Вместо пальцев я увидел на моей руке десять раков, которые ползли по кругу по некрологу в черной рамке. Я тщетно пытался разобрать имя умершего.
Со своей головой в зубах я плыву через Днепр в праздничном одеянии попа.
Нищий с постоянно звонящим колокольчиком на суставе руки и висящим на груди большим образом Девы Марии с серебряной тарелкой в руках кружит между людей на пьяцца Ротонда.
Если уж на то пошло, то пусть мою жизнь спасет зверь, а не человек, потому что я был бы до конца своей жизни обязан своей жизнью этому человеку, даже если бы он сказал: «Не надо благодарности!» Из-за одного только чувства долга, из-за того, что всей дальнейшей жизнью я обязан человеку, я бы обязательно покончил с собой.
Опуская письмо в щель римского почтового ящика, я тут же отдернул руку, как только оно стало падать, боясь, что не только письмо, но и моя рука упадет вслед за ним в почтовый ящик.
●●●
Кто был молодой бритоголовый мужчина в женском платье, свалившийся под деревом и оставшийся замертво лежать на земле, лицо которого было прикрыто коричневой оберточной бумагой? Мальчишка подошел к мертвому телу, снял с его лица бумагу, сложил ее и вложил в свой ботинок.
Епископ в парадных ризах с митрой на голове и крошками облаток в углах рта срезал пряди волос над висками пятнадцатилетней крестьянской девушки, а затем дал ей в руку распятие и возложил на нее монашеский венец. Ее усыпанное лепестками роз орденское платье, которое он держал на серебряном подносе, он окропил святой водой и окурил ладаном. Монахини состригли новообращенной остаток волос, повязали на стриженую голову белый платок, целомудренно сняли с нее, вытащив из-под белого ниспадающего халата, верхнюю одежду и грубое, льняное, пахнущее лавандой нижнее белье. Четки, что ей протянул епископ и которые она повязала вокруг своих бедер, состояли из позвонков одного из шести детских скелетов, найденных в пруду одного из римских женских монастырей. О доблестные Дева Мария и мученица Урсула, ты, убедившая целую свору в десять тысяч девственниц, что лучше принять смерть, чем запятнать свои целомудренные души тяжким грехом. Молись обо мне, чтобы и я столь же стойко противостоял моей плотской ненасытности и соблазнам мира сего.
В Анакапри священник, после многократных предупреждений, отлучил от церкви жителей, которые не пришли на исповедь даже раз в год, на Пасху, и вывесил список их имен на церковных вратах. Одетая в белое монахиня положила облатку на язык жертве землетрясения и замотала ему рот бинтом, закрепленным на голове. На облатке водяным знаком был изображен образ Madonna sulla Seggiola, где младенец Иисус убит обрушившейся стеной, на которой висел образ Madonna sulla Seggiola. С размозженным черепом и обагренными кровью руками младенец Иисус сидел на коленях своей непорочной родительницы. Желаю я умереть, как святые мученики, и жажду, чтобы рука Господа взяла меня из этой жизни. Смертью своей стражду я служить жертвой Господа, чтобы отдать свою жизнь во славу Отца моего Небесного. Два часа продолжался переезд кареты, в которой сидел папа Пий VI, по висячему мосту над разлившейся Треббией. Карета, ехавшая перед папской каретой, вместе с лошадью свалилась в воды потопа. Животное погибло, однако людям удалось спастись. Днем позже слуги под отвесной стеной снега и осыпающимися скалами ущелья понесли святого отца в портшезе. Пока он, не отрываясь, читал Библию, они шли, неся его по горам, утопая в глубоком, по колено, снегу, по талой воде, скользя по льду.
«Скорая помощь» и катафалк прибыли одновременно, после того как продавец газет на виа дель Корсо закрыл окровавленную голову разбившегося шестнадцатилетнего водителя мопеда розово-красным листом газеты «Corriere delio Sport».
На лестнице я увидел двух обсыпанных мукой повесившихся между механизмами мельницы женщин, которые все еще дергают ногами, несмотря на то что уже давно мертвы. Затем хозяин мельницы голым кулаком бил по голове мужчину, заколотив его в землю, словно стойку забора, в другом сне, приснившемся мне позже, когда одетый испанским тореро и испачканный кровью Господь из Назарета, расставив указательный и средний пальцы буквой V, вознесся на небо. Я проснулся, включил свет и записал этот сон. В четыре утра я вновь услышал вороний грай, раздающийся с только что успокоившейся улицы Бруно Буоцци. Пока я, выпрямившись, сидел на постели и понапрасну ожидал еще парочки вороньих криков, прислонившись к холодной стене, мне пришло в голову, что, по слухам, несколько лет назад убили восьмидесятилетнего отца теперешнего хозяина мельницы. Раньше мой отец-крестьянин отправлял молоть только что собранное зерно на эту мельницу, где также выпекали хлеб. Ребенком я каждую неделю забирал оттуда пять теплых, иногда даже еще горячих буханок хлеба, засовывал их в джутовый мешок, забрасывал их на свою худую детскую спину и на автобусе ехал домой.
