Администраторша поводила рукой по стене, и в номере вспыхнул свет. Женщина со злобой оглядела помещение, и Ким с оторопью сообразил, что злость предназначалась ему.
– Где она, господин Отцевич? Где ваша крыса?
– Она ваша, – прошипел в ответ Ким. – И она под кроватью!
Фюрстенберг встала на карачки, напомнив паучиху, содержавшую институт благородных девиц. Приникла головой к полу, водя по сторонам зеленоватыми глазками за очками.
– Здесь никого нет, господин Отцевич.
– Конечно. Она же сбежала!
Ким наконец спрыгнул с кровати, ощущая стыд за то, что решился на это лишь с приходом Фюрстенберг. Тоже опустился на карачки и заглянул под кровать. Взгляды детектива и администраторши встретились над пушистыми полями пыли.
– Здесь никого нет, господин Отцевич, – повторила Фюрстенберг.
Оба встали, держа кипящий зрительный контакт.
– Я требую другой номер, – произнес Ким. Он подхватил брюки и сунул в них ногу.
– Это исключено: гостиница переполнена.
– Вы издеваетесь?! Здесь же пусто, как в свежем гробу!
Фюрстенберг распрямилась, показывая немецкую осанку, и «Синие холмы» наполнились самыми обыкновенными шумами. В двадцать шестом номере кто-то приглушенно посмеивался, а в двадцать восьмом изголовье кровати недвусмысленно постукивало в стену. И всё это – так интимно, что сразу и не поймешь, звучало ли оно раньше.
– Вы слишком много выпили. Или слишком мало. – Взгляд Фюрстенберг скользнул по жирку, опоясывавшему детектива, и она направилась к выходу. – Завтрак в восемь. Доброй ночи, господин Отцевич.
– Доброй, – машинально отозвался Ким.
Оставшись один, он еще раз заглянул под кровать. Ничего не обнаружив, кроме той же пыли, детектив стянул брюки и залез под одеяло. Вскоре он погрузился в тревожный сон. И всю ночь ему снились перестук крошечных инструментов, запах земли и тонюсенькие, заунывные голоса.
А на следующую ночь детектива навестила «крыса» побольше.
Завтракать Киму пришлось в полнейшем одиночестве. Гостиница казалась вымершей. И лишь два единственных ее обитателя продолжали странный танец – детектив и администратор в очках стрекозы-модницы. Вертя головой по сторонам, Ким сел на прежнее место, и Фюрстенберг подала ему яичницу из трех яиц, два тоста, кусочек сливочного масла и ломтик козьего сыра. Компанию еде составили чашка крепкого кофе и стакан консервированного сливового сока.
Едва Ким отправил в рот первый ломтик тоста, обмакнутый в желток, как Фюрстенберг принялась обнюхивать его взглядом. Острые глазки за необычными очками словно хотели наделать как можно больше дыр в твидовом пиджаке и голубом галстуке детектива.
– Как вам спалось, господин Отцевич?
Ким с легким раздражением оторвал глаза от порезанной яичницы:
– Взял одну крысу в постель, и мы с ней славно покувыркались, госпожа Фюрстенберг.
– Похоже, она была не слишком ласковой. Кушайте спокойно, я лично проследила, чтобы в вашу пищу не попал крысиный помёт. Приятного аппетита, господин Отцевич.
Вилка громко стукнула, и Ким сообразил, что опустил руку на стол чересчур быстро. В любых других случаях он бы убрался сразу, как только обнаружил под кроватью возню, но обстоятельства требовали, чтобы он оставался здесь до полудня.
Месяц назад в сыскное агентство «Пирус», где последние пятнадцать лет работал Ким, обратилась одна ленинградская страховая компания. Дело было достаточно серьезным. Предполагалось, что один из клиентов страховой, судостроительный завод «Невская верфь», задействовал мошенническую схему ради выплат. Сгорел механомонтажный цех. Случай, в общем-то, типичный.
А потом где-то всплыла накладная, подтверждающая перемещение из механомонтажного цеха оборудования, заявленного заводом как уничтоженное. Всё вывезли за сутки до пожара. Серийные номера, виды маркировки, подписи – всё находилось в одном документе. И теперь толстосумы из «Невской верфи» и белые воротнички из страховой охотились за бумажкой, оказавшейся в лапах какого-то идиота, решившего шантажировать первых и подразнить вторых.
Ким ждал почтового курьера. Конверт с оригиналом накладной должны были доставить до полудня. Видимо, идиота крепко прижали, раз он решил распрощаться с документом. Или таким образом «Невская верфь» устраняла соперников? Скажем, отправляя детективов, нанятых страховой, в подобные дыры?
Ким фыркнул и переместил раздражение на козий сыр. Сыр не оказал сопротивления и покорно расползся под зубцами вилки. Когда от завтрака остался только недопитый сок, детектив вышел в вестибюль. Фюрстенберг, торчавшая за стойкой администратора, даже не подняла глаза, хотя услышала его.
– Дайте угадаю: остальные постояльцы позавтракали в другое время?
Зеленоватые глазки Фюрстенберг заняли центральное место в линзах очков.
– А вы действительно детектив, господин Отцевич.
Ким кашлянул, безошибочно распознав хладнокровный сарказм.
– Я собираюсь подышать свежим воздухом. Будьте любезны, отправьте за мной кого-нибудь из персонала, если прибудет курьер с письмом на мое имя.
