Под ногами хрустела сухая трава. Мур уселся на поваленную колонну и раскурил трубку.
Вскоре от холода заныли пальцы, но Мур не двигался. Ему хотелось вмерзнуть в пейзаж, стать памятником самому себе. Он призывал дьявола, предлагая ему душу в обмен на возможность вернуться с Леотой в родной Фриско и заняться прежним делом. У него, как у Юнгера, возникло ощущение, будто он постиг мудрость веков, которой невозможно найти применение.
Наконец ледяной ветер согнал Мура с места. Он перебрался к фонтану, над которым высился не то спящий, не то мертвый Пан. «Холодный сон» богов... Когда-ни-будь Пан проснется и заиграет на свирели, и лишь ветер среди высоких колонн будет вторить ему да шаркающая поступь потревоженного робота-смотрителя. К тому времени люди позабудут мелодии праздников. В крови самых злобных и раздражительных из них врачи найдут вирус злобы и раздражительности и создадут против него вакцину. Машина легкомыслия, лишенная эмоций, будет постоянно генерировать в сердцах людей, погруженных в сладкие сны, ощущение радости. И не найдется среди потомков Аполлона никого, кто сможет хотя бы повторить древний клич, разносившийся над водами Понта много рождественских ночей тому назад.
Пожалуй, напрасно он поспешил расстаться с Юнге-ром. Сейчас Муру казалось, что он видит мир глазами этого человека. Поэт явно боялся будущего. «Но вcе-таки, почему он не уходит из Круга? Может быть, получает мазохистское наслаждение, видя, как сбываются его ледяные пророчества?»
Стряхнув с себя оцепенение, Мур направился к каменной ограде сада. Замерзшие пальцы ног болели, и он побежал трусцой.
Наконец он остановился. Перед ним лежал мир, похожий на ведро, заполненное водой. В воде отражались звезды. Мур стоял на ржавом краю ведра и глядел на каменные плиты, на которых они с Леотой загорали несколько дней (месяцев) тому назад. В тот раз он рассказывал ей о своих агрегатах. Он по-прежнему верил, что когда-нибудь его детища превратятся в огромные и прекрасные сосуды для жизни. Но сейчас он, как и Юнгер, опасался, что к тому времени мир утратит что-то очень важное и чудесные новые сосуды, увы, будут заполнены не до краев. Мур убеждал себя, что Юнгер ошибается, что своенравный век вовсе не обязан осуществлять его выморочные пророчества и у Пана, когда он заиграет на свирели, кроме робота-смотрителя, найдутся и другие слушатели. Он изо всех сил старался в это поверить.
В океан упала звезда, и Мур посмотрел на часы. Было поздно. Он повернулся и направился к пролому в стене.
В клинике ему встретился Джеймсон — высокий, тощий, с кудрями херувима и глазами полной его противоположности. Джеймсон зевал, уже получив укол снотворного.
— А, Мур,— ухмыльнулся он, глядя, как Мур снимает пальто и фрак и закатывает рукав сорочки.— Решил провести медовый месяц на холодке?
В сухонькой ручке врача щелкнул безыгольный инъектор. Мур потер саднящее предплечье.
— Допустим,— ответил он, смерив презрительным взглядом не совсем трезвого Джеймсона.— А тебе какое дело?
— Не пойму я тебя... Знаешь, если б я женился на Леоте, то ни за какие коврижки не полез бы в «бункер». Разве что...
Из горла Мура вырвалось рычание. Он шагнул к Джеймсону. Тот попятился.
Мур вздрогнул от боли — врач схватил его за то место на руке, куда был сделан укол.
— Ладно,— сказал Мур.— Спокойной ночи. Проспись хорошенько.
Он шагнул к двери. Врач разжал пальцы. Мур опустил рукав сорочки и снял с вешалки фрак и пальто.
— Совсем рехнулся! — крикнул ему вдогонку Джеймсон.
Идти в «бункер» Муру не хотелось. Если бы не встреча с Джеймсоном, он провел бы в клинике полчаса, ожидая, пока подействует укол. Сейчас же вместо этого прошел по широким коридорам к лифту, поднялся на этаж, где находились «бункеры». Возле двери в свой «бункер» остановился в нерешительности. Здесь предстояло проспать три с половиной месяца. На этот раз ему не казалось, что он уснет всего лишь на полчаса.
Он набил трубку табаком. Решено: выкурит ее в комнате жены, ледяной богини. После укола следовало бы воздержаться от никотина, но Мур, как и все его знакомые курильщики, редко выполнял эту рекомендацию врача.
Мур пошел дальше по коридору и услышал вдруг частый стук. Он затих, едва Мур свернул за угол, затем возобновился. Через секунду снова наступила тишина.
Мур остановился возле двери в «бункер» Леоты. Сжимая в зубах чубук трубки, достал авторучку, зачеркнул на табличке фамилию «Мэйсон» и написал «Мур». Дописывая последнюю букву, он снова услышал стук. Доносившийся из комнаты Леоты.
Мур отворил дверь, шагнул вперед и застыл как вкопанный. В комнате спиной к нему стоял мужчина с киянкой в поднятой руке. Мур услышал его бормотание:
— ...Розмарином прекрасное ее осыпьте тело... Унесите ее в наряде подвенечном в церковь...[44]
Мур стрелой метнулся к мужчине, схватил его за руку и вырвал киянку. Потом изо всех сил ударил его кулаком в челюсть. Юнгер налетел на стену и сполз на пол.
