Уступив место жене, Верлов стал заряжать минную пушку и накачивать в резервуар воздух.
Прошло минут двадцать, в продолжение которых «Владыка» пролетел по крайней мере около восьми морских миль.
– Подходит! – дрожащим голосом крикнула Вера.
– Пусти на свое место Бромберга, а сама на машину! – приказал Верлов.
И, обернувшись к инженеру, он быстро проговорил:
– Сажен за двадцать застопорьте машину и углубитесь еще футов на пять!
– Знаю! – ответил инженер. – Я скомандую. Будьте готовы, ваш снаряд попадет как раз под машину.
Прошло минуть пять.
– Стоп! – крикнул вдруг инженер.
Верлов кинулся к окну, затем быстро отскочил к пушке и нажал рукоять резервуара.
И снова глухой звук взрыва раздался под водой.
– Полный ход назад! – скомандовал Верлов, и, когда «Владыка», по его мнению, отошел на приличную дистанцию, он приказал подняться на поверхность моря.
Возбужденные и взволнованные, все, не исключая и Нянь-Си, высыпали на верхнюю площадку.
Свежий воздух и дневной свет, которого они так долго не видали, опьянили их и заставили усиленно забиться их сердца.
Недалеко от них виднелся японский крейсер, медленно погружавшийся в воду.
– Аминь! – проговорил Верлов. – Здесь спасать тоже не стоит! Свои берега близки, и к погибающим уже спешат с берега паровые катера и два миноносца. Можно уходить в океан. Пора нам и отдохнуть немного, да и есть хочется.
С этими словами он выкинул на флагштоке черный флаг и, сделав поворот, помчался в открытый океан, гордый тем, что совершил в один день два дела.
А крейсер все погружался и погружался, быстро и беспощадно стремясь в водную могилу, из которой ему уже не могло быть возврата.
Два легких миноносца под всеми парами неслись к нему на помощь, далеко опередив маленькие паровые катера.
Но что могли они сделать, кроме того, как подобрать плававший в воде экипаж.
Вдруг крейсер как-то судорожно колыхнулся, накренился на бок и быстро исчез под водой, послав вершинами своих мачт прощальный привет белому свету.
А «Владыка» продолжал уноситься от берегов все дальше и дальше.
Сначала исчезли из виду миноносцы, потом берега, и «Владыка» вышел на океанский простор.
И тут только все вспомнили, что со вчерашнего вечера ни у кого во рту не было ни крупинки.
– Я есть хочу! – первой вспомнила Нянь-Си.
Все поддержали ее, и Вера ушла, чтобы озаботиться об обеде.
XXVIII
Последние события переполошили весь мир.
Неведомый подводно-воздушный пират казался теперь не просто пиратом, которого сравнительно легко поймать, а громадной величиной, с которой следует считаться всему миру.
Весть о его действиях в Симоносекском проливе с быстротой молнии облетела весь мир, снова все газеты забили в набат, предлагая каждая свое средство для уничтожения мирового страшилища, наводившего одинаковую панику на все государства.
Но если газетные средства и отдавали дилетантством, зато в серьезных морских сферах смотрели на дело совсем иначе.
Тут великолепно понимали, что дело обстоит гораздо серьезнее, нежели об этом думают в обществе, и что поимка пирата вещь слишком сложная, трудная, почти даже невозможная.
Потопить броненосец, окруженный целым отрядом судов, потопить, наконец, в открытом море один из самых быстроходных крейсеров, в то время как он шел полным ходом, для других было делом совершенно немыслимым.
А между тем страшный пират проделывал все это с такой легкостью, с таким изумительным проворством, что приводил в трепет весь мир.
Каждый командир судна дрожал за свое судно и за настоящий день, не зная, чем предотвратить нападение.
Но главный ужас для всех состоял в том, что никто не знал намерений пирата, и каждое государство дрожало за свой флот.
Было ясно, что пока пират мстит только Японии, и это объясняли тем, что японские крейсера первыми устремились преследовать его и первые открыли по нем артиллерийский огонь.
Но… пират оставался в глазах всех пиратом.
Покончив с мщением, он, по всеобщему мнению, должен будет приняться за форменный грабеж и стать одинаково опасным для кораблей всех наций.
Он начнет топить все корабли одни за другими и жестоко преследовать военные флоты, являющиеся естественными защитниками коммерческих судов.
Японское правительство особенно настойчиво поддерживало эту мысль как средство призвания к себе на помощь все государства.
Одним словом, переполох был ужасный, всюду царило смятение, и никто не знал, что предпринять и как освободиться от врага.
Но, конечно, наибольшее смятение было в Японии, которая пока что страдала одна и, главное, не знала, когда кончатся ее беды.
Три затопленных судна стоили по меньшей мере двадцать восемь миллионов рублей, не считая стоимости запасов на них, потери в людях и офицерах и полной потери духа в японском флоте, который был теперь совершенно деморализован и близок к панике.
