— Бог сможет его вернуть, если захочет, — сказала )лли. — Он может все.
— Элли, Бог не станет делать таких вещей, — произнес Луис с трудом, а в сознании его всплыл Черч, сидевший на бачке и смотревший мутным взглядом на Луиса, лежавшего и ванне.
— Он это делал, — твердо сказала она. — В воскресной школе учитель рассказывал нам про Лазаря. Он умер, а Иисус вернул его к жизни. Он сказал «Лазарь, иди рон», и учитель сказал, что, если бы он просто сказал «Иди вон», то все мертвые на этом кладбище ожили бы, а ему надо было оживить одного Лазаря.
Неожиданно изо рта его вырвалась абсурдная фраза (впрочем, весь этот день был полон абсурда):
— Это было очень давно, Элли.
— Я буду готовиться к этому, — упрямо продолжала она. — Я буду хранить его фото и сидеть на его стуле...
— Элли, ты слишком большая для стула Гэджа, — сказал Луис, взяв ее горячую руку. — Ты его сломаешь.
— Бог поможет мне не сломать его, — сказала Элли. Голос ее был спокойным, но Луис видел у нее под глазами темные круги. Смотреть на нее было так больно, что он отвернулся. Может, если она сломает стул Гэджа, она что-нибудь поймет.
— Я буду смотреть на фото и сидеть на его стуле, — сказала она. — И буду есть, что он ел.
Гэдж с Элли ели разный завтрак. Гэдж, как она однажды заявила, ел всякую дрянь. Если в доме на завтрак не было ничего, кроме какао, Элли могла съесть вареное яйцо... или ничего не ела.
— Я буду пить какао, хотя ненавижу его, и буду читать все книжки Гэджа с картинками, и... и буду готовиться... если...
Она уже плакала. Луис не успокаивал ее, а только гладил по голове. В том, что она говорила, был скрыт дьявольский смысл. «Готовиться», хранить его вещи, не признавать, что Гэдж ушел навсегда, как если бы... Она понимает, наверно, подумал Луис, как легко поверить, что Гэджа больше нет.
— Элли, не плачь, — сказал он. — Хватит.
Она плакала еще долго — минут пятнадцать. Перестав плакать, она скоро уснула. Тут же в молчащем доме ожили часы, гулко пробив десять.
«Думай, что он жив, Элли, если хочешь, — подумал он и поцеловал ее. — Пускай святоши говорят, что это грех. Я не скажу так потому, что знаю: настанет день, когда ты оставишь фотографию на постели в этой пустой комнате и побежишь гулять в поле или к Кэти Мак-Коун играть с ее Сью. Гэдж не останется с тобой и когда-нибудь превратится просто в То, Что Случилось в 1984 году. Несчастье из далекого-далекого прошлого».
Луис вышел и недолго постоял наверху лестницы, думая, не пойти ли ему спать, — но скорее по инерции.
Он знал, что ему нужно и сошел вниз.
Луис Крид решил напиться. Внизу в погребе стояли пять упаковок светлого пива «Шлиц». Луис пил пиво, Джуд пил его, и Стив Мастертон, и Мисси Дэнбридж могла по случаю мы пить банку-другую, присматривая за детьми (за ребенком, поправил себя Луис, спускаясь в погреб). Даже Чарлтон, когда приходила к ним, предпочитала пиво — если это было светлое, — стаканчику вина. Поэтому прошлой зимой Рэчел купила десять упаковок «Шлица» на распродаже в Брюэре. «Нечего тебе мотаться в Оррингтон каждый раз, когда захочется выпить», — сказала она тогда. — «Ты всегда цитировал мне Роберта Паркера, дорогой: «Любое пиво, которое найдешь в холодильнике, когда закроются магазины, — хорошее пиво», так? Так пей и думай о том, сколько ты сэкономишь».
Луис взял упаковку и поставил в холодильник. Потом он вынул из нее одну банку и закрыл дверцу. На звук открываемой дверцы откуда-то медленно выбрался Черч. Он не подходил близко к Луису, который слишком часто пинал его в последнее время.
— Для тебя тут ничего нет, — сказал он коту. — Тебе уже давали сегодня консервы. Хочешь жрать — иди убей птицу.
Черч продолжал стоять, глядя на него. Луис отпил половину банки и тут же почувствовал, как пиво ударило в голову.
— Ты ведь даже не ешь их, да? — спросил он. — Ты их просто убиваешь.
Черч прошел в комнату, видимо, решив, что здесь ему ничего не светит, и вскоре Луис последовал за ним.
Он снова почему-то вспомнил: «Хей-хо, а ну пошли!»
Луис уселся на стул и снова посмотрел на Черча. Кот ггал умываться возле телевизора, поглядывая в сторону Луиса и готовясь бежать, если Луис почему-либо решит пнуть его.
Вместо этого Луис поднял банку.
— За Гэджа! — сказал он. — За моего сына, который мог бы стать художником, или чемпионом по плаванию, или президентом. этих проклятых Соединенных Штатов. Что ты думаешь об этом, жопа?
Черч по-прежнему смотрел на него своими тусклыми чужими глазами.
Луис допил остаток большими глотками, встал, пошел к холодильнику и взял другую банку.
