– Не сомневайся, Аматис. Русские своих не бросают.
– Русские? Ну да, я понимаю… Для тебя есть интересная новость. Я вызвал префекта и нотариуса. Через пару дней ты получишь гражданство Керии, земли Истинного Знания.
Он оценивающе посмотрел на Влада. Тот молчал, не зная, как ему реагировать.
– Понимаю, – усмехнулся Аматис. – Любой на твоем месте сейчас прыгал бы до потолка от радости. Но ты гражданин своей страны. Тем не менее я уже все решил. Так будет легче нам обоим.
Над Ванталом угасал мягкий безветренный вечер. Отраженное солнце играло бликами на сотнях крыш, на окнах, в каплях фонтанов.
Чернобородый человек в простой гражданской одежде стоял у окна башни и смотрел на город. Это была самая высокая точка в здании Академии, отсюда открывался вид на все дома и улочки, башни и каналы, вплоть до исполинской пирамиды Роториума.
В комнате скрипнула дверь.
– Все готово, редре, нас ждут, – вкрадчиво сообщил помощник.
Фаустин кивнул и прошел к тайной винтовой лестнице. Простой крытый экипаж вывез его через ворота Академии. Преодолев несколько кварталов, свернул в неприметный складской дворик. Здесь заехал в ворота большого амбара и по скрипучему откидному пандусу спустился в одну из городских галерей. Дальше путь пролегал под землей, в свете химических фонарей.
Его уже ждали. Темный лекарь Мильд вышел навстречу, заранее опуская на лицо маску.
– Все в порядке? – с тревогой спросил магистр.
– Все как обычно, – ответил гурцор.
Называть существующее положение порядком он бы не рискнул.
Фаустин прошел в чистое сухое помещение, хорошо освещенное и обставленное. На широкой кровати у дальней стены шевельнулась невероятно худая девушка лет пятнадцати.
– Я здесь, дочка, я пришел! – Фаустин устремился к ней.
– Сегодня все прошло удачно, – проговорил следующий по пятам Мильд. – Она вас слышит.
Он приблизился к кровати и откинул одеяло.
– Обратите внимание, редре, корневище стало меньше.
И снова Фаустина прошиб озноб. На худеньком, почти детском тельце жил паразит. Он выглядел, как огромная узловатая опухоль, перечеркнувшая наискосок впалую грудь и живот.
Темные называли паразита «корневищем». Он и впрямь напоминал корень старого дерева. Только, в отличие от корня, он был живой. Он шевелился, вздрагивал, под его кожей что-то текло и пузырилось.
Магистр осторожно накрыл девушку одеялом.
– Выйдите, – сказал он, и лекарь покинул комнату.
Фаустин подвинул стул и присел, взяв дочь за руку. Она смотрела прямо на него огромными глазами. Вся боль мира умещалась в этом взгляде.
– Ну, как ты, девочка? Лекарь говорит, что тебе легче. Жаль, ты не можешь со мной говорить. Ты бы сказала, как облегчить твою жизнь. Ты знаешь, мне в этом мире нечего терять, кроме тебя. Я все сделаю, все отдам…
Глаза дочери безмолвствовали.
Магистр продолжал что-то говорить, не особо вдумываясь в слова. Голос – это было единственное, что сейчас воспринимала его дочь. Ей нельзя было есть, ей вреден был солнечный свет, и даже воздух в комнате был непростой – в нем специально испарялись какие-то препараты.
За дверью в прихожей сидел темный лекарь, он читал книгу, изредка отрываясь, чтобы прислушаться.
Фаустин был самым молодым из Великих магистров. Он начинал простым археологом, работая в одной из официальных изыскательских бригад Академии. Позже стал помощником Смотрящего магистра в передвижном научном центре. Сильный, упорный, неутомимый, он, казалось, не знал усталости и износа. За все эти годы он у него не появилось ни одного седого волоска.
Он много работал, и это приносило результат. Первое серьезное открытие свалилось на него в тридцать три года. Он не только научился размягчать холодный металл, но и объяснил, как это происходит. Лицензия на использование данной технологии принесла Академии большие деньги, ее купили все ремесленные гильдии в пяти землях мира.
Для Фаустина это был повод получить первый научный сан, он стал приват-магистром.
Потом были и другие успехи, которые, впрочем, судьба не забывала разбавлять неудачами в справедливой пропорции. Характер работы накладывал свои особенности: Фаустин почти ежедневно общался с ведунами и, естественно, с их таинственным ремеслом.
Из всех Великих магистров он был не только самым молодым, но и в каком-то смысле самым темным.
У большинства высокопоставленных служителей Академии не оставалось времени на жизнь вне науки. Но у Фаустина такая жизнь была. Вернее, внезапно появилась.
Совершенно обычная женщина, случайно встреченная, вдруг перевернула его внутренний мир. Открылось то, чего раньше Великий магистр не замечал или не хотел замечать. Миллионы новых граней бытия засверкали перед глазами, прибавляя сил и желания жить.
Но мгла отомстила ему. Годы, проведенные среди неразгаданных тайн и непостижимых явлений, оставили вполне реальный след. Фаустин считал бы это проклятьем, если бы верил в мистику.
Его жена тяжело заболела во время беременности. И умерла, не успев взглянуть на дочь.