Действительно, в среде матросов все громче и громче раздавались голоса, что правительство бессильно бороться с подводно-воздушным пиратом, что совершенно излишне посылать корабли в море на верную гибель, что лучше совсем отказаться от службы, где победить нельзя, и погибнуть можно наверняка.
Эти речи все чаще и чаще раздавались во флоте, проникли и в офицерскую среду и грозно предупреждали правительство от могущих произойти осложнений, которые граничили с военным бунтом и всеобщим восстанием.
Крайние партии воспользовались случаем, чтобы взвалить всю вину на правительство, упрекая его в косности и бездействии, и требовали смены кабинета.
Вдобавок ко всему в стране распространился нелепый слух, будто пираты решили вообще истребить всю Японию, и паника овладевала народом с каждым днем все более и более, и переселение с островов в Корею, Маньчжурию и Китай достигло невероятных размеров.
Все, кто имел средства, спешили ликвидировать свои дела, продавали за полцены дома и земли, передавали и продавали торговые предприятия и убегали с островов на материк.
Из-за этого торговля совершенно замерла и в материальном отношении страна ежедневно теряла миллионы.
Правительство употребляло все усилия к тому, чтобы восстановить порядок, образумить народ и поднять его падающий дух, неутомимо запугивало европейскую дипломатию и, наконец, добилось нового международного совещания.
На этом совещании, после двух заседаний, были выработаны меры противодействия страшному врагу.
Во-первых, решено было убрать весь флот в гавани, защитив входы в них минами, расположенными в несколько рядов, и подводными лодками обследовать воды самих гаваней.
Береговые батареи решено было привести в полную боевую готовность, и они зорко должны были следить воду и воздух.
Кроме всего этого, японское правительство объявило премию в десять миллионов рублей за поимку пирата.
Все эти и многие другие меры были объявлены во все крепости и гавани, и международное совещание окончилось.
Народы вздохнули с облегчением, ожидая благотворных результатов от этих мер.
Спокойнее всех оставалась Россия, у которой флота почти не было и которая теряла в данном случае менее других.
Скорее, даже радость проскальзывала в русском обществе, еще не забывшем последнего своего поражения и следившем за несчастием Японии с малоскрываемым злорадством.
Уязвленное русское самолюбие словно бы было удовлетворено, и хотя печать и призывала правительство и вялую 3-ю Думу к борьбе с пиратом, но среди печатных строк проскальзывало совсем другое настроение и чувство.
Появились статьи, дышавшие радостью, доказывающие, что пират опасен лишь морским державам, имеющим большие флоты, что страшный пират бессознательно возвеличит Россию и, сведя на нет или наполовину флоты других держав, этим самым поставит Россию на небывалую доселе высоту по значению в международном концерте.
Этот оттенок русской печати не укрылся от Европы, и в европейских газетах снова появились догадки и предположения, выражаемые смутными намеками, что страшный пират есть не кто иной, как военный агент одного из самых крупных континентальных государств, овладевшего секретно необыкновенным изобретением.
Вместе с этим в европейских официальных и официозных органах печати послышался заискивающий тон по отношению к России.
В этом тоне проскальзывала невольная боязнь к врагу, успевшему запастись сильнейшим оружием, опасным не только для каждого государства отдельно, но и для всех взятых вместе.
Дипломаты осторожно зондировали почву, тонко говоря о том, что если бы какому-нибудь государству и удалось воспользоваться подобным изобретением, то оно должно было бы иметь его на случай открытой войны, а не для разбойничьих целей, дабы не возбудить против себя весь мир.
Это повело было к небольшим осложнениям, но события, которые вскоре после этого произошли, опять отвлекли общее внимание в другую сторону.
XXIX
Отойдя от берегов Японии на тридцать пять миль к востоку, «Владыка» остановился.
Тотчас же на верхней площадке был поставлен аппарат беспроволочного телеграфа, и друзья дали знать Суравину, что они его слушают.
Ответ не замедлил.
Сейсмограф скоро затрепетал, и Бромберг стал по стуку читать сообщения Суравина.
«Срочной депешей только что получено известие о двойной потере японского флота, – телеграфировал Суравин. – Поздравляю! Принимаются экстренные меры. Все корабли решено убрать в гавани и загородить входы в них несколькими рядами мин. Имейте это в виду и, если хотите, действуйте быстрее, пока это приказание не приведено в исполнение. За все это время Япония исчисляет свои потери по флоту и торговле – в пятьдесят пять миллионов рублей, не считая стоимости мобилизации, которая обойдется ей в такую же приблизительно сумму. Паника всемирная. Русская печать скрытно ликует. В Японии ожидают всеобщего восстания и свержения правительства. Ввиду этого мобилизованная гвардия вся стянута к Токио, где теперь ежедневно происходят военные советы. Узнал про спасенных нами японцев. Они все переведены на броненосец «Цусима», который в настоящее время находится на линии Владивосток – Мацмай. Завтра вся линия уничтожается, и корабли разойдутся по гаваням. Нет ли приказаний?»