– Именно так я и поступлю, господин Отцевич. И не забудьте накинуть плащ: снаружи промозгло.
Ким кивком поблагодарил ее и поднялся на второй этаж. И опять звуки словно растворились в удушающей, ватной атмосфере гостиницы. Детектив подошел к двадцать шестому номеру и прислушался к сосущей тишине внутри. Ничего. Он отступил, и под его весом скрипнула половица.
Из-за двери раздалось приглушенное женское хихиканье.
Ощутив легкий стыд, Ким поспешил к себе. Забрал плащ, после чего заглянул в саквояж. Среди личных вещей лежал револьвер, заблокированный в наплечной кобуре. Оружию было спокойно среди сменного белья, и Ким тоже успокоился.
Детектив пересек вестибюль и выбрел наружу. Фюрстенберг никак не отреагировала на это. Снаружи действительно гулял холодный ветер, таща в себе сырость. Бежевый плащ детектива затрепетал, будто флаг, которым обернули тучного манекена. Болотистые равнины по-прежнему курились блеклой дымкой.
Старательно игнорируя собаку-демона с тощим брюхом, сторожившую парадный вход, Ким сошел со ступеней. Пригляделся к подъездной дорожке. Гравий плохо подходил для ловли следов машин, но это не помешало детективу прийти к очевидному выводу: за последние сутки его «Победа» была единственным транспортом, навестившим это скорбное место.
Он вздохнул и, скрипя гравием, двинулся за угол. Позади здания обнаружился розарий, как и говорила Фюрстенберг. Только розы в нём росли отвратительно черные, невозможного цвета сгоревшей бумаги. Под тусклыми лучами солнца они напоминали чудовищную бумагопластику. А еще пахло свежей землей.
Сделав несколько шагов, Ким ощутил, как ноги наливаются покалывающим свинцом.
В центре розария зияла вырытая могила.
Никакого иного определения при виде ямы длиной в человеческий рост и глубиной в два метра у Кима не возникло. Могила. Самая настоящая. Он подошел чуть ближе и вздрогнул, обнаружив нечто анекдотичное.
На холмике свежей земли лежали десять миниатюрных лопат.
Не более пары сантиметров каждая. Черные кривые рукоятки, сверкающие полотна.
– Какого чёрта? – пробормотал Ким.
Промелькнула мысль, что именно этими крошками и была вырыта могила. Он подобрал одну из них и попытался вскопать ладонь другой руки. И сейчас же пожалел об этом. Блестящее полотно без труда вошло под мозоль и приподняло ее. Выступила кровь. Маленький инструмент был острее бритвы.
– Дрянь небесная! – воскликнул детектив.
Лопатка полетела в могилу. Ворча от боли и досады, Ким пинком скинул в земляной зев остальные инструменты. Приник губами к порезу, ощутил, как язык поддел не до конца срезанный лоскут кожи. Детектива едва не вырвало, и он оставил руку в покое. Похоже, прогулок на сегодня достаточно.
Едва он, мрачнее тучи, ступил в вестибюль гостиницы, как раздался голос Фюрстенберг.
– Вас никто не искал, господин Отцевич…
Киму показалось, что фраза была намеренно оборвана, потому что полностью звучала примерно так: «Вас никто не искал, господин Отцевич, и вряд ли будут». Он выжидательно замер перед стойкой. В нём кипело негодование, но он не знал, как его выплеснуть. В конце концов, он сам подошел к яме и сам поранился. А еще он сглупил, когда сорвал злость на тех странных лопатках.
Зеленоватые глаза Фюрстенберг опять утвердились в центрах линз.
– Вы поранились, господин Отцевич.
– Откуда вы знаете? – с шумом выдохнул Ким.
– У вас рот в крови.
Выудив смятый носовой платок из кармана плаща, Ким отер губы, особо не заботясь, стали они чище или нет. На смену платку пришел бумажник. На стойку легли оранжевые купюры.
– Я задержусь еще на сутки. Что-то мне подсказывает, что курьер опоздает.
Купюры незамедлительно сграбастала морщинистая рука.
– Ваш обед готов, господин Отцевич. Подадим, как только вы проголодаетесь.
– Вы же не знали, останусь я или нет.
– Мы готовим на всех.
– Ну да, верно. Простите.
Оставив непробиваемую Фюрстенберг в покое, Ким поднялся на второй этаж. На сей раз решил не подслушивать. В ванной промыл рану, после чего заклеил ее пластырем. Несмотря на прогулки и нескончаемые подъемы по лестнице, аппетит у Кима так и не разыгрался. Желая компенсировать ночной недосып, он завалился спать и проспал до самого вечера, пока не пришла пора идти на ужин.
Внизу его уже поджидала администраторша. Чуть сгорбившись, она замерла перед стойкой, выйдя на непривычное место. Ее очки тоскливо поблескивали.
– Вы пропустили обед, господин Отцевич, – заявила Фюрстенберг, едва он сошел с лестницы, соединявшей вестибюль и второй этаж.
– Каюсь. Решил вздремнуть.
– Вы не должны пропускать приемы пищи. От этого зависит ваш сон.
– От этого и от крыс, верно, госпожа Фюрстенберг?
Фраза прозвучала чуть громче, чем следовало, и она вполне могла достигнуть ушей других постояльцев или персонала гостиницы. Ким приготовился услышать чьё-нибудь праведное возмущение или негодующий шепот, но тишина в «Синих холмах» будто обрела бархатную густоту.