А вот как Петрович поступил бы со мной? Предложил подождать с оплатой, взамен одарив соавторством находки? Или не стал бы рисковать?.. Настроение испортилось. Воистину, «умножая знание, умножаешь скорбь»!
Я оторопело заглянул в дневник, который грел колени, и прочел последний абзац на заложенной пальцем страничке — прямоугольничек, написанный знакомым мелким почерком: «ПРИМЕЧАНИЕ: отрицательное воздействие излучения, исходящего от обнаженного клинка кинжала, отмечено ассистентом, у которого в тот момент существенно увеличился диаметр зрачка, а на лице выступили крупные капли пота». «Ассистент»... Что предложил бы доктор исторических наук Афанасьев Василий Петрович своему ассистенту, возвратившись в палатку из прокаленной солнцем полупустыни с дымящейся «Астрой» в руке? Долю в добыче, соавторство? Или выпустил бы в грудь остатки обоймы, наблюдая, как расширяется зрачок, не реагируя больше на свет? Кем я был для Петровича, когда он прочел гравировку и понял, что за предметы держит в руках? Остался ли я для него коллегой или вмиг превратился в ненужного и опасного соперника?
Хотелось бы верить, что компаньона он не мог предать. Однако вылазка Петровича не давала покоя. Его подлинные намерения теперь навсегда останутся тайной. И тайна эта будет грызть меня еще долго.
Я вспомнил Марию Анатольевну, до сих пор ждущую супруга из экспедиции, еще не знающую, что стала вдовой. Извещать об этом и вообще с ней встречаться мне теперь совсем не хотелось. Также надо было съездить к отцу Гоши Маркова — Борису Михайловичу, мобилу вернуть и чисто по-человечески соболезнования выразить, ведь на похоронах я так и не показался. Разговор с отцом погибшего друга — веселье весьма сомнительное, но избежать его никак не возможно.
Я бросил на стол полевой дневник с незаконченными заметками Афанасьева — свидетельство пройденного этапа моей жизни. Моя жизнь делится на четкие отрезки: когда-то я учился в школе и копал оружие на полях войны, когда-то учился в универе и лето проводил на раскопах, когда-то был холостым и охотился за древностями на чердаках Ленинграда, когда-то вел семейную жизнь и целенаправленно искал клады по деревням. Потом сидел в тюрьме... А теперь я мотаюсь по городу с иностранными гражданами и участвую в убийстве других иностранных граждан. А сокровищ ас-Сабаха больше нет, даже фотографий от них не осталось, а стало быть, и думать о них нечего.
Решив на этом завершить кислый вечер, я раз делся, выключил в кабинете свет, лег на кровать, накрылся с головой одеялом, поймал тишину и заснул.
9
Слава появился часам к трем пополудни, счастливый и на удивление трезвый.
— Ну как, — спросил я, — Ксению свою отыскал?
— А как же! — корефан был доволен, прямо-таки лучился восторгом. — Только что от нее. Встретились. Знаешь, как она мне рада была! Всю ночь трепались. Я у ней там в больнице сидел. Вспомнили всякое и решили сойтись. Так что, Ильюха, я теперь к ней переезжаю.
— Ого! — Я пожал другану руку. — Поздравляю с началом новой, семейной, жизни.
— А то! — сказал Слава.
— А где Ксения? — спросил я.
— Дома. Она сегодня с утра сменилась. К ней поехали. Спит сейчас, а я к тебе заглянул, новостями поделиться.
— Ну что ж, — улыбнулся я, — поздравляю еще раз!
— Кстати, — судя по тому, как блеснули его глаза, в голове корефана родилась какая-то идея, — давай двинем на шашлыки, коли тачка есть. На залив куда-нибудь. Надо же праздник устроить.
— Да не вопрос! — пожал я плечами. Слава стремился развлекать свою даму в меру возможностей, и возможности эти старался изыскивать по полной программе. Его благое начинание требовало поддержки. — Можно хоть завтра собраться с утречка и отправиться. Сегодня у меня дела, надо с одним человеком потолковать.
Встреча с Гошиным отцом у меня была назначена на семнадцать часов. После нее ехать на шашлыки было поздновато. На том и порешили. Слава полетел на крыльях любви к подруге, а я остался размышлять о прихотях судьбы. Надо же! Есть же люди, у которых жизнь бьет ключом, вроде Славы: то пусто, то густо. Только что освободился, трех дней не прошло, а уже при деньгах, с друзьями, женщиной и квартирой. Правда, друзей, кроме меня, у корефана, насколько я знал, в Питере больше не имелось, с Ксенией как дальше сложится — тоже вопрос, но позавидовать ему было можно. Есть везучие люди, есть! Славу ждала любимая женщина, а меня — отец Гоши Маркова.
В антикварный салон «Галлус» я прибыл ровно в пять. Борис Михайлович ждал, наблюдая за улицей через стеклянную дверь. Высокий, пузатый, он был одет в заношенный черный сюртук и сам выглядел антикварным экспонатом. Мы прошли в директорский кабинет. Борис Михайлович запер дверь на ключ, достал из сейфа початую керамическую бутылку «Ахтамара».
— Вот... это его, — я выложил на стол мобильник.
— Оставьте себе, Илья, вам нужнее. — Борис Михайлович проницательно посмотрел из-за круглых очков, и я невольно вспомнил испанского рыцаря Эррару. Несомненно, они были как-то связаны. Какими-нибудь невидимыми узами служения святому делу. Черт бы побрал все эти идеалы!
