Сосна лежала на земле. А чуть поодаль лежал Сергей.
«Они тут все с ума посходили, — в бешенстве подумал доктор Воробьев. — Натурально посходили с ума!»
Ему было от чего взбеситься! Целую неделю он придирчиво изучал определенное лицо, всматривался в черты, моделируя на компьютере новый облик, перелистал черт-те сколько каталогов, применяясь к причудливому вкусу будущей клиентки, первой леди города, которая при, мягко говоря, монголоидной внешности с плоским носом, негритянским ртом и узкими бойкими глазками хотела быть вылитой Скарлетт О’Хара из кинофильма «Унесенные ветром». В смысле, Вивьен Ли. И на меньшее не соглашалась.
Разумеется, сам доктор не общался с супругой мэра. Но когда увидел несколько ее фотографий, ему захотелось засмеяться в лицо этим идиотам, которые считают селеностероиды не просто кардинальным косметическим средством, но и волшебной палочкой по превращению лягушки в царевну.
Не в том дело, что это невозможно. Теоретически со селеностероидами возможно все! Но бывают такие лягушки, которые просто не рождены быть царевнами. Хоть сдери с них физически кожу и сожги в печи, как и поступил в свое время этот торопыга Иван-царевич, толку не будет никакого.
Увы, именно такой безнадежный случай имел перед собой доктор Воробьев в лице мэрши славного города Нижнего.
При виде ее фотографии он рассмеялся и поднял глаза на шефа «Аллюра», который скромно посиживал в кресле напротив, поигрывая карандашиком с позолоченным колпачком.
— Люди добрые, — ласково сказал доктор Воробьев. — Ну зачем же вы хотите с первого шага загубить блистательную идею? Эту даму кухонным ножом корректировать надо, а не тонким лазерным лучом!
— То есть? — вскинул брови шеф, и карандашик на миг замедлил свое вращение.
— Понимаете, чтобы достичь разительного результата, селеностероидам нужен соответствующий материал. То, что вы требуете от нас, — доктор Воробьев даже не заметил, как олицетворил селеностероиды с собой, а может, себя с ними, — равнозначно предложению с помощью школьного ластика сделать трех граций из тех трех каменных матросиков, которые вечно маршируют возле речного вокзала в вашем городе.
Доктор Воробьев умел и любил выражаться образно. Правда, метафоричность его стиля была понятна далеко не каждому. Вот, к примеру, этот шеф, этот господин Быстров, явно затруднился оценить изысканность образа.
— Грубо говоря, вы не способны сделать то, чего хочет мадам? — спросил он, и карандашик снова завертелся в его пальцах с невероятной скоростью.
— Ну невозможно создать то лицо, какое она хочет! — воскликнул доктор Воробьев. — Почему ее заклинило именно на Вивьен Ли? Что, на ней свет клином сошелся? Может быть, наша дама рассмотрит варианты?
— Торг здесь неуместен, — сказал господин Быстров. — Мы заверили мадам, что сможем выполнить ее желание. Видите ли, герр доктор… — Он внимательно посмотрел в глаза Воробьеву, словно ожидая возражений, но тот угрюмо смолчал.
В первые дни знакомства с Быстровым он еще пытался как-то протестовать против этого идиотского обращения, а потом махнул рукой. Черт с ним, пусть изощряется. Хозяин — барин! Да, как это ни печально, Быстров был хозяином положения. Конечно, гонорар доктору полагался фантастический, однако это было рабство, натуральное рабство! Увы, господин Быстров при всей своей изысканной, можно сказать, англизированной внешности был самым настоящим бешеным, неукротимым русским мужиком. Кто это, Достоевский, что ли, писал о безумной косинке в русских глазах? А может, Алексей Толстой?
Доктор Быстров ничуть не удивился бы, если бы узнал, что прошлое у этого Быстрова темное, очень темное.
Впрочем, у кого оно вообще светлое?! У каждого в шкафу свой скелет, а иногда и целый морг… Главное, что Быстров — очень оборотистый барин. Вполне оправдывает свою фамилию. В Америке и Европе селеностероиды только-только начали завоевывать популярность — и вот, они уже появились в России, причем именно в сети клиник «Аллюр». К чертям болезненный отсос жира с живота и бедер! К чертям «золотые нити», ботокс, мезотерапию, лимфодренаж, гилуроновую кислоту и все такое прочее! К чертям ежедневное применение косметики! Да здравствуют селеностероиды!
Пока для самых богатых, конечно. И, как и все другие средства, — не на век. Увы, отнюдь не на век…
Теперь у доктора Воробьева было все, о чем только можно мечтать: деньги, оборудование, причем самое лучшее, сеть салонов — правда, пока не в Москве, не в Питере, а всего лишь в третьей столице, но Быстров обещал, что не за горами и покорение двух первых.
Пришлось смириться и приготовиться делать из… понятно чего… конфетку.
Доктор Воробьев приготовился. И вот теперь оказалось, что придет совсем другая клиентка! Более того! Заместитель Быстрова («хозяин-барин» куда-то неожиданно и спешно отбыл) сообщил, что придется провести показательный сеанс.
