Рогач поднял отчаянный крик.
Сбежались тунгусы и вскоре нашли следы, по которым сразу поняли, кто нападал на стадо.
Забили тревогу, все кочевье вооружилось, и тунгусы, забрав собак, отправились в тайгу.
Но на этот раз людям не удалось найти хищника. Почувствовав погоню, он ушел слишком далеко со своею добычей, и никакие поиски не привели ни к какому результату.
Вот таким-то опасностям подвергался в тундре Рогач и пасомое им стадо.
Счастье, что тигров в тундрах и в тайге было все-таки мало.
Постепенно, день за днем, проходила долгая сибирская зима. Солнышко стало греть сильнее, снег понемногу начинал таять.
Зашевелились тунгусы.
Теперь надо было выбираться из тундры на верхние, летние места.
Останься они здесь еще на полмесяца, все погибли бы в бездонной топи тундры. Поэтому кочевье задвигалось.
Кибитки были сняты и вместе с другими пожитками уложены на нарты, многих оленей, в том числе и Рогача, запрягли в нарты, и кочевье тихо двинулось в глушь.
По временами тунгусы делали остановки, чтобы дать подкормиться оленям, и затем снова пускались в путь, стараясь уйти из тундры до наступления окончательной оттепели.
Недели через две тундра осталась позади, а вскоре после этого тунгусы добрались до места своей прежней стоянки.
А весна все сильнее и сильнее пробивалась сквозь зимний покров. Весело зажужжали повсюду ручьи, мало-помалу тайга снова наполнилась пернатыми обитателями, в ветвях столетних исполинов закипела жизнь, раздалось веселое щебетание.
У Рогача и у других оленей зимняя шерсть стала высыпаться, заменяясь новой, короткой и легкой летней шерстью.
С появления весны олени повеселели. Теперь для них наступали привольные дни с вкусным, сочным свежим кормом.
Рогач с каждым годом старелся, защищал своих самок и иногда дрался отчаянно с другими самцами.
Он был очень чуток, и поэтому тунгусы дорожили им.
И когда они замечали, что вырастал лишний самец, который своим озорным поведением не давал старику покоя, они убивали молодого.
А Рогач оставался по-прежнему хозяином.
Так проходили дни, месяцы и годы.
Но вот наконец Рогач стал уже совсем стариком. Силы его слабели с каждым днем, и он по целым дням лежал на траве, погруженный в сладкую дрему.
Он уже не мог ходить в запряжке, чутье его мало-помалу пропадало.
– Зарезать его! Хоть мясо-то его впрок пойдет! – сказал однажды его хозяин.
Но семья хозяина заступилась за Рогача.
– Он всю жизнь свою прослужил нам, а ты его хочешь резать! Оставь его, пусть живет и умрет на свободе, – сказала жена хозяина.
И ее просьба решила участь Рогача.
Рогач остался при стаде.
Но все же ему пришлось уступить свое первенство.
Он не особенно обиделся, когда его место заменил другой, молодой олень.
Старость заставила Рогача помириться.
Он совершенно перестал драться, и новые хозяева стада, молодые самцы, не трогали его.
И он дожил до глубокой старости, пасясь на зеленых лугах.
Он любил эти луга, сжился с ними, сросся с их простором.
Лежа на зеленой траве, оп тихо пережевывал жвачку и глядел кругом себя, любуясь и небом, и зеленью, гущей лесов и резвыми речонками.
Рябчик
I
Было еще темно, когда долгий, уныло-однообразный гудок прорезал сонный воздух и, словно гвоздем, засел в нем.
Резкий, непрерывный звук его точно сверлил все попадающееся на пути, проникал сквозь стены жилищ, забирался под одеяла спящих, вливался в сонные уши и сверлил, сверлил без конца.
Он был до того надоедлив, что люди волей-неволей начинали шевелиться, сбрасывали одеяла и вскакивали на ноги, ругаясь и почесываясь.
Так неприятно было переходить от крепкого сна к тяжелой действительности.
Когда спустя несколько минут последний звук оборвался в воздухе, в поселке шахтеров один за другим засветились огни.
Черный поселок, покрытый каменноугольной пылью, вдруг ожил и зашевелился, готовясь к тяжелому трудовому дню.
Сенька Чеботарев, по прозвищу Рябчик, четырнадцатилетний парнишка, с умным, выразительным лицом, покрытым следами оспы, один из первых вскочил на ноги и, позевывая, стал одеваться.
Умывшись, он поставил на керосинку жестяной чайник и разбудил отца.
Забойщик Иван Чеботарев сначала долго мычал, отмахивался спросонья рукой, но Рябчик теребил его так настойчиво, что победил, наконец, его сонливость и заставил подняться на ноги.
Он долго фыркал, плеская водой в лицо и поливая голову, не спеша вытерся, облекся в черный от каменноугольной пыли шахтерский костюм и сел к столу пить чай.
Иван Чеботарев был вдовец и жил с единственным сыном, Сенькой, с которым и работал в одной шахте.
