я, а на той решетке подписано на железном листу: коли кто добудет травы, тогда де тот погреб и отомкнется без ключей". Более того, несколько лет назад Лутовинову посчастливилось добраться до дверей погреба, но, так как у него спрыг-травы не было, то он попытался выбить дверь тараном: "И он, Ефим, в тот погреб бил бревном, и то бревно у него вышибло".
Тем временем толки о кладе дошли до начальства. После переписки мценского воеводы со своим курским коллегой и с Москвой, Евсюков и Иванов оказались в застенке, среди "колодников". Был пойман также брат казака Колупаева — Артюшка, у которого на руках оказался список "росписи о поклаже". "Что в той росписи написано, — заявил Артюшка, — о том не ведаю, а величиною та роспись с сажень длиной".
Вместе с Евсюковым и Артюшкой была выслана на Москву и эта необычайных размеров роспись. Была ли она действительно длиной с сажень — неизвестно, так как от нее сохранился только обрывок текста: "…А от той ямы примета…, а другая примета — железный столб… того столба пищали и карабины, оружие господина нашего Кудеяра, и тут же он гонял золотую руду, а примета тому — корыта половина песком, а половина глиною, а ниже того корыта высыпан медведь… И меж тех курганов погреб есть, а в том погребе семь пушек с порохом, а с того кургана видно три кургашка, супротив их валки 9 сажень мерных. По конец тех валков лежит кирпич, а под тем кирпичем железная доска на погребе, а в погребе стоит казан пьяной водки, а кто ее водки изопьет, и тот спать станет три дня и три ночи, да в том же погребе… все писано письмом, а сие письмо Забрамского… от Курского городища…"
Под охраной стрельцов колодники Евсюков и Артюшка прибыли в Москву, где… бесследно пропали. Их следов пока не удалось отыскать ни в одном документе. А вместе с ними исчезли и слухи о таинственной "поклаже"…
Зимой 1237 года к стенам Рязани подошла орда Батыя. Неделю длилась осада, после чего татары ворвались в город и предали его страшному погрому — "не осталось во граде ни единого живого". От этого погрома Рязань, некогда один из крупнейших городов Киевской Руси, уже не оправилась никогда, в конце концов и имя свое отдав соседнему Переславлю-Рязанскому, а сама став Старой Рязанью…
Но осталось другое — рязанские клады, зарытые в ту последнюю неделю, пока войско Батыя стояло у стен города. И эти находки, в основном женские украшения из кладов княжеских, боярских и богатых горожан — "узорочье нарочитое, богатство рязанское", — продолжают удивлять мастерством и филигранностью исполнения.
Начиная с 1822 года в Старой Рязани найдено девять подобных кладов, состоящих из золотых и серебряных изделий. А еще один рязанский клад был найден триста с лишним лет назад — в 1673 году…
25 апреля 1673 года восемь пастухов-подростков из деревни Кутуково выгнали пастись скотину на луг Закомары, на берегу впадавшей в Оку маленькой речки Мариченки. Эта речка отделяла землю кутуковского помещика Федора Ртищева от земель помещика села Усторони Елисея Житова. Луг Закомары давно не давал покоя обоим помещикам — он считался спорным и из-за него давно была "ссора большая".
Стадо "животины" перебиралось через неглубокую Мариченку. Одна из коров, вскарабкиваясь на крутой бережок, обрушила кусок земли, и из обрыва вывалился небольшой глиняный горшочек. Скатываясь к воде, он раскололся, устилая поросший молодой травой склон золотом и серебром…
Первым увидел сокровище 16-летний пастух Абрашка Сергеев. Подобрав с земли несколько предметов и увидев, что это золото, он начал звать ребят. Пастушата наперебой, "друг перед дружкою — кто что захватит", бросились собирать драгоценности. Абрашка подобрал двенадцать "брусков" серебра и пять "кусков" золота, Терешка Иванов — четыре бруска серебра и кусок золота… Всего на береговом откосе Мариченки ребята собрали 35 серебряных брусков и пять кусков золота.
Найденные сокровища пастушата украдкой принесли в деревню и передали родителям. Деревню залихорадило. Как всегда у нас бывает, среди крестьян тут же нашелся "честный человек" с очень характерным для честного человека именем — Иуда Прокофьев, который немедленно донес о находке приказчику Максимову. Тот пошел по дворам, вытрясая из крестьян сокровища и в результате ему удалось изъять 29 "брусков" серебра и два куска "витого золота". В обоих золотых изделиях были "лазоревые камушки" (возможно, бирюза), которые сидели "в гнездах", и, когда золото отчищали от земли, выпали и "потерялись". Общий вес изъятого серебра составил 14 фунтов "без невелика" (около 5,5 кг). Находку Максимов отправил в Москву своему хозяину Ртищеву, правда, украв — тоже обычное дело — два бруска серебра.