— Что вы имеете в виду? — насторожился доктор Воробьев.
— Поскольку сам господин Быстров не сможет наблюдать это судьбоносное событие, оно должно быть запечатлено на видеопленку и затем показано по всем городским каналам, а также в воскресном «Шоу недели», которое господин Быстров постарается посмотреть, — объяснил заместитель.
— Господин Быстров, помнится мне, настаивал на полнейшей интимности премьеры, — ошарашенно пробормотал доктор.
— Совершенно верно, — кивнул зам. — Когда речь шла о первой операции на первой леди. Однако обстоятельства изменились. И мы должны извлечь из сложившейся ситуации максимум пользы.
— Мы так не договаривались! — возмутился Воробьев. — И я категорически отказываюсь…
— Это ваше право — отказаться, — перебил зам. — Более того, вы вправе взять и расторгнуть контракт…
Доктор Воробьев прикусил язык.
Настала минута молчания. Потом вторая, плавно переходящая в третью.
— Они что, у меня над душой стоять будут? — наконец выдавил доктор, угрюмо глядя в пол. — С телекамерами?! Тогда я за итог не ручаюсь.
— Думаю, что достаточно будет фиксации исходного материала и конечного результата. Ну, может быть, еще один-два кадра в процессе, чтобы у зрителя не возникло ощущения грубой подмены уродины супермоделью. Но вот на чем господин Быстров настаивал категорически, так это на полной неузнаваемости пациентки после операции. Так и сказал: «Пусть, мол, родная мать ее не узнает!» Надеюсь, вы сумеете обеспечить это, доктор? В интересах самой клиентки, прежде всего, потому что там, конечно… есть над чем поработать!
Эти его слова, в которых звучала нескрываемая злорадная ухмылка, доктор вспомнил через полчаса, когда первый этап съемки уже остался позади и он наконец остался один на один с пациенткой.
Она полулежала в кресле, с тревогой следя за каждым движением доктора, а он с непроницаемым видом вводил в компьютер параметры пациентки, исподтишка наблюдая за этим столь значимым для него лицом.
Волосы девушки были упрятаны под гладкую белую повязку. Ничего нового это не добавило в ее лицо, потому что она, к сожалению, так и ходила: с прилизанными волосами, связанными в неуклюжий узелок на затылке. Эта прическа, которую доктор Воробьев вообще-то считал одной из самых красивых, категорически не шла к ее лицу с широковатыми скулами и слишком высоким лбом. Причем на висках волосы были так туго натянуты, что глаза казались слишком узкими. А глаза у клиентки — ее звали, запомнил доктор, Катерина Старостина — были чудного, туманного серого цвета.
Он улыбнулся испуганной девушке и внезапно ощутил, что у него сделалось превосходное настроение.
Ах вот оно что! Ему нравится эта девушка. Дурнушка, конечно, но только на первый взгляд. Беда в том, что она совершенно, ну отчаянно не умеет украсить себя, воспользоваться природной красотой своих странных глаз, нервных бровей, которые придают такую страстность этому холодному, высокому лбу, не умеет дерзко задирать свой простенький носик, капризно играть губами и смягчать улыбкой слишком, может быть, сильный подбородок. Поразительное пренебрежение к себе! И волосы прекрасные — тонкие, легкие, послушные. Просто грех комкать их в невыразительный узел.
«Оставлю тот же пепельный цвет, — подумал доктор, моделируя на компьютере новый образ. — Ну, может быть, чуть оживлю золотом. Строго говоря, ей нужен совсем не я. Ей нужен хороший визажист, консультант-парикмахер, модельер, который отучил бы ее носить эти нелепые, сто лет назад вышедшие из моды балахоны, которые болтаются на ней правда что как на вешалке. По такой фигуре, как у этой Катерины Старостиной, подиум плачет! И лицо у нее, может быть, и не классическое, зато очень стильное! Ее нужно не переделывать, а изменять. Воспитывать в ней чувство красоты, а главное — восхищение собственной внешностью. Без этого все усилия визажистов, модельеров и парикмахеров будут обречены на провал. Если женщина себя не любит, она по жизни обречена быть некрасивой. Но, может быть, Катерина Старостина не любит себя потому, что ее не любит никто другой? Может быть, она просто не знает, что достойна любви?»
На миг доктор Воробьев остро пожалел, что не он будет тем единственным, который впервые скажет этой забывшей себя женщине о ее красоте, напоминающей неброскую прелесть полевого цветка. Но, во-первых, он был давно и очень счастливо женат; во-вторых, его сын в прошлом году удостоил родителей почетного звания бабушки и деда. Ну а в-третьих… В-третьих, ничего, кроме того, что он — не Он!
«Да здесь применять селеностероиды — все равно что василек в розу переделывать, — подумал доктор Воробьев. — Разве что чуть-чуть, самую малость, чтобы она наконец поняла, какой может быть при некотором напряжении сил…»
И вдруг его холодком пробрало. Чуть-чуть, самую малость… Это все очень мило, конечно, однако как согласовать его благие намерения с категорической установкой господина Быстрова на родную мать, которая ни в коем случае не должна узнать свое собственное дитятко?