Войдя в кладовку для обуви, я увидел, что мои туфли, начищенные до блеска, стоят на развернутой итальянской газете. Я взял туфли, зашел в гостиную, где она, сидя в кресле, читала американский журнал «Time», и сказал: «Увидев свои начищенные туфли, я сразу же подумал о твоей матери, которая однажды, приехав к тебе в Америку, сказала: "Никогда не чисти своему мужу туфли!"» На что миссис Леонтина Фэншоу ответила: «Но ты же не мой муж!» Как-то раз, некоторое время спустя она сказала: «Извини, я не почистила твои туфли!» А еще пару дней спустя: «Убери туфли с ковра в гостиной!»
Она рассказала мне, что ей приснилось, будто я – ребенок и она достала для меня детскую кроватку. Другая женщина из американского посольства хотела закрыть ограждения кроватки простынями и полностью прикрыть меня, словно покойника. «Ему нужно место, – закричала миссис Фэншоу, – ему нужно место!»
«Раньше, – сказала она, – когда я только что приехала в Рим, уходя, я опускала все жалюзи на окнах и запирала их изнутри, чтобы никто не мог проникнуть в мою квартиру без взлома, но с тех пор как ты здесь, я оставляю жалюзи открытыми, чтобы в квартиру проникало больше света».
Леонтина Фэншоу сказала венскому судье во время заседания бракоразводного процесса, что не сможет присутствовать на следующем заседании суда, так как будет в Америке. Она призналась мне, что улетела из Рима в Америку специально, чтобы затянуть процесс. В Америке она провела некоторое время у своих друзей, посещая их стоящие неподалеку друг от друга в сосновом лесу, сдаваемые напрокат дачные домики. Из Америки она послала судье, ведшему в Вене ее бракоразводный процесс, открытку, где написала, что ее с мужем разлучит только и исключительно смерть, а не какой-нибудь судья. Момент, с которого она считала себя разведенной со своим американским мужем – когда он не поздоровался с ней в зале суда во время судебного процесса, – этот момент миссис Фэншоу называла Часом Ноль!
Вернувшись из посольства, она вошла в квартиру и сняла в прихожей верхнюю одежду. Я сидел в гостиной перед телевизором и глядел то на экран телевизора, то в итальянскую газету. Шел фильм со Стивом Мак-Куинном,[13] который играл мстителя за своих убитых родителей и в тот момент, когда вошла миссис Фэншоу, он как раз поджигал родительский дом, загоревшийся ярким пламенем. Не поздоровавшись с Леонтиной Фэншоу, я сразу же крикнул ей: «Дом в Америке горит!» Быстрым шагом она вошла в гостиную и внимательно посмотрела на горящий на экране дом. Прошло несколько секунд, прежде чем с ее лица спало напряженное выражение. Прочитав в газете, что я пропустил фильм Райнера-Вернера Фасбиндера[14]«Год тринадцати лун» в одном из римских киноклубов – в этом фильме он показывает жизнь и самоубийство франкфуртского трансвестита, – я почувствовал, что меня бросило в жар. Красный как рак, я с температурой тридцать восемь лег на диван и зло уставился на экран ее американского телевизора.
После полуночи миссис Фэншоу, раскрыв журнал «Time», улеглась в постель и стала подпиливать ногти. Я посидел немного на ее постели, выслушивая ее жалобы на рутинную работу в бюро, затем, выйдя из ее комнаты, я пошел в гостиную и выпил пива и вина. Когда я два часа спустя брел по длинному, как кишка, коридору в свою спальню, то услышал раздающийся из ее комнаты громкий ритмичный храп, так как она спала с открытой дверью. Во сне я видел мою мать в виде забрызганной кровью курицы, бьющейся на полу курятника и замертво упавшей в сточный желоб. Затем передо мной проплыл гроб с лежащей в нем женщиной с русским лицом в украинском национальном костюме, ее руки, сложенные на груди, были оплетены четками. Ее муж, крестьянин в каринтийском народном костюме, подошел к обитому фиолетовым гробу, коснулся ее рук и прошептал: «Она умерла! Она уже умерла!»
Приподняв крышку корзины для бумаг, я увидел, что Леонтина Фэншоу выбросила туда целую кучу засохших и еще зеленых листьев, сметенных ею с балкона, куда их занесло ветром и дождем с соседних деревьев. Закрывая кухонную балконную дверь, я увидел, что два листка застряли между балконной дверью и дверным проемом, вспомнил о моем младшем брате, которому я однажды прищемил дверью указательный палец. Так как у ребенка пальцы состояли из хрящей, он не закричал от боли. Я лишь почувствовал, что дверь идет с трудом, будто в щель попала щепка. Только зайдя на кухню, я увидел, что отец и мать гладят посиневший палец, который, как рассказывал отец, казалось, висел на одной только коже и сдавленной плоти, пока придавленное место снова не налилось кровью и палец не распух.
Застелив однажды свою широкую супружескую кровать свежим бельем, Леонтина Фэншоу, смеясь, показала мне на изображенных на нем Микки Маусов. Ей нравилось смотреть на героев комиксов также и на экране телевизора. Когда я смотрю телевизор, я всегда приглушаю цвет, но, включая телевизор, каждый раз вновь вижу на экране огненно-красные лица и руки. Прежде чем сунуть в стиральную машину мои брюки, она всякий раз вытаскивала из их карманов итальянские деньги. «Я не знаю, устойчивы ли итальянские деньги к действию воды», – сказала миссис Фэншоу. У меня не хватило духу ответить ей, что, по моему мнению, американским долларам наверняка не страшна никакая вода.