Тем временем в окрестных селах — Шатрищах, Старой Рязани, Усторони, Исадах, Ярустове — вовсю заработал черный рынок драгметаллов. Из рук в руки переходили "золото витое", "золото плетеное с перст толщиною", "свертки волоченого золота", "серебряные караси", "лемешки серебряные", "серебро литое брусками". Золотые изделия, по-видимому имевшие большую художественную ценность, разламывались и превращались в "отсечки", "усечки", "отломки", "куски". Пушкарь Вялин купил у Васьки Ломова, отчима находчика клада Абрашки Сергеева, "два отломка чепи золотой". Усторонскому священнику Тарасу принесли на продажу пруток серебра, "сверток волоченого золота" и "свиток тянутого золота, длиною в четверть аршина с лишком, а толщиною гораздо толще человеческого большого перста, а то золото тянуто в сережное тонкое кольцо". Серебряных дел мастеру Алексею Кобыляку из села Подол наперебой предлагали золото и серебро. "Буде чистое серебро — возьму", — отвечал Кобыляк. Серебро оказалось "чистым"…
Слухи о находке клада достигли усторонского помещика Елисея Житова, который, как мы помним, имел с Ртищевым "ссору большую за вотчинные дела". Житову не пришлось воспользоваться кладом: львиной его долей завладел Ртищев, меньшая часть осталась в руках крестьян, а Житову не досталось ничего. То, что клад был найден на спорной земле, подлило масла в огонь, и в Москву немедленно полетел "извет", в котором Житов вдохновенно врал о том, что ртищевские крестьяне нашли целый "погреб", в котором находились "караси серебряные и золотые, и чепи гремячие, и доска серебряная". Эти сокровища, продолжал Житов, преступно утаены Ртищевым и его крестьянами от великого государя, и вдобавок, найдены на земле, которая вообще-то должна принадлежать ему, Житову — "царь, государь, смилуйся, пожалуй…".
Прибывшие со стрельцами из Москвы стольник А.М. Бороздин и подьячий Приказа тайных дел П.Ф. Оловеников деятельно взялись за сыск. Их активным добровольным помощником стал помещик Житов — он доносил на крестьян, собирал слухи, искал свидетелей. Одной из первых жертв сыска пал "честный человек" Иуда Прокофьев — у него в огороде оказались схоронены три бруска утаенного серебра: как выяснилось, сын Иуды, Гришка, был в числе восьми пастушков — находчиков клада. Пришлось честному человеку подставлять задницу под кнут…
Энергичными мерами, с применением пытки огнем и расспроса с пристрастием, были разысканы четыре бруска серебра и два куска золота. Откуда-то вдруг нашелся даже один из "лазоревых камушков": он якобы "закатился в подпол" — бывает… По указанию Житова следователи выезжали на место находки клада в поисках мифического "погреба", "обрыли земли сажень с шесть и больше, а погреба никакого нет и признаков погребных не сыскано". Убедившись, что собрано все, что можно, следствие прекратили и выпустили из тюрьмы подвергшихся жестоким пыткам мальчишек — находчиков клада.
Что же это был за клад? Судя по описаниям серебряных "брусков", которые называли еще "карасями" и "лемешками", это были слитки серебра весом около 200 г (полфунта) "мерою в длину два вершка, шириною в вершок, а в толщину в полвершка" (9 х 4,5 х 2,25 см). Это описание полностью соответствует "гривне серебра" — главной денежно-весовой единице Киевской Руси, хорошо известной археологам и историкам. Гораздо интереснее изделия из "волоченого" и "свитого" золота, украшенного "лазоревыми камушками", — тут, увы, можно только гадать, что за "узорочье" попало в руки кутуковских пастушков, потомков тех "удальцов и резвецов рязанских", что сложили свои головы снежной зимой далекого 1237 года.
— Слово и дело государево за мной!
С этими словами московский жилец, дворянин Савва Тухачевский явился в Стрелецкий приказ. Немедленно доставленный "к роспросу", он показал, что ему известно о большом кладе, утаенном от казны.
В 1677 году, по словам Тухачевского, некий крестьянин монастырского села Городища явился к архимандриту Брянского Петровского монастыря и сообщил, что нашел большой клад: "За рекою Десною, в Карачевском уезде, вверху реки Снежети, в Верхопольском лесу в пустом городке старинное разбойничье положенье — денежную великою казну: девять кубов медных с деньгами с серебряными, да три куба золотых платиц, да ломаных образных окладов, да погреб со всяким ружьем да с ломаною медью".
Это сообщение вызвало у архимандрита большой интерес: предание о том, что где-то в здешних местах много лет назад подвизались многочисленные шайки разбойников, рассказывали давно, а в том самом Верхопольском лесу, где был найден клад, на самом берегу Десны, некогда стоял разбойничий "дворишко". Говорили, что здесь разбойничал чуть ли не сам Кудеяр, — "на том месте, где теперь лука, был дремучий лес, и в том лесу Куцеяр притон имел". Разбойников привлекали множество укромных мест по берегам Десны, где можно было легко укрываться — глухие лесные овраги, вековые дубы с дуплами в человеческий рост, непроходимая лесная глушь. Рядом — знаменитая на всю Россию Свенская ярмарка, куда съезжалось множество купцов с товаром и деньгами, — короче, все под рукой, от Москвы далеко, а в случае чего, литовский рубеж — вот он, рукой подать. Памятью о разбойничьих атаманах сохранялись названия лесных урочищ — Шашков лог, Зайцевы дворы, Калинов куст. А уж о кладах-то разговоров ходило…