Это ощущение, которое не раз появлялось у нее… это ощущение, будто она уже где-то видела Сергея… оно что, просто так возникло? На пустом месте?
Нет. Потому что она и впрямь уже видела его прежде. Конечно! Сначала в нелепой кепке около «стекляшки», в компании двух алкашей, потом на лестнице, потом в своей квартире. Правда, там он уже напялил на себя этот жуткий чулок, однако не зря, не зря Катерина уверяла невыспавшегося капитана и доброго сержанта Асипова, что узнала бы убийцу, окажись с ним лицом к лицу.
Узнала… да что с того? Поздно, поздно, так бесповоротно поздно!
А он ее, значит, не узнал… Конечно, превращение с ее внешностью произошло и в самом деле волшебное. И если бы маленький крылатый божок направил свою стрелку чуть левее или правее, то не безобидный и совершенно ей не нужный Павел влюбился бы в ослепительную красавицу Ирину Бурмистрову, а Сергей Толмачев — он же Стас Торопов, он же Псих, он же «чулок», он же человек, поклявшийся убить Катерину Старостину, которая однажды обвела его вокруг пальца… убить ее во что бы то ни стало!
А вот интересно, люби он ее и узнай однажды всю правду, хватило бы его любви, чтобы простить ее, чтобы сохранить ей жизнь и начать все заново, вместе, на основе только любви, но никак не ненависти?..
Ирина уткнула лицо в ладони. Она сошла с ума… она и в самом деле сошла с ума, потому что не испытывает никакого страха перед своим жутким открытием. Ей все равно, кто такой Сергей. Ей все равно, что им владеет желание убить ее. Собственное сердце превратилось в предателя. Оно любит впервые в жизни — слепой, нерассуждающей, чувственной любовью, на какую старая дева, унылая и скучная Катерина Старостина, даже не считала себя способной. И тоска, смертная тоска скрутила ее, когда она поняла, что готова целовать руку, которая, возможно, принесет ей смерть…
Только судьба оказалась весьма разумной особой. Поскольку Сергею Ирина и даром не нужна, пожалуй, у нее есть шанс остаться неузнанной, а значит, живой. Живой, красивой и, возможно, даже богатой, если удастся найти деда Никифора и сокровища… Вопрос только в том, нужна ли ей такая жизнь.
Ну не смешно ли это? От перемены мест слагаемых сумма не меняется! Дурнушка Катерина Старостина вечно печалилась, что никому не нужна. Однако красавица тоже оказалась невостребованной…
Ирина снова поползла вперед. Свечка слегка укоротилась, однако, как ни странно, свет ее сделался гораздо ярче. Ирина теперь видела не только светлое пятно на полу, но и края стен на довольно большом расстоянии впереди. Или это ее глаза научились проницать темноту, как у ночных существ?
Еще через несколько метров оказалось, что ни обострение зрения, ни новые качества свечки тут ни при чем. Просто подземный ход плавно пошел вверх, и голова Ирины внезапно высунулась наружу — под меленький серенький дождичек.
Маришка исчезла так быстро, что Павел даже не успел заметить, в какую сторону она рванула. Хотя вон там, слева, слышны возбужденные голоса, и туда же пробежала переполошенная девушка в белом халатике, неся в обеих руках бутыли с физраствором. Наверное, там.
Павел быстро прошел по коридору, чувствуя, как болью отдается в голове каждый шаг. Руки, спрятанные в карманы халата, сами собой стиснулись в кулаки.
Вот эта палата.
Встал в дверях, глядя поверх голов.
Да, похоже, задал Петр медицине переполоху, если столько народу вокруг него суетится! Учитывая, что нынче выходной день, такая активность поселковых врачей — вообще чудо. Хотя, наверное, они тут были последние дни на боевом положении в ожидании жертв пожара. А жертв-то и не было — вот и накинулись всем скопом на раненого Петра.
Однако быстро же он очнулся. Быстро… и это странно, учитывая, какое количество транквилизатора вкатил ему Павел. Бравый пожарный должен был проваляться без памяти еще как минимум сутки, прежде чем начнет проявлять хоть какие-то признаки жизни. А он взял и очнулся… надо надеяться, не во вред себе?
Павел прикусил губу: рот вдруг начал расползаться в совершенно неуместной нервической ухмылке.
— Вы кто? — Невысокий мужчина в зеленоватой робе обернул к нему усталое, изможденное лицо. — Тут посторонним нечего…
— Да Паша с ним приехал, с раненым, — вмешалась вездесущая Валентина Ивановна. — Товарищ его.
— А-а, — усталый врач снял с лысеющей головы колпак. Беспорядочно скомканные темные волосы были мокры насквозь. — Ну, задал нам твой приятель мурцовки! Думали, уж не вытащим. Очень много крови потерял, шок такой, что…
— Петя, Петя, ты меня видишь? — донесся плачущий голос Маришки. — Доктор, что же это такое, он на меня смотрит, а не видит, как бы даже не узнает!
В толпе врачей кто-то устало рассмеялся.
— Угомонитесь, девушка, — вздохнул доктор. — Я вообще удивляюсь, что ваш муж открыл глаза, что способен смотреть, а вы хотите, чтобы он вам сразу в любви признался.
— Петя, Петенька, — продолжала причитать Маришка. — Это я, ты видишь? Теперь все будет в порядке, ты скоро поправишься. Мы с Павлом тебя в больницу привезли… Паша! — Она обернулась от кровати, замахала рукой. — Паша, иди сюда. Пропустите его, товарищи.
