудай?» – «Колчу нет, не видать. Знать, Колчу в суматохе забыли». И тетка Торочка выразительно плюнула.
Чрезвычайно раздосадованные нежданной расправой над законниками, торговки отказывались давать больше тридцати грошей за корзину рыбы. Поплева, которому не нравились возбужденно шнырявшие по набережным переулкам ватаги ополченцев, поторопился уступить.
Победа курников ознаменовалась многодневными бесчинствами владетельских ополченцев, стали небезопасны улицы. Крики о помощи в ближайшем тупике, истошные вопли за стенами дома лишали обывателя остатков мужества. И он, осторожно, не зажигая свечи, прокрадывался по темным переходам домовладения, чтобы проверить засовы, утешаясь при этом в своем бездействии тем не лишенным оснований соображением, что невозможно ведь было понять, совершается ли под эти вопли на улице узаконенное государевым указом правосудие или опьяневшие от безнаказанности вояки насилуют законопослушных граждан. На самом деле – и проницательный домохозяин понимал это! – происходило и то, и другое.
Некоторую надежду на безопасность давала лишь многочисленная и хорошо вооруженная челядь. Говорили, что общее смятение умов достигло такой степени, что курники и законники взаимно укрывали друг друга, по-соседски объединившись против сорвавшегося с цепи правосудия.
Волны насилия докатились уже и до пригородов, до Корабельной слободы, где дважды высаживались ополченцы. Опасаясь того и этого, снедаемые беспокойством, Поплева с Тучкой сошлись на мысли переждать тревожное время в море, бросив на произвол судьбы «Рюмки» со всем домашним скарбом.
Безводные острова Семь Сестер, на которые направили они лодку, не обещали надежного, долговременного приюта, но можно было думать, что несколько дней будет достаточным сроком для того, чтобы разбушевавшееся в Колобжеге правосудие вошло наконец в берега. Однако, отброшенные непогодой, братья и Золотинка две недели скитались по морю и не скоро увидели вновь разлегшийся двойным прогибом Медвежий Нос. И еще пять часов после этого понадобилось им, чтобы войти в гавань.
Пристально осматривая большие и малые суда и спускающуюся к бухте рябь городских крыш, не находили они нигде перемен, не приметно было новых пожарищ. Целое путешествие, повесть трудных скитаний в осенних водах отделяла рыбаков от прошлого, а здесь, в оставленном городе, все также мотались над потемневшими волнами чайки и все также развевались на шпилях разноцветные знамена.
И на рыбачьем отмели, где приткнулись с полдюжины лодок, цены стояли обычные – возле сорока грошей за корзину. Братья заторопились разгрузить улов, чтобы поскорее вернуться на «Рюмки». За хлопотами некогда было отвлекаться на постороннее. Споро орудуя деревянной лопатой, которой наваливают рыбу, Золотинка приметила отряд стражников человек в пять. Неясно было однако принято ли по нынешним временам беспокоиться из-за каждой встречной кольчуги и свирепых усов под шлемом, и она почла за благо навалиться на лопату. И так, успешно перехитрив саму себя, должна была обнаружить нечищеные, отмеченные пятнами ржавчины шлемы у самых сходней. Тетка Торочка, распоряжавшаяся крючниками, пугливо оглянулась.
– Вот эти люди, – сказал предводитель стражников, имени которого Золотинка не могла вспомнить, – темнолицый человек с кривым мечом за спиной; на седой голове его плоско сидела шапочка, застегнутая на макушке большой, как орех, пуговицей. – Девушка – это Золотинка, – заключил он, оглядывая ее от рассыпанных по плечам волос и ленты на лбу до залепленных чешуей ног. – А вот это Поплева, – и он задержался взглядом на растрепанной бороде старшего брата.
Поплева опустил корзину и тяжело распрямился.
– В чем дело? – сказал он.
Человек с мечом за спиной и серебряной пуговицей на макушке сошел на зализанный песок у воды, чтобы ухватиться за оконечность форштевня; он как бы придерживал лодку, выказывая намерение не пустить ее в плавание.
– А это кто, Тучка? – указал он с некоторым пренебрежением к кургузой бородке младшего. В голосе слышалась развязность человека, который знает за собой неоспоримое преимущество силы.
Тучка назвал себя.
– Поплева и Золотинка – вы пойдете со мной.
– Это чье, собственно, распоряжение? – сдержанно осведомился Поплева.
– Это распоряжение господина Ананьи.
Появление на улицах взятых под стражу людей, Поплевы и Золотинки, не вызвало волнения, даже мальчишки не проявляли большого любопытства. Поплева и Золотинка, в свою очередь, не видели расхаживающих угрожающими толпами ополченцев, и это можно было бы считать благоприятным признаком.
– Все в порядке! – решился приободрить Золотинку Поплева, когда девушка, озираясь на торгу, где пустовали установленные еще три недели назад виселицы, вдруг с невольным возгласом изумления сообразила, что здание земства увешано от подножия до вершины знаменами законницких цехов, включая и четыре только что запрещенных и распущенных.