Картофелина в завитушках кожуры, наподобие нимба, лежит в кубке для причастия, которым священник трижды осеняет крестным знамением лежащих на рыночном прилавке забитых пасхальных агнцев и белых голубей. Пальмовая ветвь – как трогательно – лежит на кучке маленьких сморщенных красно-желтых яблок. Глядя на эту ветку, я вспоминаю о большой пальмовой ветви, которую положила на труп сбитой на улице машиной монахини со страшно изуродованной головой – у нее была вырвана нижняя челюсть – продавщица цветов, прежде чем из-за поворота вылетела машина с мигалкой.
Папа Стефан VII через семь месяцев после похорон приказал выкопать тело своего предшественника Формозы и за ноги приволочить его в Синод, судить и вынести приговор. После того как у трупа отрубили два пальца на правой руке, его сбросили в Тибр. Сторонники бывшего папы выловили его и снова похоронили. Папа Сергий II провел второй процесс. Полуразложившееся тело Формозы вновь выкопали, нарядили в папские одежды и торжественно осудили как еретика. Мертвое тело обезглавили, многократно изувечили его и снова сбросили в Тибр. Рыбаки вновь выловили смертные останки папы и принесли их в собор Святого Петра, где похоронили и, как гласит молва, – образа и статуи святых склонились, приветствуя покойного.
Быка, чьи рога и хвост были украшены сусальным золотом и лентами, на спине которого сидел благородно одетый, убранный цветами мальчик, ввели в церковные врата. Дрессированный бык встал на колени перед собравшимся народом, затем его вместе с сидящим на его спине мальчиком подвели к алтарю. В Апамолеа мертвые были похоронены в церкви, у которой прохудилась крыша и сгнил пол. Свиньи сломали ветхую дверь и сожрали трупы. Вильгельм Мюллер, написавший текст «Зимнего пути» Франца Шуберта, во время своего путешествия в Италию выглянул из окна кареты и увидел на высоком столбе полуразложившиеся человеческие кости. Подошедший молодой священник перекрестил каждую кость и стал молиться об умерших без последнего причастия. Затем в город привезли отрубленные головы, руки и ноги и положили на уличный алтарь рядом с распятиями. Возле смердивших разложившейся плотью частями трупов поставили кружку для пожертвований, для их похорон и заупокойной мессы, должной спасти их души от адского пламени. Молодые парни, которые во время процессии в честь Девы Марии носили на головах венки из виноградной лозы, не снимая их даже тогда, когда в чем мать родила дюжинами купались в реке неподалеку.
Приговоренного к смерти ни свет ни заря привели в поминальную часовню, где он должен был принять последнее причастие, но просьбы, посулы и угрозы двух монахов, старавшихся склонить закоренелого преступника принять соборование, сперва не возымели действия. Только в полдень, после шестичасовых увещеваний, он позволил засунуть себе в рот облатку с водяным знаком отпечатков пальцев папы. Прежде чем его втащили на эшафот, палач надел ему на голову черный платок, на котором желтыми нитками вышиты череп и кости. Вокруг сновали нахальные нищие, предлагая нетерпеливо переминающимся с ноги на ногу зевакам написанную от руки заглавными буквами с завитками историю жизни приговоренного. Игроки в лотерею расположились прямо перед эшафотом, чтобы иметь возможность сосчитать упавшие капли крови, выбрав, в зависимости от их числа, номер лотерейного билета. Монахи, гремя кружками для пожертвований, кричали: «Подайте на душу бедного грешника!» После того как два монаха имитацией плащаницы Христовой вытерли кровь с гильотины, эшафот разобрали и накрыли красной тканью. Женщины опускали тряпки в оставшиеся на земле лужи медленно сворачивающейся крови, чтобы использовать ее как целебное, спасительное средство. О высокочтимые останки моего Господа Бога! Сколь страшно изранено тело твое и изувечено! Как может сердце мое не сжиматься от боли, когда подумаю, что я – причина этих страданий, о том, что все, что ты претерпел, ты претерпел ради меня.
«Testicules habet et benependentes!» – кричали кардиналы, медленно прошествовав мимо сидящего на стуле с подковообразным сиденьем папы и потрогав яички Его Святейшества, дабы удостовериться в мужественности наместника Божьего на земле. О злейше наказанный Иисус! Чту неповинное посрамление твое, когда ты был голым выставлен на рыночной площади перед тысячами людей, и нечем было прикрыться тебе. И как ты, безмерно стыдливый, не провалился сквозь землю от стыда, на глазах у всего света? О целомудреннейший жених души моей! Я безбожный грешник, что раздел тебя догола и выставил на посрамление перед всеми людьми! «О Господь, умножь мои страдания, но также и мое терпение!» – шептал умирающий папа, в ночь своей смерти повелевший читать о страстях Христовых. Всякий раз, как произносилось имя Иисуса, он обнажал голову и осенял себя крестным знамением. В ризнице церкви Санта-Мария-Маджоре кардинал размолол в муку кости мертвого епископа, смешал ее с мозгом собаки, намазал эту кашу на облатку, при