«Она услышала имя Паскоу где-то еще, вот и все. Боже мой, ребенок же не живет под стеклянным колпаком, как... рыбы в аквариуме. Она могла услышать по радио. Или кто-нибудь сказал ей в школе, и это ей запомнилось. Даже то слово, что она не могла выговорить, «душа, покинувшая тело» или что-то вроде. Это доказывает лишь то, что у детей действительно развито подсознание, как пишется в воскресных приложениях».
Она вспомнила преподавателя психологии в колледже, который рассказывал, что при соответствующих условиях ваша память может восстановить имя почти любого человека, с которым вы были знакомы, любого блюда, которое ели, погоду, которая стояла в любой день вашей жизни. Он говорил, что ум человека — это компьютер с огромным количеством ячеек памяти, более одного миллиарда, а может, и более тысячи миллиардов. И сколько всего может храниться в этих ячейках? Никто не знает. Но он говорил, что их так много, что информация часто просто теряется, сознание может отключиться от нее во избежание переутомления. «Вы можете не помнить даже, где вы храните ваши носки, — говорил преподаватель, — хотя будете знать все содержание Британской энциклопедии».
Это исторгло у класса радостный смех.
«Но это не аудитория с ярким светом и дружелюбным преподавателем, ведущим урок психологии. Здесь что-то другое, жуткое, и ты знаешь это — чувствуешь. Я не знаю, что там с Паскоу, с Гэджем, с Черчем, но то, что было во сне про Луиса... Что это? Или...
Внезапно ее посетила леденящая мысль. Она снова подняла трубку и положила монету. Не замышлял ли Луис самоубийство? Зачем он избавился от них, едва ли не выставил за дверь? Неужели Элли... о черт, проклятая психология! Неужели она что-то почувствовала?
В этот раз она звонила Джуду Крэндаллу. Пять звонков... шесть... семь. Она уже хотела повесить трубку, когда он ответил.
— Алло?
— Джуд! Джуд, это...
— Минуточку, мэм, — вмешался дежурный. — Вы слышите миссис Луис Крид?
— Ага, — ответил Джуд.
— Простите, сэр, вы сказали «да» или «нет»?
— Ну да, — сказал Джуд.
Дежурный сделал паузу, переводя язык янки на нормальный американский. Наконец он сказал:
— Благодарю вас. Говорите, мэм.
— Джуд, вы видели сегодня Луиса?
— Сегодня? Нет, не видел. Но я утром уезжал в Брюэр, в магазин. А потом возился в саду. А что?
— О нет, ничего, просто Элли снились плохие сны в самолете и я хотела узнать его мнение.
— В самолете? — голос Джуда звучал удивленно. — А где вы, Рэчел?
— В Чикаго, — ответила она. — Мы с Элли решили пожить немного у моих родителей.
— Луис разве не с вами?
— Он обещал приехать в конце недели, — сказала Рэчел, и теперь в ее голосе звучало сомнение. В вопросах Джуда ей что-то не нравилось.
— Это была его идея, чтобы вы уехали?
— Ну, в общем... да. Джуд, в чем дело? Что-то случилось, да? Вы ведь что-то знаете?
— Вы можете рассказать мне сон девочки? — спросил Джуд после продолжительной паузы. Я хочу послушать.
46
Поговорив с Рэчел, Джуд надел пальто — день был облачным, и поднялся ветер — и перешел через дорогу к дому Луиса, подождав у дороги, чтобы пропустить грузовики. Это они были виной всему, проклятые грузовики.
Но не только они.
Он мог чувствовать зов Кладбища домашних животных — и того, что было за ним. Когда-то он звучал, как колыбельная, полная обманчивого покоя, — теперь этот тлос был громким и властным, почти угрожающим: «Не вмешивайся, слышишь?»
Но он не мог не вмешаться. Его вина была чересчур велика.
«Сивика» Луиса не было в гараже. Там стоял только старый «Форд», пыльный и давно не использовавшийся. Он толкнул заднюю дверь дома и увидел, что она открыта.
— Луис? — позвал он, зная, что Луис не откликнется, но желая как-то нарушить нависшую внутри тяжелую тишину. Старость давала о себе знать — его руки и ноги ныли после двух часов работы в саду, и он чувствовал, как боль впивается в левый бок, словно ржавое сверло.
Он прошелся по дому, ища какие-нибудь знаки того, что в душе не без юмора окрестил «древнейшим в мире разрушителем семей». Он не нашел ничего особенно подозрительного: игрушки, упакованные в ящик для Армии спасения, вещи мальчика возле двери, и в шкафу, и под кроватью... хуже всего было то, что в комнате Гэджа стояла снова собранная кроватка. Никаких признаков не было, но дом стоял пустой и притихший, словно ожидая появление чего-то...
«Может прогуляться на Дивное кладбище? Посмотреть все ли там в порядке. Можно даже поймать там Луиса. Угостить его обедом, или еще что».
Но не на Дивном кладбище была главная опасность; она таилась здесь, в этом доме и за ним.
Джуд вышел и перешел через дорогу к своему дому. Ои вынул из холодильника упаковку пива и отнес ее в комнату. Уселся у окна, выходящего на дом Луиса, открыл банку и зажег сигарету. Этот день порядком утомил его, и, как это часто бывало в последние годы, мысли путались. Если бы он узнал об отъезде Рэчел чуть раньше, он мог бы сказать ей, что ее учитель психологии, быть может, говорил правду, что с возрастом в памяти что-то ломается, как и в вашем дряхлеющем теле, что вы не можете вспомнить, что было час назад, но со странной уверенностью воскрешаете события, лица и дела давно минувших времен. Поблекшие краски снова оживают, голоса не заглушаются временем, и обретают истинное звучание. Это не улучшение памяти, мог бы сказать ей Джуд. Это просто старость.