Однажды, когда я сидел за пишущей машинкой, миссис Фэншоу зашла в мой кабинет, неся свежесваренный кофе и чашку с молоком, и пока я, подняв крышку сахарницы, изукрашенной серебряной ложкой сыпал сахар себе в кофе, она сказала мне: «Эта серебряная ложка принадлежала американской мачехе моего мужа!»
Однажды, рассказала мне Леонтина Фэншоу, начальник накричал на нее. Она была так задета этим, что он спросил: «Почему вы не накричали на меня?» Когда шеф как-то раз вновь накричал на нее, Леонтина Фэншоу закричала на него в ответ. «Я не выношу, когда на меня кричат!» – закричал начальник. «А кто вам позволил на меня кричать?»
Пока я звонил художнику, который рассказал мне о том, что в венском Пратере, по слухам, повесился трансвестит, Леонтина Фэншоу, навострив уши, на цыпочках шла по коридору в ванную. В ванной она сняла свои контактные линзы и положила их в маленький пластмассовый резервуар с очищающей жидкостью, где они плавали из стороны в сторону, и сказала, что сегодня она нашла еще одну пластинку Шуберта, и добавила: «Сегодня ты сможешь послушать Forellienquintett!»
Я сидел в моем кабинете и стучал на печатной машинке. Не постучав – впрочем, я, возможно, и не слышал стука, – она зашла в кабинет, чтобы взять в стоящей в углу швейной машине иголку и нитку и пришить пуговицу к моей рубашке, и, пройдя мимо меня, выскользнула прочь. Через несколько минут, пришив пуговицу, она, опять не постучавшись, проскользнула в комнату и положила на место нитку и иголку, повесила рубашку на плечики и снова бесшумно вышла. Еще через четверть часа она постучала в дверь. Я продолжал стучать на машинке. Леонтина Фэншоу сунула голову в дверь и сообщила мне, что в ближайшие полчаса она будет мыть голову в ванной.
Миссис Леонтина Фэншоу охотилась за парой мотыльков, залетевших на свет в открытое окно. «Смерть тебе!» – воскликнула она, прихлопнув сложенной газетой «Республика» трепещущего мотылька. «Смерть?» – спросил я. «Не тебе!» – ответила Леонтина Фэншоу. Я вышел из гостиной, пару раз прошелся по своему кабинету, чтобы не видеть убийства мотылька, затем вернулся в гостиную. Прежде чем выйти из гостиной, я заметил, что она потеряла мотылька из виду. Хотя я и не выдал ей его укрытия, я все же не осмелился ей сказать, что мотылька надо оставить в покое. Я хорошо мог представить себе ее ответ, что-то похожее я уже слышал. «Я не желаю разводить паразитов в моей квартире». Леонтина Фэншоу не переносила также и цветочных лепестков на балконе. Вечерами, придя с работы домой, она брала веник и выметала их прочь. «Только вчера я убирала, а сегодня все это снова лежит здесь повсюду!»
Миссис Фэншоу рассказала мне, что недавно в австрийском культурном центре на празднике в связи с постановкой пьесы Гуго фон Гофмансталя «Любой» умер приглашенный на праздник пожилой римлянин. Большинство приглашенных подумали, что человек просто упал в обморок. Санитары спасательной службы вынесли мертвеца на белом врачебном халате из зала, где проходил праздник. Так как покойника вынесли настолько быстро, насколько это возможно, это происшествие не слишком обратило на себя внимание почти трехсот приглашенных. Пару дней спустя одна из итальянских газет написала, что во время представления «Любого» костлявая забрала австрийца. Жена покойного, тоже римлянка, пару дней спустя принесла свои извинения директору австрийского культурного центра за – как она выразилась – неприятный инцидент.
Вернувшись из Лидо ди Остия и войдя в свой кабинет, заметил, что две мои свежевыстиранные рубашки, мое нательное белье и мой пиджак впервые висят в шкафу. Всего за несколько дней до этого она небрежно бросала мою выстиранную одежду на спинку стула в моем кабинете. «Сегодня я иду в музей, – сказала мне миссис Фэншоу, – сегодня я не подам еду. Ты сможешь сам разогреть вчерашний гуляш. Чем чаще гуляш разогреваешь, тем лучше он становится. Надеюсь, моя забота не действует тебе на нервы! Что бы ты хотел из фруктов на выходные?» Я сморщил лоб и сложил руки над пишущей машинкой, что означало не что иное, как то, чтобы меня оставили в покое во время работы. Я хотел сказать, что мне все равно, какие фрукты будут дома на выходные, я сделал вид, что раздумываю, и сказал: «Виноград! Может быть, бананы?» Часто Леонтина Фэншоу цитировала своего мужа, который после первоначальных трудностей на новом месте постепенно стал осваиваться в Вене. «Вена начинает мне нравиться, – говорил он, – я начинаю чувствовать себя в Вене как дома!» Несколько дней спустя Леонтина Фэншоу сказала: «Я стала чувствовать себя в Риме как дома, Рим начинает мне нравиться!»
Я куда-то засунул мою записную книжку с изображениями высохших обряженных мертвых тел епископов и кардиналов из Коридора Священников катакомб