Вот вам и весь “иностранный агент”.
Ах, вы имели в виду совсем не это? Совсем другое вы имели в виду? Вы в недоумении от неадекватной реакции, от того, что граждане, на которых навешивают “желтую звезду” “агента” реагируют на это столь нервозно? Ну надо же, какие нервные люди пошли! Слова уже нельзя сказать!
* * *
Кто знает, в каких медицинских терминах квалифицируется поведение людей, которые вечером, сидя перед телевизором, безоговорочно верят тому, что американская экономика практически рухнула и доллар стремительно обесценивается, а утром берут ноги в руки и деловито отправляются покупать доллары?
* * *
“Пишут, что в СССР был бесплатный интернет. Везде и для всех”, — сообщил Дмитрий Врубель.
То ли пошутил, то ли нет — в наши дни чего только не бывает. Всякое бывает в наши дни.
Впрочем, да, я припоминаю. Интернет точно был бесплатный. Я, во всяком случае, не помню, чтобы я когда-нибудь где-нибудь за него платил.
Зато я хорошо помню другое. Помню, например, как незаметно, пока я увлеченно чатился со своего отечественного айфона со своими закадычными френдами, протекали полтора часа стояния в очереди за венгерской курицей. Хорошее было время, зря его ругают. Время нелегкое, конечно, но чистое и искреннее.
* * *
“Особенно, по словам министра культуры, его повеселило то, «что авторы считают неприемлемой предложенную мною оценку исторических событий, происходивших в нашей стране, а также личностей и трудов, с точки зрения национальных интересов России… Тогда как минимум они должны указать, с точки зрения национальных интересов какой другой страны они предлагают давать оценки?» — резюмировал глава Минкультуры”.
Такая простая и очевидная мысль, что у науки нет и не может быть никаких интересов, — включая “национальные”, — кроме интересов истины, в принципе не рассматривается. Точно как в старом анекдоте: “Каринэ, родила? — Родила. — Кто, мальчик? — Нет. — А кто?”
* * *
— Вовочка, здравствуй! Сколько тебе лет?
— Пока девять, но через две недели будет одиннадцать. У меня есть две рогатки, лазерный меч и танк с дистанционным управлением.
— Это хорошо. А как ты учишься?
— Учусь хорошо. По физкультуре пятерка.
— Это здорово. А по остальным предметам?
— У меня, кстати, есть две рогатки, лазерный…
— Это понятно. А с ребятами в классе дружишь?
— Нет, не дружу. Они со мной не хотят играть. Говорят, что я все время вру и мелочь из рюкзаков таскаю. Врут. И завидуют. Потому что у меня есть лазерный меч, две рогатки и танк с дистанционным управлением.
— Ну, хорошо. Покажи, что ли, свой танк с этим, как его… управлением.
— Ну-у-у-у… пока у меня его нет, но обещают купить, если я двойки исправлю.
* * *
Медиадворня, разумеется, принялась, перекрикивая друг друга, объяснять гражданам, как хорошо и вольготно живется без продуктов. Это понятно — на то и дворня.
А я вспоминаю чей-то рассказ времен семьдесят, что ли, восьмого года.
Приехал как-то в один северный леспромхоз какой-то столичный лектор из общества “Знание”.
Лекция происходила в местном клубе, который был заполнен местными “лесными” мужиками и их принарядившимися женами.
Лектор часа полтора рассказывал этим людям о вреде мяса и мясных продуктов.
Сразу же после лекции лектора тайно вывели через служебный вход, быстренько посадили в машину и увезли от греха подальше в районный центр.
Такая тихая поспешность была связана не столько с природной скромностью заезжей звезды, сколько с тем обстоятельством, что у главного входа собралась толпа слушателей обоего пола, непременно пожелавших пообщаться с лектором в неформальной обстановке.
* * *
Что-то я вдруг вспомнил, как в середине семидесятых годов мне случилось быть наблюдателем некоторого количества различных сцен. Например, такой.
Я ехал в метро. Рядом сидел молодой парень моих примерно лет. Ничего особенного в нем не было кроме ярко-красных штанов. Это (я про штаны) сейчас — ничего особенного, а тогда — ой как даже очень. Поэтому и я, как и многие, на эти штаны поглядывал. Многие — не знаю как. А вот я — с очевидным одобрением. Но это я…
В общем, едем мы, едем. И тут сидящий напротив дядька с видом отставника, не растрясшего активной жизненной позиции, встает, подходит к “красным штанам” и говорит: “Пацан, а вот что ты хочешь этим сказать?” “Чем?” — интересуется “пацан”. — “Ну, вот мне просто интересно, ты это зачем? Тебе что-то не нравится, правильно? Так и скажи. А так вот, исподтишка…”
И правда ведь — исподтишка…
* * *
Мне кажется, что риторика и общая ее тональность всяческой лоялистской, условно говоря, журналистики — почему-то там становятся все более заметными различные тетеньки — часто диктуется не столько стремлением соорудить что-либо, нравящееся их окружению или даже им самим, а нечто такое, что, по их мнению, должно в наибольшей степени раздражить ненавистных им “либералов” или тех, кого они таковыми считают.
Поэтому они вполне сознательно и расчетливо “отвязываются” и говорят иногда вещи, невероятные даже для их собственного интеллектуального или образовательного уровня.
