— Первая причина, — утверждал я в следующем письме, — может заключаться в том, что Ваш поисковый прибор просто не может вытянуть электронный сигнал от слишком глубоко зарытых монет.
Но, написав данную фразу, я одновременно с этим незамедлительно провел анализ исторической обстановки, и особенно температурного фона, который в значительной мере диктовал поведение людей то время. Для этого я использовал небольшой отрывок из дневника бравого адъютанта Кастеллана, бывшего во время русской кампании Первой мировой войны в подчинении у генерала Нарбона. Написаны эти строки как раз в то время, которое соответствует примерной дате сокрытия двух бочонков.
"12 ноября. Обоз с казной готовится к выступлению на следующее утро. Всю ночь идет ковка лошадей. Коленкур, отвечавший за обоз лошадей, приказал сжечь много экипажей и повозок в соответствии с числам наших лошадей, такую предосторожность он предпринял уже один раз, 10 дней назад.
700 человек вестфальцев под командой Жюно, большой артиллерийский парк и 500 человек безлошадных кавалеристов выступили по дороге на Красный. Отправлен обоз маршала Нея и генерала Маршана под охраной 40 человек".
"Холодно (-17 градусов) и северный ветер. У кассира по провиантской части мне удалось выменять мешок муки для наших людей. Я отлично сплю на моей медвежьей шкуре, которая пока еще у меня".
"Четвертый день пребывания в Смоленске. Hatuu лошади без пищи, и служители (имеются в виду конюхи) отправились в фуражировку за одну милю отсюда; преследуемые казаками, они ничего не принесли. Из Дорогобужа 4-й корпус свернул на витебскую дорогу; он прибыл в Смоленск, бросив всю артиллерию. Все время после полудня слышна пугиечная пальба. Вечером дерутся около Смоленска. Холодно, но сухо. Мороз так силен, что, говорят, он достигает 28 градусов Цельсия".
Последняя фраза меня сразу же насторожила. Не понаслышке зная о свойствах земли даже при —17 °C, я написал в своем ответе, что, не подготовив землю длительным разогревом, нельзя зарыть 2 бочонка на такую глубину, чтобы их не смог бы обнаружить прибор господина П.
— Скорее всего, — сделал я обоснованное предположение, — бочки с червонцами французы зарывали на очередном привале, когда бивуачные костры хорошенько разогрели землю. Но кто же ночует прямо на дороге, тем более вблизи какой-то мельницы?! Отступающие французы устраивали свои стоянки, как правило, на опушках лесов (там, где было топливо) или в деревнях. Непосредственно около воды не ночевал никто. Так выявилось первое противоречие, которое вызвало во мне определенную профессиональную настороженность. Я мог лишь предположить, что там, где зарыли монеты, никакой ночевки не было. А раз ее не было, то костры там не жгли. Если же не было костров, то закопать что-то значительное по размерам можно было лишь очень неглубоко. К тому же для того, чтобы ответственные лица решились спрятать столь значительные ценности, нужна была очень веская причина. И такая причина действительно могла возникнуть, поскольку именно на подъездах к г. Красному в те дни творился подлинный хаос. Вот как описывает события, происходившие вечером 15 ноября 1812 г. в лосминском овраге генерал Булар.
"…немного далее этого места находился овраг, через который мы должны были пройти по перекинутому через него мосту, упиравшийся на противоположном берегу в целый ряд возвышенностей, которые нам надо было преодолеть. Благодаря этому узкому переходу, здесь произошло страшное скопление всякого рода экипажей. Прибыв сюда вечером, я тотчас увидел полную невозможность перейти через овраг сейчас же и поэтому отдал приказ остановиться и покормить людей и лошадей. Генерал Киржине (гвардейского инженерного корпуса), командовал моим конвоем. После трехчасового отдыха мне донесли, что движение экипажей приостановлено, и движение через мост прекращено, т. к. невозможно проникнуть через скопившиеся здесь экипажи. Зная критическое положение, в котором я находился благодаря близости казаков к моему левому флангу, и зная, что они уже опередили меня, я решился двинуться вперед и проложить себе силой дорогу сквозь эту беспорядочную кучу экипажей. Я отдал приказ, чтобы все мои повозки следовали бы друг за другом на самом близком расстоянии без перерыва, чтобы не быть разъединенными, и сам встал во главе колонны. Мои люди силой убирали с дороги экипажи, мешавшие нашему проходу, и опрокидывали их; мои собственные повозки тронулись, расширяя путь, проложенный нами, и продвигались вперед, давя и разбивая все, что попадаюсь на их пути, и ни крики, ни вопли, ни плач, ни стоны, ничто не замедлило хотя бы на миг их движения. Наконец, после тысячи приключений голова колонны достигла моста, который пришлось так же очистить, и пробились сквозь бывшее здесь загромождение. Правда теперь путь был свободен, но здесь дорога круто шла вверх, и земля вся обледенела! Я велел колоть лед, взять землю с придорожных боковых рвов и набросать ее на середину дороги. Подавая сам пример, я приказал тащить повозки за колеса, чтобы хоть каким-нибудь образом втащить экипажи один за другим на вершину. Двадцать раз я падал, то взбираясь, то спускаясь с холма, но благодаря сильному желанию достичь цели меня это не останавливало. За час до рассвета вся моя артиллерия была уже на вершине; конвоя со мной уже не было (он достиг Красного)".