— Леота! — сказал Мур.— Леота...
Перед ним в заиндевелом саркофаге лежала белая статуя паросского мрамора. Крышка саркофага была поднята. Тело молодой женщины успело приобрести твердость камня, и на груди, пробитой колышком, не выступило крови. Только трещины и сколы, как на камне.
— Нет! — прошептал Мур.
Колышек был изготовлен из очень твердой синтетической древесины кокоболо, или из квебрахо, или из лиг-нум-вита. Он не сломался...
— Нет! — повторил Мур.
Ее лицо в облаке волос цвета алюминия было безмятежным. На безымянном пальце Мур увидел кольцо — его свадебный подарок.
В углу послышалось бормотание.
— Юнгер,— еле слышно произнес Мур,— зачем... ты... это сделал?
— Вампир,— невнятно ответил поэт.— Завлекает мужчин на свой «Летучий голландец» и веками пьет из них кровь... Она — это будущее. Богиня с виду, а душа — как безжизненная пустыня...— Он уныло забубнил: — «Счастливей та, что рано умерла... Отрите ваши слезы... розмарином...» Она хотела оставить меня висящим в пустоте... А я не мог спрыгнуть с карусели, и у меня не было обручального кольца... Но никому не дано потерять того, что потерял я... «...И как велит обычай, унесите ее в наряде подвенечном в церковь...» Я думал, она вернется ко мне, когда устанет от тебя.
Мур ударил его киянкой по голове. Затем еще и еще раз. Потом перестал считать — в ту минуту его память не удерживала числа больше трех.
Потом он вышел из комнаты с киянкой в руке и побежал по коридорам мимо дверей, похожих на незрячие глаза, по ступенькам давно не хоженной лестницы...
Выбегая из дверей Обители сна, он услышал, как кто-то зовет его по имени. Но не остановился, даже когда выбился из сил, лишь перешел на шаг. Рука онемела, в боку кололо, легкие горели. Он взобрался на холм, постоял на вершине и спустился по другому склону.
Улицы Бального Города —дорогостоящего курорта, опекаемого Кругом,— были безлюдны, но окна светились, а за ними блестели елочные игрушки и мишура. Откуда-то доносились пение и смех. Услышав эти звуки, Мур еще острее ощутил одиночество. Ему казалось, что не он сам,, а его душа, покинувшая тело, бредет по ночным улицам. «Наверное, так действует снотворное»,— подумал он.
Ноги заплетались, веки словно налились свинцом. Мур с трудом преодолевал соблазн рухнуть в ближайший сугроб и уснуть. Заметив неподалеку церковь, он свернул к ней. Людей внутри не оказалось, но в церкви все же было теплей, чем на улице. Он приблизился к алтарю, на котором горело множество свечей, и, прислонясь к спинке церковной скамьи, долго рассматривал икону, изображающую сцену в хлеву: младенца, его мать и отца, ангелов и любопытный скот. Потом из его горла вырвалось клокотание, и Мур запустил в икону киянкой. Ругаясь и плача, он прошел шагов десять вдоль стены и сполз на пол, царапая ногтями штукатурку.
Его нашли в ногах у распятого Христа.
По пробуждении Мур обнаружил, что со времен его молодости судопроизводство значительно ускорилось. Этого требовали обстоятельства: население Земли так выросло в числе, что судьям, рассматривай они каждое дело с прежней тщательностью, пришлось бы трудиться круглые сутки.
Обвиняемый предстал перед судом в десять вечера, через два часа после пробуждения. Слушание длилось менее четверти часа. От защиты Мур отказался. Присяжные единогласно признали его виновным, и судья, не отрывая глаз от стопки бумаг, лежащих перед ним на столе, вынес смертный приговор.
Мур покинул зал суда и вернулся в камеру, где его ждал последний ужин. Впрочем, ел он или нет, он не запомнил. Процесс ошеломил его. Перед этим у него побывал адвокат от Круга, выслушал со скучающим видом и, упомянув какое-то «символическое наказание», посоветовал отказаться от защиты и признать за собой вину. Взяв с него расписку об отказе, адвокат ушел, и Мур до самого суда не разговаривал ни с кем, кроме своих тюремщиков. А теперь его осудили на смерть за расправу над убийцей его жены! Разум отказывался осознать справедливость этого приговора. И все же, машинально пережевывая пищу, Мур не испытывал страха перед близкой гибелью. Он просто не мог в это поверить.
Через час его отвели в тесную камеру без окон, с единственным глазком из толстого стекла на металлической двери. Осужденный уселся на скамью, и тюремщики в серой форме вышли, заперев дверь.
Вскоре он услышал шипение и почуял незнакомый запах, а еще через несколько секунд он катался по полу, заходясь от кашля. Мур кричал, представляя Леоту, неподвижно лежащую в «бункере», а в мозгу у него звучал глумливый голос Юнгера:
*
В больнице святого Иа-акова я детку свою отыскал.
Холодная, милая, сла-авная лежала на длинном столе...
*
«Неужели он еще тогда замышлял убийство? — вяло подумал Мур.— Не случайно он хотел, чтобы я остался с ним. Боялся, что лопнет нарыв в подсознании...»
Мур понял, что никогда не узнает правды. Огонь из легких перебрался в череп и принялся пожирать мозг.