Лекари, увидев, с каким уродством родилась девочка, в один голос советовали избавиться от нее. Любым способом, вплоть до самых радикальных. Корневище высасывало из нее силы. Ни один лекарь с лицензией Академии не брался что-то сделать.
Он не смог их послушаться. Эта несчастная девочка была единственной частицей той, которую он любил. Любил первый раз в жизни, и, видимо, последний.
Фаустин поступил по-своему. Он нашел других лекарей. И до сих пор он не был уверен, правильно ли его решение.
…Мильд неслышно вошел в комнату.
– Редре, вам пора. Она опять уснула, вы же видите.
– Вижу, – сказал магистр. – Сейчас.
– Идемте, с вами хотят поговорить.
В прихожей его ждал незнакомый богато одетый гурцор с двумя охранниками.
– Приветствую вас, магистр. Я прибыл специально для беседы с вами. Уделите немного времени?
– Зачем спрашивать? – Фаустин тяжело опустился на простую деревянную скамью. – Слушаю вас.
Гурцор щелкнул пальцами, и они мгновенно остались одни.
– Я прибыл из Ширы, чтобы представлять перед вами интересы Тайного ученого совета, магистр. Прежде всего хочу узнать, хорошо ли исполняются взятые нами обязательства?
– Что я должен вам ответить? – Фаустин поднял на него угасший взгляд. – Разве моя дочь здорова и счастлива? Разве она чувствует тепло солнца и вкус плодов? Разве я могу сказать слово «хорошо»?
– Но она жива, – мягко возразил гурцор. – И именно это условие было для вас ключевым, когда мы заключали наше маленькое соглашение, так?
– Не спорю, – магистр покачал головой. – Она же ни в чем не виновата! Изо всех невинных мира она – самая невинная. Зачем же вы играете с ее жизнью?
– Нам не до игр, магистр. – Голос ведуна стал холодным. – Мы делаем то, что можем. Разве у вас есть другие варианты?
– Да если бы они были… – Фаустин безнадежно махнул рукой.
– Я прибыл, чтобы сообщить – настало время и вам исполнить свои обязательства. Вы ведь не отрекались от них?
– Не отрекался. Я вас слушаю.
– Прежде я хочу сделать важное заявление. Если наше сотрудничество принесет положительные плоды, мы готовы будем расширить свои обязательства перед вами.
Магистр выпрямил спину:
– Что вы имеете в виду?
– Именно то, что вы подумали. Я лично от имени Тайного совета гарантирую значительное улучшение здоровья вашей дочери. У нас появились новые возможности. Также добавлю, что надежда на ее полное выздоровление становится весьма реалистичной.
Фаустин исподлобья взглянул на гурцора.
– И вы еще смеете говорить, – процедил он, – что не играете с ее жизнью? Лицемерные мерзавцы… вы давно уже все решили и рассчитали. Вы давно подогнали задачу под ответ.
– Я хотел бы услышать именно ответ, – бесстрастно напомнил гурцор.
– Ответ прежний. Я не отказываюсь от обещаний. Говорите, что от меня требуется.
Ведун подошел вплотную, наклонился и зашептал что-то на ухо магистру. Он шептал довольно долго, и с каждой минутой у Фаустина все глубже становились складки на лбу, все плотнее сжимались губы.
– Это все, магистр. – Гурцор распрямился и отошел.
Фаустин сидел, сгорбившись и обхватив руками голову.
– Что же вы со мной делаете? – сдавленно проговорил он.
– Мы заботимся о вас. И вот еще… – Ведун бросил на скамью незнакомое устройство – плоский кругляш с двумя шлангами. – В день Черного Солнца спрячьте это под одеждой, магистр. Только не забудьте. Для вашего же блага.
Он ушел, а Фаустин еще долго сидел в одиночестве, мял руками лицо и неслышно цедил раз за разом:
– Что же вы со мной делаете? Что же вы делаете, мерзавцы?
Через пару дней Петрович встретил Зигфа в своем коридоре. И тогда он понял, что имел в виду Гайда, когда говорил: «Лучше бы убили».
Зигфа вели два воина-гурцора. Они держали его на шестах, прикрепленных к грубому клепаному ошейнику – так, чтобы он не мог приблизиться ни к одному из них.
На голову Зигфу надели ржавую тяжелую клетку-намордник. Его ноги были заключены в тяжелый металлический каркас, включавший целую систему рычагов, шарниров, пружин и растяжек. Кое-где металл вонзился прямо в живую ткань, в этих местах из ран сочилось что-то красновато-желтое. На груди болтались два сосуда с мутно-коричневой жидкостью, трубочки от них уходили под грязные бинты на шее.
Зигф с трудом переставлял ноги и еле слышно стонал.
Петрович прямо-таки застыл на месте, в нем боролись жалость, страх и отвращение.
– Пошел вон! – скомандовал один из гурцоров. – Не стой на дороге.
Петрович прошмыгнул мимо, и в тот момент, когда он проходил около Зигфа, тот вдруг словно встрепенулся.
– Ы-ы-ы… ы-ы-ы… – замычал он и протянул к Петровичу связанные проволокой, покрытые синяками и кровоподтеками руки, но тот уже припустился вон из коридора.
В голове не укладывалось, что его бывший бригади