Оттуда возникают “дерзкие”, как бы даже несколько эпатажные утверждения, что спорт позначительнее будет, чем какая-то там культура, потому что в ней, в культуре, в отличие от спорта, не всякий раз увидишь мускулистое мужское тело. А если так, то на хрена она вообще, эта культура, нужна. Тем более что она, культура, даже не всегда соответствует своей единственной задаче — надуванию до циклопических размеров патриотического экстаза. Кому другая-то культура нужна — сами подумайте!
Не думаю, что они сами в это окончательно верят. Это все для того, чтобы, так сказать, задеть струны.
Когда на барачной кухне начинался спор о том, кому в ближайший четверг мыть “калидор”, то сам предмет обсуждения забывался стремительно быстро, потому что полемический энтузиазм вполне плавно и гладко, почти без швов переключался на более сущностные предметы. На то, например, кто с кем “путается” и у кого “глаза бесстыжие”, на то, чья дочка “проститутка” и чей сынок “дебил”, на то, чья морда “татарская”, а чья “хохлятская”, на то, что “наехала в Москву всякая деревня”, и на то, что “мало вас Гитлер…”.
* * *
Видимо, на нервной почве целый день крутится у меня в голове старая блатная песенка, где в том числе есть и такие (или примерно такие) слова: “Не гуляйте, шалавы, на воле. Приезжайте вы к нам в лагеря. Вам на воле дадут три копейки. А на зоне дадут три рубля”.
А вспомнив эти слова, я совершенно, казалось бы, некстати вспомнил о пламенных и неподкупных журналистах федеральных телеканалов.
Вот ведь какие бывают странные сближенья.
* * *
Бедный Трамп. Прибавилось-таки ему хлопот, каковых, как легко заметить, у него и без того немало.
Теперь вот, оказывается, его изгнали из казачьего круга. Он теперь уже не петербургский казак, представляете себе? Погнали его питерские казачки. Решили, что не любо. Как будет жить дальше, трудно даже себе вообразить.
Интересно еще и вот что. Почти наверняка этот самый бывший казак все то время, что был казаком, даже ведь и не знал о том, что он был казаком. А о том, что его из казаков выгнали, он тоже не знает скорее всего. Вот ведь коллизия!
А вдруг и каждый из нас — какой-нибудь где-нибудь казак, да только об этом ничего не знает и живет не только в неведении, но и в постоянном страхе, что вот щас прям возьмут да и попрут его ни с того ни с сего из казаков. За что? Почему? Ужас, ужас…
* * *
“Ты не знаешь, в какую колонию нас везут?” — “Не, не знаю. Я политикой, вообще-то, не интересуюсь”.
* * *
Я часто — возможно, даже слишком часто и слишком упорно — говорю о том, что подлинное содержание всякого текста, всякого жеста, всякого высказывания существенным образом зависит от его контекста, вне учета, вне знания и понимания которого мы не в состоянии адекватно понять или оценить никакой текст, никакой жест, никакое высказывание.
А в числе прочих важных составляющих этого контекста, таких как место, время, внешние и внутренние мотивации всякого высказывания, немаловажную роль играет такой фактор, как его адресат. То есть, грубо говоря, тот или те, к кому мы непосредственно обращаемся.
Я когда-то понял и сформулировал для себя, что из всех типов художественных или литературных деятелей наименьшее мое доверие вызывают два, в каком-то смысле противоположные друг другу.
Первые — это те, кто утверждает, будто бы они, условно говоря, пишут (рисуют, лепят, сооружают, играют, поют, снимают) исключительно “для себя”. Вторые это те, которые — “для всех”.
Поэтому, когда я наткнулся когда-то на интервью в те годы довольно молодого, но уже, судя по всему, весьма амбициозного кинорежиссера, на интервью, в котором он в числе прочего сообщил, что его фильмы — это “открытые письма человечеству”, я сразу же понял, что к его творениям я постараюсь впредь слишком близко не подходить. Пусть эти письма читает осчастливленное им человечество, если ему, человечеству, больше нечем заняться. А я-то тут при чем!
Конверт, на котором не значится ничей адрес, лучше не вскрывать. Зачем? Во-первых, это не вполне прилично. Во-вторых, ты рискуешь либо ничего не понять, либо, что гораздо хуже, понять что-нибудь превратно. В-третьих, что еще хуже, принять на свой счет то, что к тебе совсем не имеет отношения, что обращено вовсе не к тебе.
Вот, допустим, относительно свежий пример.
Совсем недавно один из широко известных телепропагандистов и профессиональных телепровокаторов, ничуть не пряча глаза во внутренний карман своего керенско-сталинского френча, вслух, громко и отчетливо, на всю страну заявил, что все те, кто пришел вечером 27 марта на Пушкинскую площадь с цветами, свечками и детскими игрушками, все те, кто стоял вокруг памятника поэту, все те, кто плакал или просто молчал, что все они пришли туда не просто так (просто так ничего не бывает), а пришли они туда за деньги Ходорковского (sic!), и что это была, разумеется, хорошо спланированная политическая акция, имевшая целью… ну, в общем, понятно, что они там еще обычно говорят в подобных случаях.