Первый раз Марваза ударили, как ни странно, довольно не скоро. Уже даже смеркаться начало, когда они дали ему древком копья по почкам. Каид повалился в грязь у самого края обрыва. В сумеречном влажном воздухе его бело-красную куфию и длинную рубаху было издалека видать. Карматы, по своему обыкновению, щеголяли двойными длинными кольчугами и здоровенными зелеными чалмами. У воинов поганой богини, видать, денег было несчитано. На локти и локти зеленого шелка хватало.
Каиду дали еще сапогом в бок – ну, так, для порядку, – и вздернули на ноги. И тычком копейного древка направили вверх по тропе – к замку.
Марваз повернул голову к стоявшим у подножия холма. Его еще раз пихнули в спину. Каид медленно поднял руки и сложил их за головой.
Расстелив прямо в грязи молитвенный коврик, Сумама молился. Совершая ракат за ракатом, он не думал ни о чем, кроме молитвы. Большего он все равно сделать не мог.
– Эй, брат, – негромко позвал кто-то.
Это был Рафик.
– Помолюсь-ка и я, – сказал друг, расстилая рядом свой коврик.
И кивнул вверх.
Ворота Саара приоткрылись, пропуская в узкую щель фигурку в когда-то белой, а теперь грязной рубахе. Куфии на Марвазе уже не было. Со стены смотрели карматы. Многие при снаряженных луках.
Спустился каид не очень быстро – сильно хромал при ходьбе.
Доплетясь до своих, Марваз медленно сел на освобожденный для него молитвенный коврик. И, показав свежую щербину в зубах, улыбнулся:
– Щас, посижу немного. А потом пойдем. Ведите, ведите меня к повелителю верующих, воистину у меня есть новости для него.
– …А где их держат, ты узнал, о Марваз? – озабоченно нахмурился аль-Мамун.
И затеребил кончик узкой бородки.
Тарик, напротив, сидел на подушках совершенно неподвижно и даже не мигая.
– Воистину, да, о мой халиф, – покивал каид.
Прихлебнул чаю и сморщился: видно, челюсть не на шутку саднила.
– Во имя Милостивого! Это стоило мне зуба с правой стороны, – трогая разбитую губу, добавил Марваз. – Сначала они не хотели показывать.
Все понимающе покивали, переглядываясь.
– А я уперся: хочу, мол, удостовериться, что все живы, во имя Всевышнего, милостивого, милосердного…
Марваз сделал еще один мучительный, но согревающий глоток и сказал:
– Там же, под башней, и держат. Воистину, то подземелье подобно аду из рассказов Благословенного…
Все снова закивали. Тарик все так же продолжил смотреть в одну точку, не мигая.
– К какому же соглашению вы пришли? – степенно откидываясь на подушки, спросил халиф.
– Я принял их условия. Мы договорились, что освобождаем даыев – ну, тех, что взяли под Марагой…
Аль-Мамун утвердительно наклонил голову в простой черно-белой куфии Умейядов. Лишь уточнил:
– Скольких?
– Четверых, вроде.
– Четверых, – покивал халиф.
– Ну и шестнадцать пленных. Они поставили условием, что обмен состоится завтра, точно в полдень. У подножия холма. Я согласился.
Все еще раз покивали.
Аль-Мамун поднял правую руку:
– Клянусь Всевышним, твой подвиг найдет свою награду, о Марваз. Доживешь до конца войны, считай, доходное поместье в аль-Ахвазе – твое.
И эмир верующих кивнул катибу:
– Выпиши этому храброму воину дарственную.
Писарь тут же заскрипел каламом.
Каид благодарно поклонился.
Тут Тарик вышел из оцепенения, хлопнул ладонями по коленям и, оглядев собрание, сказал:
– Ну что, я так понял, план на завтра всем ясен? Да, Абдаллах?
Халиф лишь пожал плечами: ну да, ясен. Все остальные тоже согласно наклонили головы.
Тогда аль-Мамун улыбнулся и поднял руки:
– Отлично. Итак, завтра на рассвете мы идем на штурм. Всем – готовиться. По местам, почтеннейшие.
Все закивали и принялись расходиться.
Полдень следующего дня
Саар горел так сильно, что неба не было видно за дымом. А может, просто тучи такие висели. Но и горело знатно, ничего не скажешь – нафта, она уж если горит, так горит, пуская жирные черные клубы дыма.
В бою Сумаме не сильно повезло: секанули мечом под колено, хорошо, что кость не рассажена и коленная чашечка цела. Но выволакивали его на плечах братья по вере, Рафик с Хамзатом.
Сейчас Сумама лежал на подстилке под хлопающей на ветру парусиной навеса. Походный лазарет разбили рядом с проклятым замком – чтоб раненых далеко не таскать. Перебирая четки и морщась от дергающей боли в ране, кайсит удовлетворенно поглядывал на горящую крепость. Так им, порождениям иблиса…
Обрадованные исходом переговоров карматы не сильно смотрели вниз, а ночь – дождливая, ветреная – выдалась очень и очень темной. Ханьцы и сумеречники исхитрились к утру собрать под холмом две метательные машины-аррада – ну, чтобы горшки с сырой нефтью пулять в город.
