Я вздохнул и вернулся к стряпне. Пухлый достал эбонитовую хлорницу, в которой хранил анашу, выдул из «беломорины» начинку и принялся забивать косяк.
Я заправил суп, и вскоре он был готов.
— Сбро-од, стройся! — командирским голосом гаркнул Пухлый, беря в руки браконьерский половник. — На раздачу пищи в колонну по одному становись!
Он щедро набухал каждому варева в котелок, и лишь когда подошел черед Крейзи, безучастно развел руками:
— На вас лимит исчерпан.
— Как это исчерпан?! — возмутился Сашка.
— Ваши продуктовые карточки крысы съели! — совсем по-лошадиному заржал накурившийся Пухлый, из него опять поперла дурь.
— Ладно, Вован, харе глумиться-то, — попробовал уговорить его Крейзи.
— Иди отсюда, на супец сегодня ты горбат, — ответствовал раздатчик.
— Я сейчас возьму пэпэша и разнесу тебя с котлом вместе! — вспыхнул Сашка.
От безумного друга можно было всего ожидать.
— Ну, начинается утро в колхозе. — Я отобрал у Пухлого поварешку и налил Крейзи похлебки.
— Идите клюйте говно, — проводил его Пухлый.
— Ты тоже иди, — выделил я ему положенную порцию, — нечего тут узурпировать.
— Так невозможно, — заартачился Пухлый. — Брат ты мне или не брат, рад ты мне или не рад?
— Рад-рад, — прогнал я его, — топай жрать и мне не мешай.
Пухлый что-то хрюкнул себе под нос, примостился на сидоре и застучал ложкой в котелке.
Накормив всю братию, я и сам смог перекусить. Мне нравится готовить и есть собственную стряпню.
Я уминал ужин, сидя у костра, и думал, что до темноты мы вряд ли успеем выйти к домику лесника. Впрочем, продуктов на завтра хватит. Мужики запаслись дня на три. Учитывая, что нас вдвое больше, нетрудно посчитать расход. В самый раз завтра сытыми потусоваться.
Я был в отряде за интенданта и суперкарго, чем весьма гордился. Тесак в бобровых ножнах повесил на ремень поверх КЗСа. Нож придавал солидности. Вдобавок трататуй получился вкусным, ребята его оценили. Я повеселел. Действительно, счастье — есть. Есть самому и давать есть другим.
Решили заварить чай. Дима подхватил казанок и отправился по воду.
Вернулся он неожиданно быстро и с немытым котлом. Это я как начальник административно-хозяйственной части заметил в первую очередь.
— Какие-то хмыри в лесу, — сообщил он, — с оружием и в камуфляже.
Мы повскакали, лапая железо.
— Что за хмыри? — спросил Глинник. — Охотники?
— Что за оружие? — лениво перебил Пухлый, более смекалистый даже в упыханном состоянии. Из всех нас только он остался сидеть.
— «Калашники».
— Может, милиция, — ляпнул тупорылый Валдорис. — Вдруг лесник настучал?
— Сколько их? — не вставая, продолжил задавать вопросы по делу Вован.
— Не сосчитал, — пожал плечами Дима. — Человек семь-восемь.
— Это уже серьезно, — резюмировал Пухлый. — Куда они направлялись?
— В нашу сторону.
— Да что же ты сразу не сказал?! — Пухлого с вещмешка как ветром сдуло. — Далеко они?
Мент не успел ответить.
— Вижу троих, — доложил Аким, — четверых… пятерых.
Пухлый уже затягивал на груди поперечную лямку. Самодельный рюкзак был сшит им как раз для подобных случаев. Иногда в лесу приходится быстро убегать.
Теперь и они нас увидели.
— Эй, кто вы? Стоять! — послышались крики.
— Вот уж на фиг, — пробормотал я, отщелкивая пуговку трешкиного предохранителя.
Ментам я сдаваться в плен не хотел. А кто еще мог ходить по Синяве с «Калашниковыми» — какие-нибудь добровольные дружинники из бригады народного ополчения, поднятые по тревоге шерифом? Навряд ли. Да и откуда у дружинников автоматы? Может быть, солдаты из ближайшей воинской части, взявшей нечто наподобие шефства над лесничеством? В любом случае нотациями не отделаешься, за лесника спросят по всей строгости военного времени. Иного в Синяве не было уже пятьдесят лет.
Мысли эти промелькнули в мозгу меньше чем за секунду. Однако сходным образом думал не только я.
— Ментов на хуй! — однозначно высказался Боря и открыл огонь из «Дегтярева».
Дружинники бросились врассыпную.
— О-о, какая попсня, — обалдело протянул Пухлый, когда деготь смолк.
Он развернулся и побежал прочь. Мы за ним.
С солидным запозданием вслед нам заработали автоматы Калашникова. Началась война — явление в этих местах заурядное.
— Выключи ты свой телефон, — посоветовал я Диме, — а лучше засунь его в задницу совсем.
Перепуганный мент собирался звонить коллегам, чтобы они как-нибудь приостановили прочесывающих лес автоматчиков. Никому из нас засвечиваться таким образом не хотелось. К тому же было неясно, что за людей мы встретили. Сомнения возникали прежде всего из-за их одежды. Вольные стрелки щеголяли в разноцветной натовской милитари, ношение которой не свойственно рядовым сотрудникам милиции и уж тем более солдатам срочной службы.