— Да это не больница, а дом свиданий какой-то, — сердито сказал усталый доктор и даже сделал попытку заступить Павлу дорогу, однако Валентина Ивановна дернула его за рукав и укоризненно проворчала:
— Ну чего ты, Саня, чего? Они ж друзья, они вчера чуть не сгорели вместе в тех Осьмаках, ну чего ты злобствуешь? Только на минуточку пропусти — и все.
— Ну, если на минуточку…
Измученный доктор Саня вздохнул и посторонился.
Павел протиснулся в палату.
— Паша, иди сюда! — Маришка ощупью поймала его за край халата, подтащила к себе. — Петенька, посмотри. Вот я, вот Паша. Узнаешь?
Павел наклонился вперед, ловя мутный, ускользающий взгляд Петра.
— Ты помнишь, что вчера было? — спросил напряженно. — Ты помнишь, кто в тебя стрелял?
— Эй, эй, вы что себе позволяете? — сердито выкрикнул доктор Саня. — Тоже мне, следствие ведут знатоки! А ну-ка, прекратите это!
— Петя, ты видишь? — лепетала Маришка. — Это Паша. Павел! Он вчера тебе перевязку делал, он тебя сюда привез.
— Ты помнишь, кто в тебя стрелял? — настойчиво перебил Павел.
Петр смотрел напряженно, явно силясь что-то вспомнить. Но вот зрачки его скользнули в сторону, к Маришке. Устало вздохнув, он снова опустил веки.
— Не видел он ничего, — с сожалением сказал кто-то за спиной Павла. — Или не помнит.
— Вообще-то это случилось ночью, — сказал Павел, оборачиваясь. — Не исключено, и в самом деле не успел разглядеть…
— Петь, Петя! — снова заголосила Маришка. — Ой, посмотрите, что с ним?
— Так, все вышли! — скомандовал доктор Саня. — Быстро освободили палату! И вас, девушка, попрошу.
— Да вы что? — возмутилась Маришка. — Я ведь его жена! Я должна с ним…
Слезы так и хлынули по ее лицу.
— Утрись! — сердито сказал доктор. — Ладно, оставайся. Но имей в виду: пикнешь, всхлипнешь — сразу вылетишь отсюда, ясно? А ему еще укольчик — пусть поспит.
В коридоре Павел поймал сердитого доктора за рукав:
— А он долго спать будет?
— Постараюсь, чтоб не меньше суток, — буркнул тот. — Сейчас все неважно. Кроме его жизни, а она… Вы лучше идите, нечего тут сидеть и караулить его вздох. Хватит с нас его жены.
— Ага, — растерянно проговорил Павел. — Значит, я могу уехать?
— Не только можете, но и должны.
Доктор кивнул на прощание и ушел.
Павел спустился вниз, открыл джип и какое-то время сидел, рассеянно глядя вперед. Потом включил зажигание.
Время было позднее, наутро предстояло рано вставать. Он лег в постель, но уснуть не мог. Посмеиваясь над собой, встал, зажег лампу, открыл книгу в кожаном, уже изрядно захватанном переплете…
Глава 1, стих 8: «Азъ есмь алфа и ѡ, начатокъ и конецъ, глетъ гдь, сый и бѣ, и грѧдый вседержитель…» — «Я есть начало и конец, глаголет Господь, сущий, и настоящий, и грядущий Вседержитель…»
Ну что ж, звучит впечатляюще, пусть даже ѡ — омега — обозначена почему-то буквой, а не словом, как алфа, хоть и с пропущенным ь…
Повинуясь непонятному побуждению, он решил не читать дальше, а приписать сюда же восьмой стих второй главы, потом третьей и так далее — до восьмой включительно. Так сказать, довести идею восьмерки до абсурда.
Уговаривая себя, что ничего, мол, не теряет, он начал писать, привычно выводя полууставом все эти азы и глаголи, веди и живете, зело и оуки, людие и покои, ферты и черви, фиту и ижицу…[9]
Как же это все красиво, как же удивительно прекрасно сказано у Иоанна! Вот, к примеру, в 4-й главе: «И животна четыре, единъ кождо внɣтри ихъ, имый по шесть крилъ окрестъ и внɣтрь юдɣ исполненъ бысть очесъ: и покоѧне имɣѱе день и ноѱь гаюѱе: стъ, стъ, стъ гдь бгъ вседержитель, иже бѣ, и сый, и грѧдый…» — «И каждое из четырех животных имело по шести крыл вокруг, а внутри они исполнены очей; и ни днем, ни ночью не имеют покоя, взывая: свят, свят, свят, Господь Бог Вседержитель, сущий, настоящий и грядущий…»
Ну и наконец 8-я глава: «И вторый агглъ вострɣби, и ѧкѿ гора велика огнемъ жегома въвержена бысть в море. И бысть третiѧчасть морѧкровь…» — «И третий ангел вострубил, и словно гора огненная была ввержена в море, и стала третья часть моря — кровь…»
«Господи, — подумал он с каким-то детским страхом, торопливо водя ручкой по листку. — Господи, помилуй…»
Ну, благословясь!
Н — 50, в тексте, выписанном из «Откровения», это буква в, рд — 100 и 4, значит, 104 — о, рiв — 100, 10, 2, то есть 112 — и, рк — 120 — м, рмд — 144 — я, рни — 158 — о, рзи — 178 — т, уои — 478 —