Рассказывали, что аль-самийа ночью видят не хуже кошки. Как с ночным зрением у ханьцев, Сумама не знал, но рассвет выдался знатный. Красивый выдался рассвет: кайсит аж залюбовался, как полетел по огненной дуге первый горшок с нафтой. Огонь в замке занялся сразу, а за пожаром начался переполох. Первыми в крепость пошли джунгары и сумеречники из Движущейся гвардии – не зря они считались лучшими разведчиками. Говорили, что им только скажи, кто и что где находится, а они все и всех вытащат: хоть человека, хоть кувшин с джинном, хоть горшок с золотом. Ну или документ секретный, к примеру. Сумеречники-то и открыли ворота изнутри.
В прошлый раз, впрочем, аураннцы господина Меамори тоже ворота открыли, да только силенок не хватило пробиться в Саар поглубже. А тут всех такая злость взяла, что прям поломились все – и вот результат: крепость горит, как масло в лампе.
Кстати, джунгары с сумеречниками и пленных из-под башни вытащили. Сумама уже лежал раненый, когда до лазарета довели последних двоих. Никто не погиб, слава Всевышнему. Ну, к беднягам сразу бросились, на циновки уложили, а разведчики рядом присели – водички попить. Попили, значит, водички и куда-то дальше уплелись. Возможно, еще кого спасать пошли.
Одно плохо – раненых было много. Их несли и несли. А еще говорили, что много народу легло. Ну, гази навроде самого Сумамы ломились напропалую. Абна от них тоже не отставала. А что им было еще делать, Тарик проскакал перед строем и проорал: «Покажите себя! Ваши предки сражались на улицах столицы, отбивая нападение мятежника Абу-с-Сурайа, и заслужили славу лучших пеших бойцов халифата! Не опозорьте их мужество, не уроните их достоинство, сражайтесь как мужчины!» Ну они и сражались. Насмерть. Говорили, что чуть ли не половина Абны в Сааре легла. Правда то или нет, Сумама не знал, но думал, что правда. Из окон и с крыш летели камни и стрелы, в узких проходах не развернешься, да еще и дым от пожара стелился и глаза ел…
– Водички?..
От звука женского голоса Сумама снова подскочил – и застонал от боли в ноге.
Вот ведь что здесь творилось, в этом лазарете. Женщины лекарям помогали.
Кайсит осторожно – ада Сумама боялся очень и очень сильно! – покосился в сторону источника голоса. Женщина, точно. В цветном хиджабе невольницы, но не все ли равно? Сумама слышал, что мнение аль-Джахиза насчет использования рабыни, отданной взаймы, разделяется не всеми богословами.
– Так водички? – И девчонка бесстыдно оскалила белые зубы.
Хорошо, что хоть волосы прикрыла платком. Тьфу. Но водички хотелось.
Пришлось взять чашку из ручек с ярко накрашенными ноготками. Как Сумама ни старался, все равно коснулся женской кожи. Тьфу! Шейх в вилаяте учил их перед походом: если хочешь в рай, до твоего тела даже после смерти не должна дотрагиваться женщина! А теперь что ему делать?! А?!
Невольница бесстыдно улыбалась. Сумама в ужасе пил, стараясь смотреть внутрь чашки.
А отказаться было никак нельзя. И не только потому, что воды хотелось! Сосед вот его, что справа лежал, попытался было отказаться. Так и сказал: «Не дозволено до моего тела касаться нечистым рукам женщины, не для того я на священную войну шел». Как пошла она орать на этого благочестивого человека! Да какими словами! Да тут их еще и понабежало! Страшными словами поносили они бедного ашшарита! А под конец подошла сумеречница. С открытой, понятное дело, мордой и с распущенными волосами до самой жопы. И сказала бедняге, что ежели он такой святой, то она щас с него все повязки поснимает, потому как бинты – они стираны теми самыми женскими ручками, что он, мол, незаслуженно поносит. И, по предопределению Всевышнего, сосед Сумамы замолчал, и Сумама решил, что и он не будет повышать голоса и прекословить воле Единого Величайшего. Кто он такой, в самом деле, чтобы противиться предопределению Господа миров, правда?..
Слава Всевышнему, присутствие обольстительницы долго не продлилось: ее сменил Абид ибн Абдаллах, подвизавшийся в лазарете добровольным – и разрешенным верой! – помощником лекаря.
– Воистину я гонец с новостями из наилучших новостей! – воскликнул юный бедуин, воздевая палец.
С Абидом они подружились еще со времени боев под Гадарой. Юноша состоял при Госпоже и никогда не трепал языком попусту. Харим узнает новости первым, и никакая война этого положения дел не изменит.
– Да благословит тебя Всевышний, о дитя ашшаритов! – воскликнул Сумама и приготовился слушать.
– Похоже, Всевышний внял молитвам правоверных, и мы уходим из этих проклятых мест! – выпалил Абид.
– Все в воле Всевышнего! – ахнул кайсит и даже подскочил от избытка чувств.
Под коленом снова вступило болью, и Сумама со стоном откинулся на циновку.
– Эмир верующих изучил наши дела и положение и сказал: «Воистину, продолжающего ввергать верующих в такие испытания надлежит лишить достойного погребения! Да избавят потомки мой прах от справедливого надругательства! Мы уходим из аль-Ахсы!» Вот! – восторженно протрещал бедуин.
– Народу-то сколько полегло… – пробормотал Сумама.