Джуд снова видел быка Лестера Моргана Хэнрэтти, его налившиеся кровью глаза, и как он бросался на все окружающее, на все, что двигалось. Даже на деревья, когда их колыхал ветер. Пока Лестер не пришел и не забрал его, все деревья на выгоне Хэнрэтти были побиты, и его рога были расколоты, и из головы текла кровь. Когда Лестер уводил Хэнрэтти, он трясся от страха — как сам Джуд сейчас.
Он пил пиво и курил. День угасал. Он не зажигал свет. Скоро кончик сигареты стал маленькой красной точкой н темноте. Он сидел, и пил пиво, и ждал Луиса Крида. Ои верил, что когда Луис придет домой оттуда, где он был, он выйдет и поговорит с ним. Убедится, что Луис вовсе не планирует ничего такого.
И еще он чувствовал мягкое веяние той силы, что населяла это дьявольское место, его скалы и курганы, выстроенные там.
«Не вмешивайся, слышишь, ты! Не вмешивайся, или ты очень об этом пожалеешь».
Не обращая внимания, Джуд сидел, курил и пил пиво. Он ждал.
47
В то время, как Джуд сидел и ждал его у окна своего дома, Луис ел обильный и безвкусный обед в столовой мотеля.
Еда была грубой и калорийной — то, что ему сейчас требовалось. На улице быстро темнело. Огни проезжающих машин тянулись вперед, как пальцы. Он поковырял в тарелке. Жареная картошка. Бифштекс. Ярко-зеленые бобы. Кусок яблочного пирога со стекающим с него сладким кремом. Он ел за угловым столом, глядя, как входят и выходят люди, думая, может ли его кто-нибудь здесь узнать. В глубине души он даже надеялся на это. Это вызовет вопросы: «Где Рэчел, что ты здесь делаешь, куда идешь?» — и вопросы могут повлечь за собой осложнения, и может быть, именно это ему и нужно.
И на самом деле, едва он взялся за яблочный пирог, запивая его второй чашкой кофе, как вошла знакомая пара. Роб Гриннелл, врач из Бангора, и его хорошенькая жена Барбара. Он ждал за своим столом, но они прошли в дальний конец зала, и он потерял их из виду, лишь мельком наблюдая там преждевременную седину Гриннелла.
Официантка принесла Луису счет. Он расписался, поставив рядом номер комнаты, и вышел.
Снаружи свирепствовал ветер. Его завывание странно бодрило Луиса. На небе не было звезд; по нему неслись рваные клочья туч. Луис немного постоял на пороге, засунув руки в карманы и подставив ветру лицо. Потом он повернулся, пошел в комнату и включил телевизор. Было еще рано что-либо предпринимать, и в ночном ветре таилось что-то пугающее. Он решил ждать.
Он четыре часа смотрел телевизор, восемь получасовых развлекательных программ. Впервые за много времени он так долго смотрел телевизор.
В Чикаго Дори Голдмэн плакала:
— Лететь обратно? Но, дорогая, зачем? Ты только что прилетела!
В Ладлоу Джуд Крэндалл сидел у окна, покуривая и прикладываясь к банке с пивом, перелистывая в уме книгу своего прошлого и ожидал Луиса. Рано или поздно Луис должен вернуться домой, как Лэсси в старой картине. Были и другие пути на Кладбище домашних животных и то, что за ним, но Луис их не знал. Чтобы пройти туда известным ему путем, он должен миновать свой дом.
Не зная об этих событиях, Луис сидел и смотрел цветной телевизор. Он никогда раньше не смотрел этих программ, но слышал разговоры про них: белая семья, черная семья, ребенок, который оказывается находчивее взрослых, одинокая женщина, замужняя женщина, разведенная женщина, Он смотрел все это без разбора, время от времени поглядывая за окно, в сгущающуюся тьму.
Когда начались одиннадцатичасовые новости, он выключил телевизор и решил приступить к тому, что он решил сделать, быть может, еще тогда, когда увидел лежащую на дороге кепку Гэджа, всю в крови. Он снова был холоден, силы вернулись к нему, но что-то стояло за этим— страсть, азарт, а может и безумие. Неважно. Это оно давало ему силы, согревало и бросало вперед. Идя к машине он подумал, что Джуд, вероятно был прав насчет растущей силы этого места, ибо теперь он чувствовал, как она овладевает им, и подумал:
«Могу я остановиться? Могу я остановиться, даже если захочу?»
48
— Неужели? — переспросила опять Дори. — Рэчел, ты с ума сошла... на ночь глядя...
Рэчел только покачала головой. Она не могла объяснить матери, почему она хочет вернуться. Чувство крепло в ней, словно ветер: сначала он колеблет траву, едва заметный, потом начинает дуть сильнее, не оставляя ни одного спокойного местечка; потом деревья начинают раскачиваться и скрипеть; потом сотрясаются дома, и это уже ураган, исеразрушающий и неостановимый.
В Чикаго было шесть часов. В это время в Бангоре Луис поедал свой безвкусный обед. Рэчел и Элли едва притронулись к своим тарелкам. Во время обеда Рэчел не отрывала глаз от тарелки, чтобы не видеть мрачного взгляда дочери, нопрошающего, что она может сделать, чтобы помочь папе.