Балдорис предположил, что мы столкнулись с «новыми русскими», вышедшими поохотиться на людей. Лабас с его идеями был подвергнут анафеме. Пухлый заявил, что это такие же дураки вроде нас, только еще глупее; какие-нибудь «зеленые следопыты», не сумевшие даже накопать приличного оружия, но затеявшие схожие с нашими маневры. Спорить ребята не стали, лишь бдительно осаживали Димона с его «Моторолой». Покидать Синяву было разумнее, не вступая в контакт с органами следствия. Ночь пересидеть в дебрях, а с рассветом уйти из леса и от преследователей. К бесу Крутого Уокера! Связываться из-за него с отморозками никому на фиг не нужно.
Мы выбрали место для ночевки, уклонившись от возможной встречи как с милитаристами, так и с обиженными браконьерами.
Уже стемнело, и мы остановились у речки, не доходя до разрушенного моста. Взорванный во время войны старый мост колоритно торчал из воды. От него к Молодцово вела ухабистая заросшая дорога. До поселка было идти часа три, не меньше, поэтому мы решили сделать привал.
Развели костер. Набрали в реке воды. Пока она закипала, я отлучился похезать. На тропинке, по которой мы сюда явились, была замечательная ямка. Ее-то я и наметил загадить. Пусть кто-нибудь ненароком наступит!
Едва я нацелился присесть среди папоротников, как передо мной вырос Пухлый. Должно быть, бесшумно шел по пятам. Он превосходно умел это делать даже в литой резиновой обуви. Пухлый поигрывал акимовской пехотной лопаткой.
— Не занимайтесь экоцидом, деточка, — задержал он процесс дефекации, — не пачкайте природу своим калом.
— Навоз — это удобрение, — буркнул я, с подозрением косясь на лопатку. Уж не вздумал ли начинающий каннибал раскроить мне череп?
— Да. Навоз — удобрение. Но у вас, деточка, — кал!
— Чего ты хочешь? — раздраженно спросил я.
— Я хочу, чтобы ты не запакостил яму, — спокойно ответил Пухлый. — Ходи срать на мост, как это делаю я.
За Пухлым действительно водилась такая привычка. Когда мы бандой следопутов тусовались вблизи моста, Вован всегда бегал откладывать личинки туда. Но я не был в такой степени панком, чтобы гонять по ночнику к черту на рога. Тем более когда чай вот-вот заварится.
— Почему я не должен срать в эту яму?
— Потому что я хочу ее раскопать, — заявил Пухлый.
— Лады, — сдался я, застегивая штаны. — А что мне делать?
— Настрогай кольев.
Пухлый деловито перевесил за спину автомат и принялся углублять выемку. Зашуршал, замотался высокий орляк, скрывая выброшенную землю.
Отойдя к лагерю, чтобы идущие за нами не заметили свежих затесов, я срубил шесть прямых крепких веток и заточил с обеих концов украденным тесаком. Пухлый готовил ловушку. Интересно, на кого? Кандидатур было немного. Я обдумал их, справляя нужду, затем подобрал колышки и навестил Вована.
Землекоп закруглялся. Мы воткнули палочки в дно ямы. Накрыли примятым папоротником. Произвели вокруг маскировочную работу. Теперь со стороны казалось, будто по тропинке прошли в ряд несколько человек. Ямы заметно не было.
— Ja,годится, — оценил капкан Пухлый.
— Ну и что мы сделали? — осведомился я.
— Насрали кому-то в душу. Причем по-настоящему. Это тебе не природу губить.
— А толку?
— С рассветом немцы двинутся за нами. Они сейчас где-то неподалеку ночуют, — потянул носом Пухлый, — из леса гарью тянет. Тоже костер развели.
— Какие-такие «немцы»?
— Немцы — это все, кто не с нами, — безапелляционным тоном пояснил Чачелов.
— Ты про этих… милиционеров? — уточнил я.
— Какие там милиционеры. Лесник по-любому не успел бы собрать мусоров. Да и вряд ли бы сумел. Кто бы из местных ментов вписался на такое дело? Его не впервые обстреливают. Да и не менты это. Какие-то…
— Придурки вроде нас, — обреченно договорил я.
— Исключительные дураки!
— А что ты еще о них думаешь?
— Я думаю, что они от нас не отстанут. Чисто по жизни. Захотелось им поиграть в партизан и карателей. Они и приехали в лес пострелять, а Боря им повод хороший дал. Теперь они нас преследуют. Наверное, придется дать бой.
— Ты серьезно?
— Если не получится уйти.
Я снова почувствовал обреченность. Что это — злая судьба или Фортуна на время отвернулась от меня?
— Что грустишь? — проявил неожиданное участие Пухлый.
— Все люди как люди, а я как хрен на блюде! — сокрушенно произнес я, находясь под гнетом размышлений.
— С чего ты взял?
— А-а… бляди и вору долго оправдываться, — не стал я вдаваться в подробности своих злоключений.
— Не кисни, — ободрил меня Вова. — Прорвемся.
— Не хочется, но придется.
— И мне не катит стреляться с какими-то отморозками. Эх, Лучше бы я женился на этой дуре с Рыбацкого! — вздохнул Вован.
Свою первую любовь он всегда вспоминал, когда дела шли наперекосяк. Была в жизни Чачелова печальная love story. Дама сердца, обитавшая в Рыбацком, никак не могла выбрать из двух Вованов, кого она больше хочет, — Рыжего или Пухлого. Наконец более шустрый Рыжий сделал ей ребенка и ушел в армию, а Пухлый остался копать трофеи и размышлять у костра о превратностях судьбы. Потом тоже отдал Родине священный долг, но не настолько поглупел, чтобы жениться на матери-одиночке. Я бы тоже ни за что так не сделал, даже если бы попал на три года во флот. Но срочную я не служил. Хв