Стало понятно и то, почему возле кирпичного с белокаменными гранями особняка не толпятся просители, ожидающие приема к волшебнику Михе Луню. Теперь здесь стояла охрана. Власть переменилась, и Миха Лунь, столь опрометчиво связавший свое волшебное творчество с торжеством курницкого дела, разделил судьбу проигравших. Поплеве с Золотинкой хватило и взгляда, чтобы обменяться посетившими их соображениями, – человек с пуговкой распахнул дверь особняка.
И вот Золотинка вошла в этот дом в третий раз. Недобрая участь Михи Луня угадывалась в царившем повсюду запустении – все в доме было перевернуто вверх дном, заплевано и затоптано. Мешали проходу кое-как скатанные ковры, перекосилась оборванная занавесь, лицом вверх лежало раздавленное вдребезги зеркало. После некоторой задержки, вызванной тем, что человек с пуговкой уходил во внутренние покои и возвращался, взятых под стражу провели наверх, в ту самую комнату, где Золотинка держала в руках Асакон.
Всеобщий разгром сюда как будто не докатился – все оставалось на местах. Только понурый молодой человек, остриженный и в отрепьях, что прикорнул на скамеечке у очага, выглядел чужеродным предметом, в эту обитель его случайно забросил мусорный ветер. Он поднял голову – Кудай, вот кто это был! – и зыркнул в сторону. Кудайкин взгляд заставил Золотинку обернуться, с невольным содроганием она обнаружила по левую руку от себя беззвучно пребывающего тут человечка, тонконого, с узкой головой и холодным прищуром глаз. Он стоял, опираясь выпрямленной рукой на спинку стула.
Человечку этому подходило имя Ананья.
Господин Ананья в пожилые лета еще не вышел, если судить по бледной коже лица, выразительно отмеченного шишковатым носом и слегка вывернутой губой. Однако ничто в его облике не напоминало об опрометчивой и цветущей юности. Очень тонкий, неестественно тонкий перехват красного полукафтанья свидетельствовал, вероятно, не о юности, а о тщедушном сложении Ананьи, это же впечатление подтверждали тесно обтянутые штанинами ноги со слабыми икрами. Ананья – Золотинка не сомневалась, что это он и был, – имел на голове чрезвычайно убедительный тюрбан из высокой красной сердцевины и толстого валика вокруг нее, обвитого узорчатой тканью. Это венчавшее наряд полноразмерное сооружение сообщало облику человечка неожиданную основательность.
Доставивший сюда пленных служитель, человек с серебряной пуговицей, изрядно в помещении потускневшей, с ненавязчивым выражением лица остановился у входа, а всё громыхающее железо, все эти мечи в окованных медными бляхами ножнах, бердыши, кольчуги, шлемы, не переступив порога, остались за дверью.
Ананья оглядывал кряжистого Поплеву и тоненькую в стане Золотинку с одинаковым бесстрастным вниманием, не давая ни малейшего предпочтения ни мужеству, ни изяществу.
– Я Ананья, – сообщил он глуховатым голосом.
Поплева поклонился, предполагая, по видимости, что это известие заслуживает некоторого поощрения.
– А это доморощенный волшебник Поплева, – продолжал человечек, беззастенчиво тыкая пальцем. Поплева еще раз поклонился – вероятно, из других соображений. – …И начинающая красавица Золотинка. – Так буднично произнес он обязывающее слово «красавица» – не насмешливо или многозначительно, а совершенно равнодушно, как если бы сказал «начинающая швея», – что Золотинка вспыхнула. – …Начинающая красавица, которая едва-едва не получила Асакон.
– После всего, что случилось… я все равно не стала бы его просить, – запальчиво сказала она.
– Тем лучше, – осклабился Ананья и оставил стул, служивший ему прежде точкой опоры. Кроме этого стула, комната не имела никакой иной обстановки, если не считать посудного поставца у противоположной стены и круглого мраморного стола между окнами.
Кошачий, немигающий взгляд медленно переместился, Ананья покосился на горбившегося у очага Кудая и, слегка вскинул головой. Колча (ведь это была Колча, пусть лысая!) послушно встрепенулась:
– Зна-е-те что-о… Ведь если Миха подсунул кому-то Асакон, если он его кому-то подсунул, то почему не вам? Кому же еще? – Кудай говорил с несносной приторной угодливостью, разделяя свое льстивое внимание между взятыми под стражу и хозяином, которым, несомненно, признавал Ананью; ничего не сохранилось от самодовольных замашек Кудая, словно бы, остриженная налысо, Колча и в самом деле рассталась со своим вывороченным наизнанку естеством, каким был Кудай. – Первому встречному Асакон не доверишь! – внушал он (она?) Поплеве, угодливыми извивами голоса извиняясь за вынужденную настойчивость. И снова для Ананьи: – Ихнее это дело, господин Ананья. Больше некому.
– А что, Асакон пропал? – спросила Золотинка.
Понятно, она не получила ответа, как не получил его и Поплева.
– Что-то мне невдомек, из-за чего сыр-бор загорелся, – сказал он, пожав плечами, по возможности, беззаботно, и тем, кажется, убедил себя в собственной невиновности.
– Однако у меня нет ни малейшего желания запутывать слишком ясный вопрос, – заметил Ананья. – Боже вас упаси утаить Асакон. Нет таких адских пыток, да… нет таких пыток… М