(С. И. Венецкий. Где клады зарыты? — М.: Знание, 1989)
10. ЗОЛОТО КОЛЧАКА
Клад (а вернее, клады) Наполеона до сих пор не найдены, как не найдены и несколько других военных кладов. К ним, например, относится клад полковника русской армии Икатурова.
…В годы первой мировой войны казначей полковник Икатуров отнял у турецких войск бесценное церковное имущество, награбленное ими в христианских монастырях и храмах: золотые оклады икон, монеты, бриллианты (некоторые — от 70 до 80 карат!) и т. д. Но военное счастье переменчиво. Через несколько дней отряд Икатурова сам оказался окруженным турецкими войсками в горах Армении и почти весь погиб. Чтобы сокровища не достались врагу, полковник сложил их в два больших тюка и зарыл на склоне горы.
«Клад Икатурова» пытались искать не раз. В начале 30-х годов там побывала экспедиция английских искателей сокровищ. Повторная экспедиция должна была состояться в 1939 году, но начавшаяся вторая мировая война помешала этому.
Так же безвозвратно потерянной оказалась и золотая казна 10-й русской армии, зарытая в 1915 году, когда армии угрожало окружение, где-то в районе Каунаса. Тайна места захоронения клада была доверена нескольким офицерам. Но все они погибли, не успев никому передать ее.
Не найден до сих пор и знаменитый клад адмирала Колчака. Именно с историей поисков этого клада мы и хотим более подробно познакомить читателей.
…Внешне это дело ничем не отличалось от десятков и сотен других дел из архива бывшего КГБ бывшей Эстонской ССР: стандартные папки из пожелтевшего (и весьма рыхловатого) картона с грифами «Секретно» и «Строго секретно».
Отличалось же — формулой обвинения, уникальной в своем роде.
Представьте: Москва, осень 1941 года. Сражения на подступах к столице и, знаем уже (хотя бы по фильмам о милиции), стремительный ход всякого следствия: при малейшем сомнении единообразные приговоры — ВМН, ВМН, ВМН (высшая мера наказания). А тут…
Распоряжение об аресте гражданина П. отдает замнаркома внутренних дел Абакумов (которому еще предстоит стать начальником СМЕРШа, а затем министром ГБ).
Соответствующее постановление выносят тоже весьма высокопоставленные лица — и. о. начальника 2-го спецотдела НКВД СССР Кузьмин и старший комиссар того же отдела Евланов.
Утверждающую санкцию накладывает и. о. прокурора СССР Бочков.
Заключение о передаче дела особому совещанию подписывает начальник отдела по надзору за милицией Прокуратуры СССР Руденко (через несколько лет он станет главным обвинителем Союза на Нюрнбергском процессе, а затем Генпрокурором СССР).
А в итоге — статья 169 ч. 2 УК РСФСР, то есть просто-напросто мошенничество, увенчанное (по предложению Руденко)… пятью годами ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей). Чудеса…
И хоть бы «своего спасали» — какого-нибудь видного госдеятеля, артиста, ученого… А то ведь рядового гражданина из Эстонии (которая лишь за год до того стала советской республикой).
Пора назвать имя: Пуррок Карл Мартынович, 1893 г. р.; в 1910 году выехал с родителями из Эстляндской губернии на Алтай (напомним: по инициативе П. А. Столыпина раздавались тогда за Уралом БЕЗВОЗМЕЗДНО стопные, лесные, луговые угодья, и тех же, к примеру, эстонских поселений за несколько лет по России выросли десятки).
В начале июня 1919 года «колчаки» мобилизовали Карла Пуррока. Был сперва рядовым, а после, учитывая, что еще на эстонской родине хаживал в так называемое министерское училище, повысили до фельдфебеля, по должности же — до старшего писаря 21-го пехотного запасного полка. К октябрю белым пришлось туго: отступали от Барнаула через Омск в Новосибирск, а красные шли по пятам, то и дело норовя взять этот арьергардный полк в окружение. К тому соблазнял и обоз — более 100 подвод. Что в обозе? Солдатское обмундирование, боеприпасы, провиант, сбруи, седла, уздечки, подковы — причем с расчетом обеспечения всей адмиральской армии.
Но только два человека во всем полку знали, что среди прочего груза имеются и ящики с золотом. Только двое: комполка Жвачин (по некоторым документам из «дела» — Жвакин) и старший писарь Пуррок.
По его объяснениям, события далее развивались так.
В конце октября поздним вечером, примерно пять верст отойдя от станции N., полковник приказал нескольким обозным попридержать своих лошадушек, а самим пересесть на другие подводы и двигаться дальше.
На лесной поляне остались четверо: полковник, писарь и двое солдат. Тут уже были кем-то заранее выкопаны четыре большие ямы. «Братцы, — молвил комполка. — Надо схоронить кое-какое барахлишко».
В одну яму уложили оружие, в том числе довольно много новых револьверов системы «наган», в другую — лошадиную амуницию (подковы, седла и пр.), в третью — солдатские шинели и подметки…
В четвертую же, утверждал Пуррок, СЛОЖЕНО БЫЛО 26 ЯЩИКОВ, В ОСНОВНОМ ПО 2 И 4 ПУДА, НЕСКОЛЬКО ПО 1 ПУДУ, ИЗ НИХ 8 С ЗОЛОТОЙ МОНЕТОЙ, ОСТАЛЬНЫЕ СО СЛИТКАМИ. И поскольку до края ямы оставалось еще сантиметров 60–70, то затолкали туда и убитую лошадь, имея в виду, что ежели кто начнет тут копать, то, завидя скелет, бросит.