Вторая же причина неудачи П. (и, на мой взгляд, самая вероятная) заключалась в том, что он взялся искать нечто там, где ничего подобного не было изначально. Однако поскольку я по-прежнему не знал об этой истории абсолютно ничего, то откровенно высказал предположение, что мой корреспондент просто неправильно выбрал точку для поисков.
Видимо, мои доводы были достаточно убедительны и ленинградец наконец решился несколько приподнять полог тайны и в очередное послание вложил два листка ксерокопий, на одном из которых была описана часть того самого дела о таинственном захоронении двух бочонков. Вот что там было написано: "От Смоленского Гражданского Губернатора получено мной донесение, объ открытии, по дошедшим до него слухамъ у Города Красного, у моста на дороге к Смоленску близь Гребли, места въ которамъ зарыты будто бы вовремя бегства французовъ два бочонка золотой монеты, не менее трехсот тысячъ червонныхь.
Открытие сие последовало по объявлению о семь дворянина Царства Польского Ковалевского польскому же дворянину Петрашкевичу. Золото сие, по объявлению Ковалевского, везено было въ Октябрь (по старому стилю) 1812 г. из дивизии французского Генерала Гяберта за границу, и по служению тогда Ковалевского во Французской Армии, лично при нем было на том месте положено".
На документе в положенном месте была наложена следующая резолюция, подтверждающая, что власти отнеслись к неожиданному известию о солидном кладе со всей серьезностью.
"Вновь поведено сообщить нашему (неразборчиво), чтоб он представил надежному чиновнику произвести осмотр наличности и стараться открыть сумму сокрытого, будь подлинно от существующей. Ноября 23. 1819 г."
Ниже имелась еще одна резолюция чиновника (рангом, видимо, помельче): "Сообщить Губер (натору), что М. Ф. предоставлено (неразборчиво) исполнить надлежащее наблюдение за мостам (или местом), где находиться могут бочонки с червонцами. Но губернатор (неразборчиво) с предостережением говорит, что зимою нельзя отрыть клад (неразборчиво), просит снарядить караул: летам караул нужен для того, чтобы деньги не (неразборчиво). Есть возможность и казенной земли схор".
Обстановка несколько прояснилась, хотя по-прежнему было совершенно неясно о каком, собственно говоря, месте идет речь. Просто стала более понятна общая атмосфера, в которой в 1819 г. в окрестностях Красного начинались поиски утраченных во время воины ценностей.
— Видимо, — додумывал я на ходу, — некий господин Ковалевский, который совсем недавно служил при польской дивизии, уже через семь лет после выдворения французов за пределы России озаботился отысканием спрятанного на его глазах очень богатого клада. Несомненно, клад был четко привязан к неким местным (а может быть, даже и рукотворным) ориентирам, и бочки прятались с тем расчетом, чтобы их можно было впоследствии отыскать без особых проблем.
— Однако, — подумал я тут же, — в таком случае у последующих кладоискателей нет ни малейшего шанса отыскать данное захоронение. По идее, совершенно ничто не мешало смоленскому гражданскому губернатору Казимиру Ивановичу Ашу или его преемнику успешно отыскать обе бочки и прославиться тем деянием на всю громадную Российскую империю. Ведь в его распоряжении было главное — непосредственный свидетель, который собственными глазами видел, как, что и где именно зарывалось, и к тому же целая армия землекопов в придачу. Пусть тот поляк запомнил данное место с той или иной погрешностью. Пусть прошедшие годы несколько смазали точность его воспоминаний. Но ведь столь значимые и памятные для него события происходили всего семь лет назад, и сильно ошибиться в определении хотя бы примерного места захоронения господин Ковалевский не мог.
Пусть в некотором месте в окрестностях какого-то города было спрятано не 300 000 червонцев, а хотя бы только 50 кг золота. Даже за такой неслабый куш можно было элементарно перекопать указанную поляком площадку вдоль и поперек. Ведь недаром же было дано указание выставить караул, который не столько охранял некий мост (или место), сколько бдительно следил затем, чтобы посторонние за зиму не попытались вытащить и расхитить принадлежащее государству золотишко.
Кстати, ради большей информированности читателей не помешало бы мне прямо сейчас прояснить вопрос о том, сколько же весили спрятанные бочонки.
"Червонец, — прочитал я в энциклопедическом словаре, — в обиходе XIX в. — 3-рублевая золотая монета весом до 3,9 г."
Следовательно, если 300 000 рублей разделить на номинал монеты (3 рубля) и умножить на вес одной монеты, которая даже и в потертом виде весила не менее 3,5 г, то можно легко сосчитать, что вес лишь одного бочонка был не менее 180 кг.