Мы помянули Гошу. Я извинился, что не смог присутствовать на похоронах, но Борис Михайлович только покачал головой.
— Не стоит, Илья. Я все понимаю. Эти предметы... они так и не достались приору?
— «Черные» вынудили отдать. Они взяли в заложницы мою подругу с дочкой, ну, в общем, вы понимаете, я не мог отказаться.
— Как жаль. — Марков снял очки и провел пальцами по зажмуренным векам, словно вытирал слезы. Возможно, так оно и было. — Значит, все напрасно.
Я промолчал. Мне нужен был проверенный антиквар, чтобы и дальше сбывать находки, и мне нечего было сказать в свое оправдание. Реликвии, из-за которых убили Гошу, пропали, а рассказывать о сожженной даче исмаилитов я не стал бы никому.
Мы посидели немного, вспоминая главным образом наши с Гошей школьные годы. Затем я откланялся, наотрез отказавшись забирать телефон и обещав немедленно купить себе новый, а номер скинуть Борису Михайловичу.
Теперь относительно его связей с испанцами не оставалось сомнений. Их агентурная сеть в России начинала меня пугать.
Из антикварного магазина я направился в обменник, а оттуда в магазин за мобилой. Через полчаса, с новенькой трубкой в кармане, я вырулил на проспект и поехал к дому. В животе бурчало от голода. Я начал приглядываться к вывескам кафе. Молодую женщину на остановке я заметил сразу. Она резко выделялась из толпы: яркая, броская, умеющая себя подать. Затянутый на джинсах красный ремень подчеркивал крутизну бедер, словно кушак Молодежного антиполового союза. То ли Оруэлла начиталась, то ли сама додумалась. Я остановился рядом с ней. Помахал рукой. Перегнулся через правое сиденье, открыл дверцу. — Привет, Маришка! Залезай.
— Здравствуй, милый. — Марина, моя бывшая жена, села в машину. — Как дела?
— Как видишь. — Я гордо похлопал по рулю. — Процветаю.
— Нашел что-нибудь ценное?
Я усмехнулся. Заметно, что женщина побывала замужем за кладоискателем.
— Кто ищет, тот найдет, рано или поздно. Считай, что я свою Трою откопал. Ты куда едешь?
— Домой, — ответила Маринка.
— А ты?
— А я... — Я небрежно махнул рукой, изображая богатого бездельника, — так... катаюсь по городу. Хотел на озера съездить, искупаться, развеяться где-нибудь за Зеленогорском, но чего-то за крутился по улицам. Видать, неспроста. Тебя вот встретил.
Наверное, и в самом деле неспроста. Слава встретил старую подругу, а я — бывшую супругу. Возможно, это знак свыше.
— Торопишься? — спросил я.
— Не очень, — ответила Маринка.
— Поехали пообедаем? Лично я голоден.
— Раз ты приглашаешь... — улыбнулась Маринка.
Мы выбрали тихое кафе на Ланском шоссе и стали ждать, когда официант принесет заказ.
— Как ты теперь живешь? — спросил я.
— Скучно, — Маринка достала пачку «More» и закурила. Раньше такой привычки за ней не водилось. Все меняется — и времена, и люди. — Где работаешь? — В офисе. На компьютере.
— Оператором? Типа набираешь что-нибудь? — В компьютерах я был не силен.
— Играю, — Маринка хмыкнула и выпустила вверх струйку дыма. — Секретарем-референтом я работаю.
— Ню-ню, — язвительно протянул я. — Кофеек-с, чай, бутерброды?
— Именно. — Маринка смерила меня убийственным взглядом. — Обещают бухгалтером сделать. Я бухгалтерские курсы закончила. Устроилась пока секретарем.
— Ух ты, — восхитился я, — какая захватывающая перспектива! Курить ты там же начала?
— Это от нервной работы. — Маринка поспешно смяла в пепельнице окурок. — Прости, я забыла, что ты не выносишь курящих дам.
— Начальство небось достает?
— Задолбали, козлы. Каждый липнет, особенно шеф, дурак старый. Ему больше всех надо. Ах, Мариночка, почему вы уделяете мне так мало внимания? Как вы холодно относитесь к такому солидному мужчине, погибающему без женской ласки!
— И другие банальные глупости, — закончил я. — Тоже мне «солидный мужчина»! Официант принес солянку, пожелал приятного аппетита и удалился за стойку.
— Хм, — похотливого шефа я взял на заметку, — и не надоело?
— Надоело, — призналась Маринка. — Но ведь и жить на что-то надо. Тут еще ничего, в другом месте вообще проходу не давали. Пришлось уйти.
В молчании мы доели первое блюдо и сразу же подали второе. В кафе было малолюдно, негромко играла музыка, после всего услышанного говорить не хотелось. Раны от первых стрел Купидона заживают медленно и болят долго. Не знаю, что крутилось в голове у Маринки, лично я размышлял о том, как жить дальше. По возможности, хорошо и вместе. Коли нас свел случай, а Слава показал перед этим пример, оставлять Маринку я был не намерен. К знамениям свыше следовало относиться с почтением.
— Слушай, — начал я, — как ты смотришь...
Тут я смутился, как школьник. Казалось бы, не чужие люди. Но не мог я с ней, как с любой другой барышней. Потому что барышни — это нечто мимолетное, а Маринку я все же любил.