За чаем перекинулись парой-другой слов, потом каждый сунул в карман по ломтю черного хлеба и куску вареной печенки, оставшейся от вчерашнего обеда, и, когда второй гудок прорезал воздух, оба вышли из дому и направились к надшахтенной постройке шахты № 1, вырисовывавшейся в сумраке, словно гигантское чудовище.
Стоял конец октября, на дворе было сыро и холодно, до света оставалось около часа.
По улице безмолвно двигались к шахте рабочие, в одиночку, парами и небольшими группами, с кирками, лопатами и ломами на плечах.
II
Перед спуском Иван и Рябчик получили уже зажженные предохранительные лампочки системы Вольфа и вместе с партией очередных подошли к шахте.
Это был огромный колодец, глубиною в сто саженей и шириною в семь аршин, укрепленный крепкими срубами, в котором сверху вниз и обратно быстро двигались две клети подъемной машины, поднимая и опуская людей и вагонетки с каменным углем.
Подъемная машина как бы соединяла два совершенно различных мира: один – надземный, живой и солнечный, другой – подземный, погруженный в вечный мрак, полный тьмы и молчания.
– Входи!
Дверь клети подъемной машины отворилась, и в нее вошло двадцать очередных.
Снова лязгнула захлопнутая дверца, брякнул звонок, и, повинуясь руке опытного машиниста, невидимого в своем машинном отделении, клеть с быстротой пассажирского поезда полетела в пропасть.
Рябчик был не новичком и давно уже привык к подъемной машине.
Он уже не испытывал, как в первое время, головокружения и чувства тошноты при спуске.
При тусклом свете лампочек быстро мелькали стены шахты, дворы верхних ярусов.
В этой шахте было три яруса. Два верхних, в которых каменноугольный пласт был уже выработан, были заброшены, и теперь работы производились лишь в самом нижнем, на глубине ста сажен от поверхности земли.
Но вот машина замедлила ход и мягко остановилась.
Когда Рябчик с отцом выскочили из клети в так называемый двор, их обдало настоящим проливным дождем.
Это падала со ствола шахты вода, просачивавшаяся сквозь срубы. Она падала на дно шахты, откуда ее все время выкачивали на поверхность земли особыми насосами.
Сюда же, во двор, спускалась сверху большая труба, через которую в главную галерею накачивался свежий воздух.
Эта свежая струя, проходя по подземным галереям, вытесняла из них дурной, спертый воздух и выбрасывала его на поверхность через другую шахту, образуя таким образом во всех галереях довольно сильный сквозной ветер.
Только благодаря этому на такой страшной глубине не была чувствительна жара и духота.
Нижний «двор» представлял собой большую пещеру, от которой начиналась главная продольная галерея. От главной продольной в стороны вели боковые галереи, выходившие в параллельные продольные и так далее, образуя под землей целую сеть подземных улиц и переулков.
Стены и потолки всех галерей были укреплены брусьями, а по главным продольным – проведены были рельсы.
По ним то и дело во двор катились вагонетки, наполненные углем.
Тут их вкатывали в клеть, поднимали на поверхность и потом на самый верх подшахтенной постройки, откуда сбрасывали в завалы, то есть огромные кучи, где девочки и мальчики очищали уголь от камней и кусков земли.
Отряхнувшись от воды, Рябчик не пошел за отцом.
Каждый раз, как он спускался в шахту, он прежде всего заходил в подземную конюшню, вход в которую был устроен прямо из двора.
Тут, в этой конюшне, скудно освещаемой несколькими лампочками, стояло десятка два лошадей, подвозивших к подъемной машине вагонетки с углем.
Рябчик любил и жалел этих животных, которым уже не суждено было увидеть солнечного света.
Их спускали сюда навсегда, и они работали под землей до тех пор, пока не приходили в окончательную негодность.
От работы в вечной темноте бедные животные обыкновенно скоро слепли, и, когда их, искалеченных, обессиленных и обезноженных, поднимали, наконец, из шахты, их глаза уж не радовались блеску солнечных лучей.
Рябчик вошел в конюшню, роздал нескольким свободным от работы лошадям по кусочку хлеба, потрепал их по мокрым шеям, сказал каждой из них по ласковому слову и вышел из конюшни.
Вдогонку ему раздалось легкое ржание благодарных животных.
«Ишь, чувствуют! Вот же и скотина!» – подумал Рябчик, улыбаясь.
И он, подняв лампочку в уровень с головой, зашагал по главной галерее.
III
Забой (то есть место, где ломают уголь), в котором работал Рябчик, был самый дальний и очень низкий.
В то время как в других местах пласт каменного угля доходил до трех аршин толщины, в этом забое толща его не превышала аршина.
Поэтому и работать здесь было много труднее.
В низком забое приходилось работать, лежа на спине или на боку, черная пыль падала на лицо и залепляла глаза.
Когда шахтеры-забойщики наламывали достаточное количество угля, саночники нагружали его на санки и, впрягаясь в них, вытягивали на четвереньках в более высокую галерею, там перекладывали на тачки и катили дальше, до галереи, по которой уже шли рельсы.
Тут уголь перегружался на вагонетки и на лошадях подавался дальше.