После окончания операции полковник скомандовал Пурроку и солдатам догонять свою часть. Но буквально через несколько часов на них наткнулись красные, завязался бой: сперва убило одного солдата, потом другого, а на следующий день всех остальных окружили и взяли в плен. Полковника сразу куда-то увезли, и больше Пуррок его не видел. Сам же писарь назвался крестьянином, мобилизованным с лошадью. Красноармейцы к нему расположились, месяц он с ними пробыл (опять-таки в писарской должности) и был отпущен домой. В марте 1922 года Пуррок выехал на историческую родину (по межправительственному договору меняли тогда массово всех желающих российских эстонцев на эстонских россиян), поселился в городе Тюри, взял в аренду участок земли…
Верить ли нам сегодня этому сюжету, изложенному более полувека назад на лубянских допросах? А почему бы и нет?
В 1930 году Карл Пуррок делится великой своей тайной с родичем Аугустом Лехтом, таллиннским инженером. Тот вскидывается: ехать! отыскать! «Путешествие в страну большевиков», совершенное Пурроком и Лехтом в 1931 году, весьма широко освещено в материалах дела: тут двое участников, и оба порознь дают показания. Но результат один и тот же: места захоронения золота установить им НЕ УДАЛОСЬ. Причины этого, в принципе, сводились к изменению облика района. В 1919 году рос там сплошной лес, а в 1931 — лишь мелкий кустарник. Все приметы, пни, какие запомнил Пуррок, исчезли. Правда, уйму полусгнивших пней они обнаружили и даже какие-то гнилые подошвы на глубине около четверти метра, но это были все их находки в первый день.
А дальше пошла какая-то чепуха… В тот день они рано решили прекратить поиски, как объяснял Лехт, из-за страшной жары. Отправились в ближнюю деревню — переночевать, но по дороге Пуррок вдруг обнаружил потерю… бумажника со всеми деньгами и документами, в том числе с загранпаспортом. Вернулись, искали, но все было бесполезно, и пришлось им той же ночью получать временное удостоверение, мчаться в Москву, там через НКИД оформлять возвращение в Эстонию.
Что тут, на наш взгляд, полностью согласуется с правдой? Перемены на местности. Известно, что в жирном черноземе (а именно таков характер здешней почвы) пни березы сгнивают за 5—6 лет, а хвойных деревьев (пихты, например) за 10–12 лет.
А что не согласуется? Думаем, стало им ясно, что тайком с почти открытой теперь местности клада не достать.
Словом, в тот раз золота они не нашли.
Через несколько лет предпринимается Пурро-ком новая попытка. Но теперь с помощью хитроумного аппарата конструкции Митова, немецкого инженера болгарскою происхождения.
Об этой попытке тоже много ПОКАЗАНО на следствии. О том, как сумели Пуррок и Лехт заинтересовать своей историей богатого берлинского адвоката Кейзера, а тот свел их с Митовым. В 1934 году эта пара приехала в Таллинн, имея с собою 18-пудовый прибор, что, конечно, не укрылось от местной прессы, и в парке Кадриорг были даже проведены сеансы поисков золота, впрочем, безрезультатные. Еще узнать можно из показаний, что Кейзер выезжал в Москву, в Кредит-бюро, подписал там договор, по которому СССР отходили 75 процентов, а поисковикам остальные 25 процентов клада (если найдут), получил разрешение на «операцию», вернулся в Таллинн. После этого немедля отправили аппарат в Москву, а вслед за ним выехали туда же Пуррок и Митов.
Поселясь в недешевом отеле, ждали они прибытия аппарата больше месяца и дождались… аккурат ко времени, когда в Сибири засквозили морозы, упали снега. Так что в конце ноября несолоно хлебавши Пуррок отъехал в Таллинн, а Митов с аппаратом в Берлин.
Далее из показаний явствует, что несколько последующих лет Пуррок неоднократно порывался войти в контакт с генконсульством. Лехт от его имени строчил просьбы о въезде в СССР, предложения о сотрудничестве, но все как-то впустую. Отмахивались наши инстанции. И лишь после вхождения Эстонии в состав СССР на Пуррока и его компаньона было наконец обращено внимание. Попутно в поле зрения органов оказался еще один кладоискатель — Юри Соалисте: у него была целая обойма адресов различных кладов на территории СССР. Наконец, после серии допросов, куда Пуррок, Лехт и Соалисте приглашались поначалу лишь в качестве свидетелей, сжатое резюме руководства НКВД СССР в виде служебной записки легло на стол замнаркома внутренних дел СССР, комиссара госбезопасности III ранга Кобулова.
В сущности, именно с этого момента возникает «дело Пуррока». Еще формально не обвиняемого, но уже попавшего в жернова розыска, И пишет замнаркома размашисто зеленым карандашом наискось документа: «Вызовите Пуррока в Москву вместе с оперативным работником. Направьте на место для поиска золота совместно с начальником УЫКГБ тов. (нрзб. — Авторы). Результаты доложите. 4.6.41 г. Кобулов».
6 июня 1941 года на том же листе почерком помельче: «Тов. Борщеву. Прошу Вас организовать реализацию указания тов. Кобулова. Федоров».