К моменту, когда он прикончил третью, он почувствовал, впервые за этот день, некоторое успокоение. Когда кончилась первая упаковка из шести банок он решил, что, пожалуй, ему удастся заснуть на час-другой. Вернувшись от холодильника с восьмой или девятой банкой (он уже потерял им счет), он поглядел на Черча; кот спал — или притворялся — на ковре. Мысль, пришедшая ему в голову, показалась столь естественной, что, должно быть, она долго таилась в его мозгу, выжидая только удобного случая, чтобы всплыть на поверхность:
«Когда ты сделаешь это? Когда ты отнесешь Гэджа на Кладбище домашних животных?»
И на этом фоне:
«Лазарь, иди вон!»
Сонный голос Элли:
«Учитель сказал, что, если бы он просто сказал «Иди вон», то все мертвые на этом кладбище ожили бы».
Эта мысль была так повелительна, что Луис содрогнулся, будто через его тело прошел ток. Внезапно он вспомнил первый школьный день Элли, и как Гэдж спал у него на коленях, пока они с Рэчел слушали болтовню Элли о «Старом Макдональде» и миссис Берримэн; он тогда сказал «Я только уложу ребенка», и когда он нес Гэджа наверх, ужасное предчувствие посетило его, и теперь он понял: уже в сентябре какая-то часть его знала, что Гэдж скоро умрет. Часть его знала, что Оз Великий и Узасный наложил на него свою руку. Это была чепуха, чистейшая выдумка... но это была правда. Он знал. Луис пролил часть пива на рубашку, и Черч обеспокоенно приподнялся, будто это был сигнал к началу вечернего пинания кота.
Внезапно Луис вспомнил вопрос, заданный им Джуду, и как дернулась тогда рука Джуда, сбив две пустые бутылки на столе. Одна из них разбилась. «Ты не должен даже гокорить о таких вещах, Луис!»
Но ему хотелось говорить о них — или, по крайней мере, думать. Кладбище домашних животных. Как насчет Кладбища? Чертовски заманчиво. Это казалось непонятно, несуразно естественным. Черча убило на дороге, Гэджа тоже. Черч был здесь — конечно, другой, во многом неприятный, но живой. Элли, Гэ.дж и Рэчел нормально к нему относились. Да, он убивал птиц, и иногда душил мышей, но кошки всегда это делают. Черч вовсе не сделался кошачьим Франкенштейном. Во многом он остался таким же, как раньше.
«Ты преувеличиваешь, — прошептал внутренний голос. — Вовсе он не такой, как раньше. Это призрак. Норона, Луис... помнишь ту ворону?»
— О Боже, — сказал Луис хриплым, дрожащим голосом, который он даже не признал за свой.
Боже, да-да, конечно. Имя Божие могло помочь в романах о духах и вампирах. Но что ему-то делать, скажет ли это Бог? Он подумал о том жутком, темном богохульстве, которое только что допустил в мыслях. Хуже того, он лгал себе. Не преувеличивал, а прямо лгал.
«А что такое правда? Ты хочешь правды, кретин, а что это такое, скажи?»
Что Черч больше не кот, начнем с того. Он похож на кота, и он ведет себя, как кот, но на самом деле это просто плохое подражание. Окружающие этого не замечают, но они могут это чувствовать. Он понял это в тот вечер, когда к ним заходила Чарлтон. Они устроили небольшой предрождественский вечер и сидели за столом, когда Черч прыгнул к ней на колени. Чарлтон немедленно согнала его, рот ее искривился в инстинктивной брезгливой гримасе.
Это была сущая ерунда, и никто не обратил на это внимания. Но... это было. Чарлтон почувствовала, что это не кот. Луис прикончил банку и потянулся за следующей. Если Гэдж так же изменится, это будет просто ужасно.
Он открыл банку и выпил ее одним глотком. Теперь он был пьян, пьян в стельку и готов к прекрасному будущему. «Как я похоронил прошлое вместе со своим сыном» Луиса Крида, автора «Как я потерял его в самый ответственный момент» и множества других трудов.
Пьян. Конечно. И теперь он надеялся трезво рассмотреть эту проклятую идею, что заставила его напиться.
При всем при том идея эта привлекала его, очаровывала. Да-да, очаровывала.
В сознании возник Джуд, говоривший:
«Ты делаешь это потому, что кто-то толкает тебя. Ты делаешь это потому, что эти могилы — тайное место, и ты владеешь этой тайной... и создаешь себе причины... они кажутся тебе правильными, но ты просто хочешь их видеть такими. Или они этого хотят».
Голос Джуда с его выговором янки пробрал его дрожью, заставив кожу покрываться пупырышками.
«Там тайны, Луис... земля тверже человеческого сердца... как земля в этих индейских могилах. «Человек растит, что он может... и ему это нравится».
Луис начал припоминать, что еще Джуд говорил ему об индейских могилах. Он принялся сравнивать данные, отбирать их — то же, что он делал, когда читал что-нибудь перед экзаменами.
Пес. Спот.
«Я видел все места, где его зацепила проволока — там не было шерсти, и мясо казалось вырванным клочьями».
Бык. Следующая ячейка возникла в мозгу Луиса.
«Лестер Морган закопал там своего призового быка. Бык черной ангусской породы по кличке Хэнрэтти... Лестер тащил его туда на санях... Застрелил через две недели. Бык стал плох, совсем плох. Но это единственное животное, о котором я слышал такое».
«Он стал плох».
«Земля тверже человеческого сердца».
«Он стал совсем плох».
«Это единственное животное, о котором я слышал такое».
«Чаще всего ты делаешь это, когда уже побывал там, это уже ТЕое место».
«Мясо казалось вырванным».
«Хэнрэтти, правда, дурацкое имя для быка?»
«Человек растит, что он может».